Прощай, Ариана Ваэджа!
Шрифт:
Ответила несколько театрально, потому что бесстрастно-холодным тоном и громче обычного. При этом ее спина держалась необычайно ровно, а гладкие розовые складки мягкой волной опускались с коленей до пола. Казалось, что Вера сидит на троне.
«Что же с ней? — продолжали роиться мысли Арбенина. — Такой я ее не видел...Видимо, нагрузки конца учебного года...
— Ты устала на работе! — взгляд его пристальных коричневых глаз поймал ее слегка потупившиеся кофейные озера и не отпускал их. — Конец учебного года... Да?
Она стиснула зубы, словно пытаясь заглушить острую
— Да. Я устала!
«Это действительно так! Ты не солгала!» — поддержал ее первый внутренний голос. А второй только поправил: «И устала ты, дорогая, от бурного постельного романа...»
— Хорошо... — Николай слегка дотронулся пальцами до ее ладони, лежащей на поручне кресла. — Да у тебя холодные руки! Нет! Тебе явно нездоровится!
Он поцеловал эти тонкие длинные пальцы — маленькую и доступную частичку самой дорогой и желанной женщины и тут же поднялся с диванчика:
— Верочка! Что бы ни случилось с тобой, знай, что я сделаю все... — он замолчал, вспомнив, что именно для того, чтобы сохранить свою репутацию в ее глазах, пришлось согласиться с предложением Кондратьева отказаться от руководства экспедицией. — Сделаю все возможное, чтобы ты... была счастлива...
Уже перед дверью он оглянулся:
— Береги себя! И поправь здоровье... Я скоро вернусь... Ты даже сама не представляешь, как это будет скоро... Совсем не заметишь, как пролетит время... Вера! Я не говорю «прощай», я говорю «до свидания»!
Она молча наслаждалась его волнующим голосом, но не встала, чтобы проводить.
***
Солнце катилось к горизонту уставшим за день шаром — медленно и степенно, как и подобает всему великому и властному. Оно скользило по накатанной веками дорожке, невзирая на войны и природные катаклизмы, а что уж говорить о людских настроениях! Уходящие лучи солнца начали слепить Вере глаза и она встала с кресла и задернула бордовый бархат. «Странно...— повисла в голове мысль. — За окном безоблачный день последней недели июня, а на душе не по-летнему гадко и сумрачно...».
Она продолжала сидеть розовым изваянием, откинувшись на спину и слегка раскачиваясь, устремив свой взгляд в единственное на стене яркое пятно — картину «Роза на кинжале». Ее она изучила до мельчайших подробностей, до последней трещинки и застывшего сгустка краски, и все равно продолжала смотреть, словно надеясь получить из этого полотна, как из портала в другие миры, заветную весточку.
Тренькнул звонок в прихожей. Девушка вздрогнула: «Кто там еще? Начнут жалеть, уговаривать... Может, Лиза? Вроде бы обещала сегодня заехать...»
— Не ждали? Небось, думали, что приеду не сегодня? — до боли родной и знакомый голос отца разрезал застывшую тишину холла и эхом откатился к двери Вериной комнаты.
— Что ты, дорогой! — Любовь Ильинична, очень ровная, сдержанная женщина, не собиралась скрывать радостное возбуждение. — Я тебя... каждый день ждала...
В тот момент, когда Вера пулей вылетела из своей комнаты, родители стояли, молча обнявшись. И она нырнула под его крупную крепкую ладонь, лежавшую на плече мамы.
— Верочка! Дорогая! — он обнял и ее, успев провести
Он слегка отпрянул назад, чтобы заглянуть ей в глаза. Как бы ни старалась Вера держаться естественно, но проницательный отцовский взгляд уловил некоторую затуманенность и нездоровый блеск в слегка припухших карих озерах.
— У тебя проблемы?
— Нет, папа, все в порядке... — его дочь оказалась плохой актрисой.
Валерий Петрович, однако, не стал заострять на этом свое внимание:
— Хорошо, передохну с дороги... Поговорим после ужина.
***
— Верочка, ну теперь рассказывай: у тебя неприятности на работе? — глава семейства Арзамасцевых, чуть прищурившись, внимательно разглядывал ярко-голубыми глазами ее слегка бледное лицо.
— Скорее... не на работе...
— Поссорилась с Николаем?
— Нет, папа! Нет! Он уезжает в экспедицию...
— Фу ты! Не на войну ж провожаешь! А я было подумал... — Валерий Петрович облегченно выдохнул. — Вспомни, сколько раз уезжал я... и как видишь, благополучно возвращался...
Они сидели в отцовском кабинете на кожаном коричневом диване, обнявшись, как в те времена, когда маленькая Верочка, улучив момент, когда отец оставался один и, как ей казалось, был не очень занят, забегала сюда. Ей казалось, что в этом помещении находится кусочек царства Древней Греции или Древнего Рима, а может быть, и перекресток этих миров, а ее папенька — Главный смотритель, именно смотритель, потому что в его кабинете было все то, за чем нужно присматривать: толстенные книги, многие из которых походили на дряхлых стариков, плакаты со странными картами на непонятных ей языках и даже — макеты необычных строений. На одной из стен висели маски, привезенные из разных стран и подаренные друзьями и коллегами. Эти маски казались ей живыми, но замершими с определенными гримасами по воле именно Смотрителя. Может быть, они выполняли его указ и состояли у него на службе?
— Так что, вы с Николаем решили отложить свадьбу?
— Нет, папа... Я еще не дала согласия! Вот когда вернется... — она чуть не сказала «вернутся», и как хорошо, что вовремя вырулила. — Ты лучше расскажи, что там в Афинах!
— Ну ладно... Если не хочешь говорить... — Валерий Петрович никогда не давил на дочь, предоставляя ей возможность самой принимать решение. — А в Афинах все очень даже прекрасно!
Его добродушное лицо расплылось в улыбке — только он так восторженно умел рассказывать казалось бы о самых повседневных своих делах:
— Помнишь, я переживал из-за того, что в Керамейкосе, наидревнейшем... да-да, если не самом древнем захоронении в Афинах, вроде Некрополя, заморозили раскопки? Их тогда, еще в прошлом веке, начинало Греческое Археологическое Сообщество... Да знаю, что помнишь! Память у тебя отличная. Конечно же, все мы горько переживали по этому поводу... Ведь это место — настоящая кладезь артефактов еще третьего века до нашей эры... и особенно — керамических изделий! Тебе, думаю, не нужно рассказывать о том, что отпрыск Ариадны и Диониса Керамейкос был покровителем... гончарного искусства...