Прощайте, сожаления!
Шрифт:
Он сорвал скотч, вытащил оружие из кобуры и одним движением большого пальца сдвинул вниз флажок предохранителя. Небольшой, с очень коротким дулом, "Макаров" казался игрушкой в его массивной руке, но всё-таки вмещал в своём магазине восемь патронов калибра девять миллиметров - верную гарантию быстрого и окончательного решения всех жизненных проблем хоть для полудюжины людей. Он с облегчением подумал о том, что сейчас не нужно заряжать пистолет. Хорошо, что он не стал слушать приятеля, который говорил, что хранение заряженного "Макарова" может привести к повреждению возвратной пружины или случайной травме. Ведь ещё опаснее задержка с применением оружия в чрезвычайной ситуации. Кто знает, что останется от его решимости через пять минут?.. Сейчас всё, что ему нужно было сделать, - лишь взять дуло в рот и нажать курок. Это обеспечит мгновенную смерть без осложнений, тогда как после выстрелов в сердце или
Именно потому, что всё уже было решено и подготовлено, он мог теперь немного помедлить, чтобы ещё раз убедить себя в том, что иного выхода у него нет. В самом деле, что же ещё ему остаётся, если в безжалостном мире он имел неосторожность оказаться в слабой, уязвимой позиции? Ему ли не знать правила игры: беспомощных давят... Он сам давил тех, за счёт кого мог поживиться, и считал это естественным законом жизни. Милосердие, сострадание, гуманизм, порядочность, честность, благородство - это всего лишь слова. Во всём богоспасаемом Ордатове если и есть честные, порядочные люди, то это лишь горстка жалких, затюканных идеалистов-неудачников и просто дураков. Потому что нехитрую истину о том, как устроен здешний мир, люди обычно постигают достаточно рано.
"Homo homini lupus est" - начертал на внутренней стороне обложки своего дневника Володька Коркин, угрюмый парень из студенческого строительного отряда в котором он, Чермных, был комиссаром. Смысл этой расхожей латинской фразы Чермных знал и и в ту пору: "Человек человеку волк". Другой комсорг на его месте публично высмеял бы носителя чуждой идеологии, в корне противоречащей "Моральному кодексу строителя коммунизма", в котором записано: "Человек человеку - друг, товарищ и брат". Но Чермных и в свои тогдашние двадцать лет почувствовал, что за крамольными латинскими словами стоит суровая правда жизни, и потому лишь молча положил дневник туда, где взял его - под матрас Володькиной койки. Кстати, при беглом просмотре ничего примечательного в этой тетрадке больше не обнаружилось: видимо, Коркин проявлял всё же осторожность.
Кто лучше всех понял эту страну, так это "отец народов". Ему для чудовищного аппарата подавления требовалась целая армия палачей, мучителей и доносчиков, и уж он-то знал точно, что недостатка в них не будет - только свистни! А всё потому, что тяга к мучительству ближнего в людях врождённая. Плюс множество других низменных качеств, которые совсем нетрудно пробудить: лицемерие, трусость, коварство, жадность, зависть... Вообще о качестве доставшегося ему человеческого материала вождь был явно невысокого мнения. Судя по тому, какие гекатомбы жертв нагромождал он ради устрашения оставшихся, для него человеческая жизнь не стоила и ломаного гроша. Впрочем, сам товарищ Сталин думал, конечно, не о "гекатомбах" - как истинный злодей он должен был мыслить какими-то иными понятиями, спокойными и циничными. Быть может, он исходил из того, что страну необходимо "заморозить". Ведь за сто лет до него Николай I Россию тоже "заморозил", по выражению какого-то современника, обеспечив себе почти тридцать лет безмятежной деспотической власти. Помимо Николая "Палкина" на мысль о "заморозке" Сталина мог навести и один вполне конкретный образ. Чермных доводилось видеть, как в обычном деревенском отхожем месте за зиму в очке вырастает мёрзлый кол, который затем, с приходом тепла, превращается в жижу, ну а безвестный ссыльный Джугашвили, сидя в годы первой мировой войны в Курейке Туруханского края, где зима длится девять месяцев, должен был наблюдать за ростом в своём очке огромной глыбы. И при этом он мог думать так: "Даже дерьмо способно стать монолитом, если его заморозить. Вот что нужно сделать с этой страной!" И ведь сделал! И никто ему в этом не помешал!
Из окна соседнего коттеджа зазвучала музыка, похожая на монотонное рычание под барабанный бой: это подросток Женя, сын заместителя председателя комитета экономики областной администрации, "врубил" своего любимого "Раммштайна". Лицо Чермных исказила гримаса страдания и гнева: ведь знает же, стервец, что другим тошно слушать такое, и всё-таки нарочно, для самоутверждения, оглашает всю округу, специально распахнув окно, несмотря на холодную погоду. Под ненавистный аккомпанемент к Чермных в который уже раз пришла мысль о том, что если бы Сталин вернулся, то снова нашёл бы себе армию усердных слуг - таких же, как прежде, палачей, мучителей и доносчиков. Потому что народец остался такой же, какой и был - злобный, жестокий, завистливый. А ведь в девяностые казалось, что страна изменилась необратимо, что хозяевами жизни в ней стали предприниматели вроде него, Чермных. Нет, ныне подлинные хозяева - чиновники. Что ж, ещё Ницше сказал о том, что каждый народ заслуживает своих правителей.
