Пушкин – Тайная любовь

Сидорова Людмила

При чем здесь женские ножки? А при пушкинской ассоциации с другим собственным стихотворением – на смерть Наполеона 5 мая 1821 года («Чудесный жребий совершился…») на л. 63 в ПД 831. Графическая сюита на обороте этого листа – пушкинское осмысление ситуации после гибели Жозефины.

В ПД 835, л. 8, как видим, огромная волнистая стрелка ведет по мемориальной «дорожке» справа налево – от скрещенных ножек Бакуниной к демонстрирующим точно такую же позу ножкам Вельо. В линиях правых ножек с юбкой записано: «Моя жена Екатерина Бакунина. Я у…ъ ея 25 Мая». В линиях левых – просто «Жозефина Вельо».

Глава 6. Тайна дворцового коридора

Поэту просто необходимо всегда быть влюбленным – у него есть счастливая способность

«перекачивать» эту «атомную» природную энергию в красивые рифмованные строчки. Но что делать с любовью непоэтическому сопернику Пушкина? Вот однокашники навещают в лазарете прихворнувшего в последний год учебы, почти перед самыми выпускными экзаменами, Ивана Пущина. Сокурсникам рад, но глаза грустные – не имеет возможности даже издалека видеть предмет своей первой любви Екатерину Бакунину (Наталья Кочубей в это время уже отбыла с родителями в Париж).

Пушкину понятны сердечные страдания друга. Впрочем, они понятны не только ему. В аттестации директора Лицея Е. А. Энгельгардта психологический портрет студента Ивана Пущина еще с 1816 года выглядит следующим образом: «Несчастные обстоятельства произвели на Пущина вредное влияние. Он с некоторого времени старается заинтересовать собою особ другого пола, пишет отчаянные письма и, жалуясь на судьбу, представляет себя лицом трагическим. Одно из таких писем попалось в мои руки, и я по обязанности должен был внушить молодому человеку неуместность такого поступка в его положении. Дружеский совет, казалось, произвел желанное действие, но повторение подобного же случая доказало противное» [56] .

56

Сысоев Владимир. Поэта первая любовь, с. 42–43.

Не случайно, как видим на пушкинском рисунке в ПД 841, л. 81 об. у профиля Пущина чуть приоткрыт рот: жалуется. Во время визита к другу-сопернику Ивану в лазарет Пушкин оставляет на деревянной табличке у его кровати свой – конечно же, ироническо-поэтический – «диагноз»:

Вот здесь лежит больной студент;Его судьба неумолима.Несите прочь медикамент:Болезнь любви неизлечима!(«Надпись на стене больницы») (I, 261)

Иван Иванович Пущин в своих «Воспоминаниях о Пушкине» об этом рассказывает так: «Когда я перед самым выпуском лежал в больнице, он как-то успел написать мелом на дощечке у моей кровати: «Вот здесь лежит больной студент…» и т. д. Я нечаянно увидел эти стихи над моим изголовьем и узнал исковерканный его почерк. Пушкин не сознавался в этом экспромте» [57] . Соперничество друзей за внимание Бакуниной в ту пору было, похоже, в самом разгаре.

Считается, что у Пущина с Пушкиным в лицейские годы не было друг от друга тайн. Это уже в продекабристских кружках Иван Иванович научился конспирироваться так, что и в своих мемуарных записках, составленных после Сибири, в 1857 году, на отношения поэта не только с будущими революционерами, но даже и с женщинами навел туману явно сверх меры. Впрочем, сам он это считал, вероятно, простым джентльменством. Мол, та же их с Пушкиным пассия Екатерина Бакунина еще жива, и эти его мемуары вполне могут попасться на ее прекрасные глаза. Так у них, лицейских друзей, было принято: была, мол, в те годы у друга моего любовь, но на подробности ее – «завеса!»

57

Пущин Иван. Записки о Пушкине. Письма. – М., «Художественная литература», 1988, с. 52–53.

