Прощайте, сожаления!
Шрифт:
Чермных замолчал, выжидательно глядя на Гомазкова. Тот ответил невозмутимым, смеющимся взглядом и, помолчав, спросил спокойно, как бы всё ещё недоумевая:
– Так чего же вы от меня хотите? Если и произошла утечка информации, то вы даже не знаете, где именно. Ясно только, что виноват в этом не суд, до которого ваше дело пока не дошло. Когда оно там будет, суд во всём разберётся.
– Но для меня, в моём возрасте, с моей гипертонией, лишение свободы, хотя бы только в следственном изоляторе, равносильно смертному приговору!..
– В вашем возрасте, с вашими проблемами со здоровьем разумные люди отходят от дел...
– Значит, я должен отдать "Плазу" этому ростовскому "Фритрейду"?
По холодному, насмешливому лицу Гомазкова скользнула тень сострадания:
– Надеюсь, вы не вывалите мне на стол пачку купюр. Потому что в этом случае вас придется задержать. Что бы там ни писали обо мне в газетах, я подобными делами не занимаюсь. Будем считать, что предложения "договориться" я от вас не слышал.
Гомазков сделал совсем маленькую, почти незаметную паузу и добавил, загадочно улыбнувшись:
– Вы обратились не по адресу...
Именно эти последние слова окончательно прояснили для Чермных смысл ситуации. Гомазков гнал его договариваться с "Фритрейдом", исключая всякий иной вариант. И поступал он так, скорее всего, не только из осторожности, но и из желания сорвать крупный куш. Наличными судья брал, наверно, только у фермеров, у которых больше нечего было взять, да и то через посредников и лишь до тех пор, наверно, пор, пока об этом не написали в СМИ. На этот же раз он хочет забрать бизнес, "Плазу"...
Чермных поднялся и молча вышел из кабинета. Говорить с Гомазковым ему больше было не о чем. Они вполне поняли друг друга, почувствовали, что принадлежат к одной породе людей - тех, кто следует простому правилу: возможно всё, что не наказуемо.
Чермных многое мог бы рассказать о том, что это значит на практике. Его методы в бизнесе никогда не были безупречными с точки зрения закона, не говоря уже о простой морали. Сейчас ему почему-то вспомнилась давняя история с умышленным банкротством ТОО "Надежда", бывшего филиала швейной фабрики, а в последние годы обычного ателье почти на тысяче квадратных метров цокольного этажа пятиподъездной жилой девятиэтажки. Владея пятьдесят одним процентом уставного капитала этого ТОО, он избавился от совладелиц из числа портних, чтобы распорядиться закреплённым за ними помещением. Эту муниципальную недвижимость удалось получить в собственность довольно дёшево благодаря льготной приватизации, на которую имел право трудовой коллектив.
Какую аферу он провернул тогда вместе с назначенной им в ТОО директрисой Лоскутовой! Ловкая стерва подвела "Надежду" под банкротство, задолжав налогов и коммунальных платежей на миллионы рублей, плюс портнихам - зарплату за несколько месяцев, и оформила залог помещения ателье как гарантию возврата пятидесяти миллионов, которые от имени ТОО Чермных перечислил на выкуп этой недвижимости. После чего он потребовал возврата своих миллионов и инициировал процедуру банкротства "Надежды". Себя Лоскутова тоже не обидела: накупила квартир на деньги, вырученные от "левой" реализации неучтённой швейной продукции. И за свою жадность поплатилась: была убита ударом портновского шила в сердце...
В случае с "Надеждой", как и в других подобных историях, Чермных старался не "подставляться", действовать через посредников, насколько это было возможно, чтобы ответственность за сомнительные махинации нёс кто-то другой. Вот только в афере с гранитными плитами он сплоховал. Всего-то нужно было пропустить приобретение злополучных плит ещё через одного поставщика, представив дело так, что его ЗАО "Кредо" по необходимости закупило их по дорогой цене и затем без "накрутки" включило эту покупку в себестоимость подрядных работ. Он уже не помнил, что помешало ему тогда проявить предусмотрительность. Наверно, он закружился
Чермных машинально взглянул на часы: было десять минут седьмого. Значит, он пробыл в кабинете Гомазкова всего десять минут и за это время услышал свой приговор. Именно приговор, потому что выбора теперь у него на самом деле нет: ни отдать "Плазу", итог его жизни и наследие, предназначенное дочери и внуку, ни отправиться за решётку невозможно. Остаётся одно: стреляться...
В пустом вестибюле пристав скользнул по лицу Чермных скучающим взором и отвернулся. Пусто было и на маленькой площади перед зданием суда. Видимо, хитрый Гомазков специально назначил время приёма с таким расчетом, чтобы возможный эксцесс обречённого человека остался незамеченным. Хотя какой уж там эксцесс... Чермных желал только одного: скорее вернуться к себе, уединиться, укрыться от всех, как это делает больной зверь.
Он сел в свою машину и помчался домой. В городском пейзаже, который нёсся навстречу, его взгляд выхватывал то дерево, то бетонный забор. Эти препятствия как будто притягивали его. Осознав это, он догадался, что хочет разбиться. Его рот искривила усмешка: какими глупыми бывают желания даже у него, старика! Ему ли не знать, что после аварии можно остаться с переломанными ногами и позвоночником, но всё-таки живым! Нет, риск окончить дни инвалидом, "овощем" совершенно неприемлем! На такой крайний случай у него есть кое-что более подходящее: пистолет Макарова.
Это оружие он купил почти двадцать лет назад, вскоре после первой чеченской войны, у Шичкина, своего делового партнера, предпринимателя из Ставрополя, за один миллион неденоминированных рублей. Шичкин после выпивки по случаю совершения сделки похвастался "безотказным макаром", привезённым ему приятелем из Чечни. И Чермных вдруг загорелся желанием заиметь пистолет, хотя еще не представлял ясно, зачем это ему нужно. Он довольно легко уговорил собутыльника уступить "макара". Наутро, протрезвев, он испытал сильное искушение выбросить опасный предмет, лишь за один факт обладания которым можно получить срок. Но после долгих колебаний решил всё-таки сохранить приобретение, представив себе, что у себя дома подвергнется нападению бандитов и должен будет как-то защищаться.
Пистолет был спрятан в спальне под двухтумбовым туалетным столом орехового дерева с зеркалом. Даже если бы кто-то лёг на пол, чтобы заглянуть под низенькие ножки стола, то всё-таки не смог бы разглядеть оружие, надёжно приклеенное скотчем к днищу правой тумбы и скрытое выступом рамы. А достать "Макарова" можно было за две секунды, глубоко засунув руку под тумбу, туда, где левым углом она примыкала к стене, чтобы нащупать там и рвануть скотч. Именно это и сделал Чермных сразу по возвращении домой, с лихорадочной поспешностью поднявшись по лестнице на второй этаж, в спальню. Там он метнулся к столу, упал на колени, запустил под тумбу дрожащую руку, а когда длины её не хватило, растянулся на полу плашмя. Наконец пальцы его нащупали нечто мягкое, отчасти пушистое, как бы мохнатое, похожее на крысу или мышь. Преодолевая отвращение, он потянул найденное на себя. Раздался треск скотча, и его рука вытащила продолговатый предмет, плотно облепленный серыми войлочными хлопьями слежавшейся пыли. В носоглотке его запершило, во рту появился горчащий привкус, а в голову ударило томительное, надрывное, пьянящее возбуждение. Вот сейчас он отринет все угрозы и очарования этого мира, уйдёт из него, хлопнув дверью!