Гложет одно: каково будет без него Анжеле и внуку Серёжке? Впрочем, Анжела неплохо освоилась в своём бизнесе, её газетка в последнее время держится на плаву без посторонней поддержки. Так что со своим опытом она вполне потянет и управление "Плазой". Да и Серёжа - совсем уже большой мальчик, заканчивает учёбу в политехе. Без "отца-основателя" семейный бизнес будет, пожалуй, в большей безопасности: к дочке и внуку правоохранителям придраться не за что. А что касается его помощницы и любовницы Александры, то она утешится тем, что Анжела не станет, наверно, требовать от неё возврата трёх миллионов. Хотя это, конечно, при условии, что у дочки всё будет хорошо. На всякий случай долговую расписку Александры он сохранил, её найдут среди его бумаг...
Ну вот и всё. Теперь скорее, без раздумий и сантиментов!
Чермных глубоко вздохнул, закрыл глаза, сунул в рот дуло пистолета, ощутив горький вкус и запах машинного масла, и... замер. В самой идее о том, чтобы нажать на курок и забрызгать стены и пол своего дома собственными мозгами и кровью, он вдруг почувствовал нечто до тошноты омерзительное и противоестественное. И с точки зрения рассудка это сейчас представилось совершенно неприемлемым: какой страшный и соблазнительный пример он подаст бедной Анжеле! Он с отвращением вытащил дуло изо рта, сунул пистолет в ящик стола, пошел в ванную, выплюнул в раковину горькую слюну и прополоскал рот. Из зеркала над раковиной на него смотрело жалкое лицо несостоявшегося самоубийцы: перекошенный рот, налитые кровью, слезящиеся глаза, подрагивающее правое веко... Он усмехнулся над собой, над собственной кошмарной физиономией: страдальчески развёл дряблые, гуттаперчевые губы...
Простая идея пришла ему в голову: у него же есть "чёрный человек", жаждущий мщения! Это Жилин - муж его давнишней любовницы Натальи. Её некролог был в "Вечернем Ордатове" года два назад. На днях Жилин дважды добивался встречи с ним, театрально облачённый в чёрное. До бедного идиота дошло наконец, что дочку Ольгу его покойная жёнушка родила от другого! Такого только позвать и слегка раззодорить...
11
Ещё на прошлой неделе Жилин впервые заметил появление у себя странных шариков под кожей на спине, бедре, животе. Величиной с горошину, они были плотными и слегка подвижными, как бы катались под его пальцами, но при этом оставались на месте. Они были безболезненными, но вокруг них под кожей время от времени вспыхивала и растекалась острая боль, как от ожога. Он сразу решил, что эти образования связаны с его онкологическим процессом и представляют собой, скорее всего, метастазы. Узнавать точнее в медицинских справочниках, интернете или у врача явно не имело смысла. Даже думать об этом ему было тошно. Достаточно было знания того, что он обречён. Именно об этом напоминали "шарики" - своего рода сигналы о том, что времени у него остаётся всё меньше.
А между тем к осуществлению своего замысла он даже не приблизился. Напротив: он, по всей видимости, насторожил своего врага. Дважды он пытался пройти в офис Чермных, но каждый раз охрана его останавливала на входе и затем секретарша по телефону сообщала, что тот занят и не может принять, а в третий раз хмурый охранник сразу преградил путь со словами: "Вас не велено пускать". Что же остаётся? Караулить Чермных у входа? Но его, конечно же, очень скоро заметят и вызовут полицию. Да и сил уже нет на то, чтобы часами топтаться на улице. Что ж, может быть, это и к лучшему... По крайней мере, не нужно будет иметь перед смертью дело с полицией и следователями...
Именно в то утро, когда Жилин уже было смирился с невозможностью мщения, в его квартире раздался телефонный звонок.
– Ты хочешь видеть меня, Жилин, - раздался в трубке незнакомый мужской голос.
– Не так ли?
– Кто это?
– Брось притворяться! Говорить нам до сих пор не доводилось, но ты знаешь, кто я!
– Да... Знаю, наверно... И на самом деле хочу видеть...
– Так приходи ко мне сегодня в мой дом в посёлке Дубрава, улица Крайняя, три. Это двухэтажный коттедж с пристройками на краю посёлка, возле леса. Стены бежевые, крыша из бордовой металлочерепицы. Я весь день буду в доме один. Доехать туда можно от автовокзала автобусом сто шестнадцатого маршрута. Третья остановка после моста через Волгу.