Псы Господни (Domini Canes)
Шрифт:
— И сломал ангел шестую печать, и солнце почернело… бла-бла-бла… — сказал Сатана и улыбнулся. — Не дёргайся, они не проснутся. Даже в этом мире я волен продлить разговор настолько, насколько мне нужно. Посидим, как встарь, выпьем-закусим, поговорим.
…Когда Отец сотворил этот мир, в первичной каше элементарных частиц, — этих суетящихся новорождённых крошек мироздания, — уже тогда был я. Понимаешь? Я и есть тот самый бог вселенной. Именно мне досталось право ваять и сминать причины и следствия, разделять пространство и время, закручивать первые спирали гравитационных возмущений материи. Мне хотелось создать тех, кто достоин встать
Но люди унаследовали не только моё, но и ту тёмную часть, что заставляет миры болтаться на нитях возможных вероятностей…
Но теперь… теперь мы можем вместе с тобой учесть все ошибки и отклонения прошлого… слышишь? Ты слышишь, Анна? Никакого конца времён, апокалипсиса, бездны, поглощающей всё и вся! Именно о нашем с тобой мире грезил Иоанн, увидевший сияющий Град в синеве, новое небо и новую землю!
— Ты говорил, что был не один… — пробормотала Анна, глядя на свои руки. У неё не было сил поднять взгляд. Бог, вселенная, параллельные миры… блин, все миры! — хоть перпендикулярные и переплетающиеся… всё это было далеко-далеко. Совсем рядом тихо посапывала белокурая девочка… на щеке у неё розовел отпечатавшийся шов подушки… и вся невероятная, необозримая мощь мироздания, — являлся ли Сатана её истинным богом или нет, — медленно вращалась вокруг спящего ребёнка.
Ей было горько. Они шли сюда с гарпунами и ружьями, с ножами и новенькой сапёрной лопаткой. Они шли, чтобы освобождать детей и восстанавливать справедливость. Они шли через проклятый туман, — альтер эго самого Сатаны, — путавшего и кружащего их, заставляя тащиться целыми днями через те отрезки пути, которые когда-то проскакивались на одном дыхании. Ей казалось тогда, что, как только она увидит этого надутого индюка, кичащегося своим божественным происхождением, она вцепится ему в ухмыляющуюся физиономию и ничто на свете не сможет заставить её оторвать пальцы… пока он не будет повержен.
— Ты говорил, что был не один, — упрямо повторила она.
— Какая разница? — с едва заметной ноткой досады ответил Сатана. — Аз есмь главная сила, если уж переходить на церковный стиль. Считай, если хочешь, что я предводитель тех самых Зелёных Человечков, которые понастроили глупым людям пирамид; Великий Серый Пришелец, втолковавший тупым обезьянкам, как надо сажать пшеницу и просо. Тот самый Инопланетянин с Магелланова Облака, который строил Баальбекскую веранду и рисовал идиотские рисунки на пыльном плоскогорье Наска. Если тебе так легче, и ты больше веришь в палеоконтакты человека с мудрыми трёхглазыми существами из космоса — верь себе спокойно. Хрен редьки не слаще.
Изящным, нарочито женственным и томным жестом он протянул руку к винограду… и замер. Глаза его расширились. Анне, боровшейся с усталостью, гнувшей её к земле, тупящей мозг и сковывавшей всё тело какой-то старческой немощью, показалось, что Сатана испуган. Воздух вокруг них вдруг пришёл в движение. Казалось, липкие струи почти невидимого тумана завертелись вокруг Сатаны и Анны, сгущаясь до почти осязаемых скользких щупалец. Её охватил страх…
— Как всегда, привираешь, брат? — спокойно сказали за её спиной… там… у входа в зал.
— Михаил… — с досадой пробормотал Сатана и наконец-то отщипнул ягодку. Он мельком, воровато глянул на Анну и она вдруг поняла — он не хотел бы,
Анна повернулась, с трудом разгибая затёкшую спину. В шее скрипнуло и отозвалось резкой болью. Ноги, оказывается, совсем затекли и она чуть было не повалилась на бок, испуганно опершись о доски пола. «Дети!» — закричал кто-то в её голове, но она не могла повернуться к ним, потому что уже смотрела на того, кто стоял у сцены.
— Да, это я, — спокойно сказал Сашка… такой привычно большой и сильный, в мотоциклетной куртке с оборванными напрочь рукавами, в косынке, пропитанной запёкшейся кровью. Стоявший рядом с ним огромный Пёс не отрываясь, смотрел на Сатану. Он тихо рычал, показывая огромные белые клыки… и совсем не походил на того сонного, «не от мира сего», Пса, который целыми часами, бывало, лежал у её костерка и сонно слушал ту, прежнюю Анну, рассказывавшую ему свои, такие далёкие теперь, страхи и волнения.
Сашка посмотрел ей в глаза и улыбнулся. Липкие вкрадчивые сквознячки осыпались с неё, как противные черви… Анна удивлённо охнула, вскочив на ноги. Её тело словно проснулось, а душа… душа не просто полетела — она рванулась к этому огромному сильному парню, с лица которого навеки исчезла робкая виноватая улыбка душевнобольного.
— Саша, Сашенька!
Она обняла его, всего пропахшего потом и кровью, поднявшись на цыпочках несколько раз быстро поцеловала куда-то в подбородок и смотрела-смотрела-смотрела!
— …Саша… а я тебя искала, искала…
Она обернулась, чтобы крикнуть детям, что всё хорошо. Они конечно же, не спят! Не должны спать! Ведь пришёл славный и добрый дядя Саша и теперь всё-всё будет хорошо! И вот-вот подойдут Мёрси и Илья… и они все вместе вышвырнут этого увядшего хлыща к его поганой чёртовой бабушке!
Она обернулась.
Там, где стояли кроватки, сияли чистые белые столбы света, уходящие в немыслимую высь. Столбы сильного, но такого нежного и ласкового сияния, как будто сами ангелы сошли с небес, приняв этот завораживающе прекрасный вид. Семь, ровно семь, небесных колонн…
— Леночка… — прошептала она, вырываясь из сильных рук Сашки. — Леночка!
— Они не проснутся, — спокойно сказал Сашка, удерживая её. — Анна, они не проснутся и не увидят ничего страшного. Ты меня понимаешь?
Анна наконец-то перестала вырываться. Столбы сияли… от них исходило ощущение удивительного покоя и чистоты. Да-да… наверное… наверняка, Саша прав… конечно. Но больше всего ей сейчас хотелось, чтобы Леночка сидела у неё на руках…
— И давно ты здесь бродишь, Михаил? — хмуро спросил Сатана, стоявший среди разбросанных чаш и кувшинов. Лицо его потемнело. Сияние чистого света совсем не освещало его. Анне казалось, что она смотрит на Сатану сквозь густое тёмное пламя. Черты лица золотоволосого манерного юноши колебались, дрожащее марево смывало с него нечто нарисованное, нарочитое, болезненно изнеженное. Он становился выше… вот он раздражённо откинул в сторону кубок, который сжимал в руке так, что смял его в бесформенный комок металла. Он становился похож на Сашку… Сашку со сжатыми от гнева губами, Сашку, глаза которого, казалось, прожигают их двоих насквозь.