Прощай, Ариана Ваэджа!
Шрифт:
«Фу-ты, как скучно сказала — как на лекции...» — подумала она.
Вера расправила складки на платье и закончила фразу:
— Я обожаю художников-экспрессионистов! Но вот в музыке... Пожалуй, еще не перестроилась...
— Да ладно, понятно! Пусть поиграет Оффенбах, я схожу за фруктами.
Легкая лирическая мелодия, веселая, но пока еще не азартная, совпадала с ее беззаботным и немного воодушевленным душевным состоянием. А романтические музыкальные нотки настраивали на сентиментальность, мечтательность. «Эх, вот сейчас бы тоже оказаться в Париже, побродить по Королевской площади, заглянуть в модные магазины...», —
Зашел Павел с подносом в руках, на котором стояли пустые фужеры и хрустальная вазочка с нарезанным ананасом, а рядом лежали миниатюрные десертные вилочки.
— У меня есть сухое белое... Привез из Франции... — и он направился к шкафу, где, скорее всего, находился бар.
— А ты когда там был?
— В конце прошлого месяца! Кстати, ездил туда по делам... Изучал находки археологов... — Павел открыл дверцу шкафа и вглядывался вдаль в поисках нужной бутылки. — О! Вот то, что я искал!
— И что же видел в Париже особенного? — спросила Вера, потому что без этого «особенного», то есть, необыкновенного, характерного только такому чудесному городу, она не представляла ни одного вояжа.
— Я был на премьере «Весны священной»! — спокойно ответил он, выдернув в этот момент пробку из горлышка.
— Так ты... — два карих омута неимоверно увеличились в размерах, — ты... смотрел Стравинского?
— Да, — ответил он.
На удивление Веры, ответ прозвучал прозаично! Примерно так могла бы быть воспринята сухая реплика космонавта, вернувшегося с Луны, ликующему народу. Восторженная толпа встречает его овациями и ждет в ответ такого же упоения, а он ведет себя вызывающе естественно, будто бы ничего и не случилось.
— Да, — заметил он после небольшой паузы, — ведь балет... освистали...
— Какая разница? — удивилась она. — Это... просто... премьера... И еще — в чужой стране. Уверена, что такая вещь будет оценена по достоинству в Российской империи и даже, вот вспомни мое слово, потомки не забудут ее, отметят каким-нибудь фестивалем «Век «Весны священной»!
— Ну и фантазерка ты! — рассмеялся Павел.
— А что? Я видела в журналах эскизы декораций и костюмов. Рерих гениален! Он ведь и автор либретто! А Стравинский — тот вообще... неподражаем!
Кондратьев протянул Вере фужер:
— Хорошо-хорошо, я с тобой не спорю... — Он пригубил вино, стараясь прочувствовать его букет. — Да, ты ведь хотела поговорить со мной? Полагаю, о предстоящей свадьбе?
— Скорее даже — не поговорить, а... — Вера осеклась, словно вышла за красную черту. — Хотела просто тебя... увидеть...
Слово «увидеть» она уже вставила в последнюю очередь.
В этот момент закончилась лирическая музыка, и Павел отставил фужер на маленький журнальный столик:
— Подожди, включу что-нибудь... Кстати, раз ты не равнодушна к Стравинскому... У меня есть одна интересная французская пластинка... Никогда не отгадаешь имя композитора!
Он поменял пластинку, быстро вернулся и присел на диван с заговорщическим выражением лица. Устремил на нее проницательный взгляд, да так и не сводил.
Из граммофонной трубы послышались звуки, напоминающие пение птиц, звон ручья и шелест легкого ветерка, словно пробуждается природа...
— Ты хочешь сказать, что это... — Вера замолчала, ошарашенная своей догадкой.
— Да, хочу сказать, что это и есть «Весна священная»!
А
— Это «Поцелуй Земли» — миг тишины, завороженности, — прошептал ей на ухо Павел.
Он еще что-то хотел добавить, но Вера его уже не слышала. Она была сейчас среди славянского племени, на пpазднике Священной Весны. Вот сейчас Бесноватая выберет девушку, которую нужно будет пpинести в жеpтву Богу Солнца. И этой избранницей станет не кто иная, как она, Вера Арзамасцева! Подчиняясь музыке, девушка встала, сбросила легкий жакет и плавно повела руками, словно обнимая ими всю языческую Русь. Она сделала несколько шагов, которые трудно назвать па, хотя они тоже напоминали балетные. Скорее всего, это особые жесты, с одной стороны, архаичные — чуть напряженные, скованные, нагнетающие экспрессию, с другой — современные, очень знакомые в нынешних танцах.
И эта асимметричность в движениях, даже — дисгармония никак не вязалась с тем обликом Веры, который знал до этого Павел. «Да это же — Избранная! — метнулась в голове безумная мысль. — Она и есть та самая героиня балета, которая в окружении старцев танцует до изнеможения, чтобы пробудить весну, и... погибает...А я-то думал, кого же мне напоминает сегодняшний образ Веры?»
Она продолжала ритмично двигаться с одухотворенным выражением лица, как это делают профессиональные танцовщицы, медленно приближаясь к зеркальному шкафу. И вот сейчас танцевали уже они вдвоем — Избранная и Вера. Ноги, вывернутые носками внутрь и прижатые к телу локти напоминали позы из предсмертного танца девушки, которая выступала в балете там, в Париже. «Откуда Вера знает эти движения? — растерялся Павел. — Ведь она никогда не видела представления?» Матовое бархатистое платье изящно подчеркивало формы во время архаичных движений и точь-в-точь повторяло наряд Избранной — невесомый и полупрозрачный на фоне темных гардин.
— Ты танцевала в балете? — успел спросить он ее перед кульминацией жертвоприношения.
И она ответила:
— Очень давно... Несколько веков назад!
«Сейчас начнется «Величание Избранной», — подумал Павел. — Должна хлынуть волна страшной неукрощенной стихии... А резкие движения Избранной достигнут предела исступления и закружат в воронку страстей... И он подошел к Вере и подхватил ее на руки. Избранница-жертва не сопротивлялась, она отдавалась той самой «неукрощенной стихии» без остатка... И только подняла к небесам слегка разгоряченное лицо, чтобы попросить у них милосердия ко всем живущим на Земле.
«Действо старцев человечьих» — сцена с характерным завораживающим мерным ритмом, происходила уже в другой комнате. Там случилась и кульминация произведения — «Великая священная пляска», в которой безраздельно господствовали предельное динамическое напряжение и стихийный могучий ритм.
...А в гостиной продолжал играть граммофон, извергая заключительные аккорды и нагнетая экспрессию в последний акт спектакля. Яростные удары литавр, барабана и струнных разрушали целомудренность музыкально-хореографического образа и наполняли его дисгармонией...