Прощайте, сожаления!
Шрифт:
Прежде, чем Жилин мог ещё что-то сказать, его собеседник положил трубку. Жилин добрёл до своей койки и свалился на неё, вдруг ощутив себя совсем обессиленным. Он пролежал в полной прострации, смежив веки, часа полтора, но сознание его всё это время бодрствовало. Он как бы копил силы для последнего оставшегося ему дела, следя сквозь ресницы следя за тем, как его комната постепенно наполнялась светом. Наконец он поднялся, заставил себя без чувства голода и даже с отвращением к пище съесть бутерброд с колбасой и выпить стакан чая, затем медленно оделся. Из-за того, что в последнее время его мучил озноб, он снова, как и в предыдущие дни, надел длинную чёрную куртку Termit из утеплённой ткани с капюшоном. Чёрные брюки от костюма, в котором он ходил в училище, дополнили его траурный вид. Такая одежда была подобрана вовсе не с какими-то
После того, как в карман куртки он положил норвежский охотничий нож Helle с берёзовой рукояткой, в кожаных ножнах, в его мозгу что-то замкнуло. Он пришёл в состоянии лихорадочного беспокойства, мучительного нетерпения. Сквозь одежду он каждый миг чувствовал на своём теле трёхслойный клинок длиной одиннадцать сантиметров, который тревожил, бередил его, точно огромная заноза, которую непременно нужно было выдернуть. Которая могла успокоиться только в одном месте - в сердце Чермных.
На автовокзал Жилин отправился пешком, благо расстояние было невелико. В сумрачном кассовом зале он купил билет на пригородный автобус и затем минут сорок дожидался его, сидя на диване. В полупустом салоне он выбрал место поближе к двери и за все полчаса, что был в пути, ни разу не посмотрел в окно, даже на середине моста через неприветливую, подёрнутую свинцовой рябью стремнину Волги. Возле дорожного указателя "пос. Дубрава 0,3 км" автобус притормозил, и Жилин вышел. В той стороне, куда указывала стрелка указателя, чуть в низине, лежал посёлок из полусотни коттеджей. Дальняя часть его, примыкавшая к лесу, была, видимо старой: там все дома, красивые, как на картинке, выглядели обжитыми. А ближе к дороге можно было видеть коттеджи на разных стадиях строительства. По свежему асфальтовому полотну Жилин направился к посёлку, силясь издалека отыскать взглядом бордовую крышу дома Чермных, и довольно скоро это ему удалось. Усадьба предпринимателя по мере приближения к ней выглядела всё значительнее. При виде чужого тщательно обустроенного и расточительного комфорта Жилин испытал прилив злости и почувствовал себя бодрее. Разве не умение Чермных хорошо зарабатывать сделало его неотразимым для несчастной Натальи?..
Вокруг дома оказался высокий решетчатый забор с заострёнными прутьями, похожими на копья. На калитке в кованых воротах Жилин заметил панель домофона и нажал кнопку вызова. Спустя несколько мгновений из динамика домофона низкий голос спросил: "Кто?" Жилин назвал себя, и тот же голос сказал: "Проходите в дом, на второй этаж". Калитка беззвучно открылась. По дорожке, выложенной зеленоватой плиткой, Жилин прошёл к дому и перед дверью с пластиковым покрытием под бук немного помедлил, вслушиваясь, затем решительно повернул рукоятку. В пустом вестибюле прямо перед ним была лестница с дубовыми перилами. Жилин торопливо поднялся по ней и оказался в коридоре, который вёл к открытой двери кабинета. Оттуда, сидя за огромным столом, на него смотрел Чермных. Жилин молча вошёл в кабинет и уже там разглядел своего врага: перед ним был грузный старик с серым лицом, глянцевой плешью и мёртвым взглядом. Поражённый, Жилин вспомнил, что мельком видел его полгода назад, и тогда он показался совсем другим, бодрым и жизнерадостным. На столе перед Чермных лежал небольшой пистолет, похожий на игрушечный.
– Сядьте, - Чермных указал на стул, стоявший сбоку от стола, слегка отодвинутый, как если бы на нём кто-то недавно сидел.
– И учтите, что пистолет заряжен и курок взведён. Я знаю, что вы опасный человек. С чем пожаловали?
– Вы знаете, наверно, что моя жена умерла...
– Да, я знаю это.
– Точнее, она погибла... И после ее смерти я нашел спрятанные ею ваши старые письма, из которых узнал про вашу связь...
– Ну так чего вы от меня хотите? Прошло много лет, мы оба уже старики. Вы, кстати, выглядите очень неважно.
– Я болен раком. Мне осталось жить месяц-полтора. И на краю могилы я оказался лишён самого дорогого - своей дочери и благодарной памяти о Наталье.