Иногда с целью утаить имя их общей первой любви, по понятиям Пущина, даже и приврать – не такой уж большой грех. Как у него в воспоминаниях получилось, к примеру, с эпизодом поцелуя, которым Пушкин по ошибке одарил в полутемном дворцовом переходе фрейлину двора Волконскую. Было это, по словам Пущина, в их предпоследний учебный год. Иван Иванович рассказывает: «…У дворцовой гауптвахты, перед вечерней зарей, обыкновенно играла полковая музыка. Это привлекало гуляющих в саду, разумеется, и нас, l’in'evitable Lyc'ee (вездесущий Лицей), как называли иные нашу

шумную, движущуюся толпу. Иногда мы проходили к музыке дворцовым коридором, в который между другими помещениями был выход и из комнат, занимаемых фрейлинами императрицы Елизаветы Алексеевны. Этих фрейлин было тогда три: Плюскова, Валуева и княжна Волконская. У Волконской была премиленькая горничная Наташа. Случалось, встретясь с нею в темных переходах коридора, и полюбезничать; она многих из нас знала, да и кто не знал Лицея, который мозолил глаза всем в саду?

Однажды идем мы, растянувшись по этому коридору маленькими группами. Пушкин, на беду, был один, слышит в темноте шорох платья, воображает, что непременно Наташа, бросается поцеловать ее самым невинным образом. Как нарочно, в эту минуту отворяется дверь из комнаты и освещает сцену: перед ним сама княжна Волконская. Что делать ему? Бежать без оглядки; но этого мало, надобно поправить дело, а дело неладно! Он тотчас рассказал мне про это, присоединясь к нам, стоявшим у оркестра. Я ему посоветовал открыться Энгельгардту и просить его защиты. Пушкин никак не соглашался довериться директору и хотел написать княжне извинительное письмо. Между тем она успела пожаловаться брату своему П. М. Волконскому, а Волконский – государю.

Государь на другой день приходит к Энгельгардту. «Что ж это будет? – говорит царь. – Твои воспитанники не только снимают через забор мои наливные яблоки, бьют сторожей садовника Лямина…, но теперь уже не дают проходу фрейлинам жены моей». Энгельгардт, своим путем, знал о неловкой выходке Пушкина, может быть, и от самого Петра Михайловича, который мог сообщить ему это в тот же вечер. Он нашелся и отвечал императору Александру: «Вы меня предупредили, государь, я искал случая принести вашему величеству повинную за Пушкина; он, бедный, в отчаянии: приходил за моим позволением письменно просить княжну, чтоб она великодушно простила ему это неумышленное оскорбление». Тут Энгельгардт рассказал подробности дела, стараясь всячески смягчить кару Пушкина, и присовокупил, что сделал уже ему строгий выговор и просит разрешения насчет письма. На это ходатайство Энгельгардта государь сказал: «Пусть пишет, уж так и быть, я беру на себя адвокатство за Пушкина; но скажи ему, чтоб это было в последний раз. La vieille est peut-^etre enchant'ee de la m'eprise du jeune homme, entre nous soit dit» («Между нами: старая дева, небось, про себя в восторге от ошибки молодого человека»), – шепнул император, улыбаясь, Энгельгардту. Пожал ему руку и пошел догонять императрицу, которую из окна увидел в саду» [58] .

58

Пущин Иван. Записки о Пушкине. Письма. – М., «Художественная литература», 1988, с. 50–51.

В чем здесь «первый» и «бесценный» друг поэта привирает? К примеру, в том, что фрейлина императрицы княжна Варвара Михайловна Волконская (1781–1865), родная сестра генерал-адъютанта, начальника Главного штаба светлейшего князя П.М. Волконского, могла быть в те годы даже на взгляд юного лицеиста такой уж дряхлой и страшной. Как «с легкой руки» все того же Пущина интерпретируется у проживавшего во Франции русско-эмигрантского биографа Пушкина Анри Труайя, – «старый, сморщенный, напудренный и принаряженный манекен» [59] . А между тем достаточно легко ведь высчитать, что Варваре Волконской на момент этого коридорного происшествия было всего-то 35–36 лет.

59

Труайя Анри. Пушкин. Биография. В 2 томах. – СПБ, «Вита нова», 2005, т. I, с. 130.

Уродство ее тоже весьма сомнительно. Во все века и во всех странах монархи предпочитали окружать себя, по крайней мере, симпатичными, приятными лицами. И российские в этом, естественно, не могли быть исключением. Чтобы не вводить во искушение подрастающих великих князей, идеальной красоты у принимаемых в фрейлины дочерей знатнейших российских семей, конечно же, не взыскивали. Но и состарившихся, потерявших после многолетнего служения вид не вышедших в свое время замуж девушек на люди не выставляли. Они доживали свой век при дворе в комнатах так называемого фрейлинского коридора, но уже не участвовали в прежде обязательных для них свитских мероприятиях.