– Вы думаете, что Ольга не ваша дочь?
– Словно в этом могут быть какие-то сомнения...
– Я сочувствую вам. Жалею, что так получилось. Ах, как душно! Надо открыть окно...
Чермных тяжело поднялся, подошёл к окну, открыл его и на миг задержался, вдыхая прохладный влажный воздух с растворёнными
– Ну и как это соотносится с вашей философией? Или вы философ только по должности?
– Сядьте, и я отвечу на ваш вопрос. Я как раз хотел объясниться. Я тоже сяду. Мы оба не здоровы, нам тяжело стоять. Вот, так-то лучше. Вы не задумывались над тем, сколь многим вы ненавистны? Вы ломаете человеческие судьбы запросто, для мимолётного удовольствия или небольшой выгоды, как будто срываете цветы. Вы ведёте себя как хозяин жизни, вокруг которого не равные вам люди, а всего лишь носители определенных полезных вам функций, потому что иных вы не потерпите рядом с собой. Вы шутя разбили жизни многих, в том числе и моей жены...
– Я любил Наталью!
– вскричал Чермных.
– Вам не понять того, ограниченный вы человек, что можно любить женщину, с которой не связан брачными узами, притом - страстно и нежно!
– Ну да, мы, простые люди, слишком ограниченны для того, чтобы делать деньги и крутить любовь с чужими жёнами, и даже для того, чтобы по-настоящему любить своих собственных!
– вымученно, одними губами улыбнулся Жилин.
– И только вы, нувориши, знаете во всём толк!
– Если уж хотите правды, то Наталья никогда не была вашей на самом деле. Ей в тягость было жить с вами. Я её даже не соблазнял - она сама потянулась ко мне. Она говорила мне, что вы тоскливый зануда и что она не любит вас. Я подарил ей радость любви... А что касается "нуворишей" и "простых людей", то такой пошлости я от вас не ожидал. Социальный протест - это всё, к чему сводится ваша философия?
– Суть не в социальном протесте, а в восстановлении человеческого достоинства, - уверенно, как хорошо продуманное, сказал Жилин.
– Это моё личное, частное дело. Я хочу избавиться от ресентимента, разъедающего мою душу. Потому что ресентимент - удел раба, не способного ничего изменить в этом мире.
– Ресентимент - что это такое? Кто это придумал?
– О ресентименте как о психологическом явлении и философской проблеме писал ещё знаменитый немец Ницше. Но само это слово взято из французского языка, в котором оно обозначает целый спектр чувств обиженного и бессильного человека: досаду, злость, негодование, разочарование, сожаление. Ницше считал, что раб ищет компенсацию за свои страдания в иллюзорном мире. Например, в религии. То есть вознаграждает себя воображаемой местью. Тогда как свободный, сильный человек выражает своё недовольство активным действием.
– И потому вы решили убить меня?
– Да.
– Ха-ха! Один бывший коммунист убьёт другого бывшего коммуниста, следуя философии Ницше!
– Философия лишь даёт идейное обоснование этому. Убью я вас потому, что иначе не умру спокойно. А коммунистами мы были только формально, ради карьеры: я - в качестве преподавателя идеологической дисциплины, вы - как руководитель предприятия. Вы и в советское время принадлежали к числу хозяев жизни, числились в партноменклатуре, для вас рядовой обладатель партбилета вроде меня был не ровня.
– Что ж, пусть будет по-вашему, - в глазах Чермных вспыхнула злая насмешка.
– Мне и самому жизнь постыла. Только вы с вашей болезнью всё равно не умрёте спокойно, а помучаетесь изрядно. У меня же, по крайней мере, остались чудесные воспоминания. Вы знаете, что ваша жена - героиня Пушкина? Я думаю о ней словами поэта: "виясь в моих объятиях змеёй, порывом пылких ласк и язвою лобзаний, она торопит миг последних содроганий!"
Побледнев, Жилин нажал курок. Раздался негромкий звук выстрела. То, что ещё миг назад было Сергеем Чермных, сползло с кресла, заклокотав хлынувшей изо рта кровью. На синем паласе вокруг его головы быстро набрякло тёмное пятно. Жилин подошёл ближе, несколько мгновений молча смотрел на поверженного врага, сунул пистолет в карман куртки и вышел из кабинета. Через минуту он уже брёл к автотрассе, думая о том, что всё дальнейшее для него, в сущности, уже не имеет значения, но всё-таки лучше будет, если его не поймают, и что для этого надо уехать не с ближайшей остановки, а со следующей. Еще через полчаса, переходя мост через тинистый, заросший камышом ерик, он швырнул в его мутную воду пистолет и охотничий нож, вдруг осознав: оружие ему больше не понадобится, потому что ни себя самого, ни кого-то ещё он не убьёт.