Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое
Шрифт:
Она хмыкнула, отвернулась, усмехнулась.
– Ладно, уговорили. Откровенность на откровенность. На самом деле мы вынужденно работаем с теми же открытыми источниками, что вы. А при попытках изучить намерения верхушки церкви мы натыкаемся на стену. Впору подумать о сверхъестественной защите, которой обладают господа кардиналы. У нас есть, разумеется, немало возможностей, но и у них тоже.
У Берта вытянулось лицо.
Ингер вздохнула.
– Дражайший Берт, – терпеливо продолжила она, – мы говорим об одной из самых могущественных мегакорпораций в мире, если не самой могущественной, и я давно уже позволяю говорить себе о надгосударстве. И если лет двадцать назад со мной спорили, то ныне – крайне редко и больше из-за желания противоречить. Ее состояние оценивается
Берт молчал, глядел то на нее, то на стол.
Ингер встала, отошла, чтобы расплатиться, вернувшись, сказала:
– Предлагаю прогуляться. Неподалеку очень неплохой бар.
Берт послушно поднялся, взял куртку, замер в задумчивости. Ингер, кажется, ждала от него какой-нибудь реакции, но он все молчал.
В баре Ингер, заказав коктейль, полюбопытствовала:
– Мое откровение произвело на вас такое сильное впечатление?
Берт обиженно посмотрел на нее.
– Не совсем. Я в ужасе от свалившейся на меня ответственности.
Она засмеялась. Берт даже удивился: у нее был мягкий, негромкий и очень искренний смех и неожиданно подвижная мимика, лицо как-то вдруг перестало походить на маску, отчетливо обозначились морщины, которых он до этого не видел, и глаза закискрились весельем.
– Бросьте! Вся ответственность за принятые решения, какими бы они ни были, лежит на тех, кто их принимает. Так что прекращайте упиваться своими страданиями и поделитесь, договорились? Давайте-ка начнем с Амора Дага. Что там о нем думают в родном епископате?
– Не знаю, – честно ответил Берт. – Я был в Лагосе и Абудже всего ничего, и у меня были свои дела, чтобы устанавливать контакты с епископскими приближенными. Но насчет южноафриканских епископатов могу предположить, что отец Даг им скорее неприятен, чем… хм, чем наоборот. Я пытался заговорить о нем с разными людьми, они либо делают вид, что его не существует, либо открыто говорят, что это проблема его родного епископа.
– М-гм, хорошо, – безразлично отозвалась Ингер. – А отношение церкви к происходящему в Центральной Африке? И, Берт, меня интересует внутреннее мнение.
Берт обреченно выдохнул.
– Я честно признаюсь, Ингер, – не могу понять. У меня почему-то складывается отношение, что церковь предпочитает не предпринимать ничего. По крайней мере, именно столько она предприняла до сих пор. Не знаю, то ли они пересидеть этот период хотят, то ли рассчитывают на то, что как-то обойдется и без них… не знаю. Официальные заявления церкви осуждают братоубийство и жестокость, но ничего больше ей не предпринимается. То есть в крупных городах, где приходы относительно крупные, существуют какие-то школы, центры помощи, и прочее, но, скажем, когда я немного проехался по сельским районам… когда собирал материалы для тех дурацких статей… там все сводится к упоминаниям о том, что кто-то знал священника и тот был вроде как неплох. Все. Либо я плохо спрашивал, либо плохо слушал, но ни об одной миссии, ни об одном госпитале или чем-то наподобие я не слышал.
– Но вы знакомы с личными помощниками пары епископов. Так?
– Да какое там знаком. Разговаривал на паре обедов. Но и с другими людьми они тоже разговаривали. Так что с тем же успехом вы можете обратиться и к ним.
Ингер
– Но я говорю с вами. А чтобы разговорить тех людей, мне пришлось бы отправляться в Абуджу, знакомиться с ними, убеждать поделиться со мной воспоминаниями о тех беседах, а потом провести время, отфильтровывая то, что могло быть сказано в действительности, от их ложных воспоминаний. И кроме того, они едва ли будут учитывать контекст, как это делаете вы.
Глупость, конечно, но Берту польстило. Очевидно, Ингер понимала это, и она наверняка видела, что и Берт заметил это, и рассчитывала на такой результат, но приятно было все равно. Он довольно усмехнулся, потянулся за стаканом, подумал было выпить, но отставил его.
– Только если так.
– Именно так, – уверенно ответила Ингер. – Так что там со святошами? Кстати, кого они поддерживают? Дейкстра или мегакорпы? А то по официальным заявлениям понятно только одно: они ни при чем, но сочувствуют всем.
Берт хмыкнул и покачал головой.
– Ингер, я прошу прощения, но у меня примерно такое же ощущение. Преторийский кардинал вполне себе приятельствует и с Дейкстра, и с Лиоско, и с Дюмушелем. Он же приглашает Тессу Вёйдерс, хотя ее рейтинг у Дейкстра сильно ушел в минус.
– А Дюмушель?
– Да на него плевать что самому президиуму Лиги, что Дейкстра. Но у меня создалось впечатление, что он едва ли рискнет и допустит снимки, на которых он запечатлен вдвоем с неугодным президиуму человеком.
– Тут не поспоришь, – согласилась Ингер. – Исключительно слабый политик.
– Дюмушель? – уточнил Берт. – Он добрался до верха Лиги. И семьдесят лет во власти. Он слабый тип, но политик сильный. Ладно, если не сильный, то ловкий. – И спиртное сыграло с ним дурную шутку. Он продолжил: – Я даже больше скажу, вы знаете, чем занимаемся мы с Горреном в свободное от личного время. – Он засмеялся своей глупой шутке, но буквально через пару секунд посерьезнел. Ингер ждала. Она была спокойна, но – напряжена, слушала его внимательно. Берт продолжил: – Некоторые контакты невозможно осуществить напрямую. Скажем, есть очень богатый тип А. И он очень хочет осуществить какую-то программу, к примеру, и для нее ему нужен вполне влиятельный тип Б. Но если А подкатит к Б напрямую, тот может обидеться, и А может смело поставить на своей программе большой и жирный крест и даже украсить его бантиком, если хочет. Кресту-то все равно, программе тоже. А этот А – баран, потому что действовал подобно бульдозеру. Так? Так вот. Дюмушель считается одним из самых слабых глав Лиги с… не помню какого года, но лет двадцать точно. В принципе, естественно. Первые ее лидеры не могли не быть сильными – ее нужно утвердить, отвоевать какую-никакую репутацию, эт сетера. Потом можно расслабиться, конечно, подбирать людей, которые устраивают большинство. А большинство устраивают люди, которые не мешают им жить. Согласны? Ну так для этой цели Дюмушель и подходит. Он сейчас в принципе не делает ничего. Любой проект, любой закон носит имя министра, члена президиума, но не его. Я не так давно на досуге посмотрел ради интереса. Так и есть. Пока Дюмушель был рядовым членом президиума, его имя всплывало в обиходных названиях законов, потом – нет. И все равно, – Берт удовлетворенно замолчал и откинулся назад, – к нам обращаются, чтобы мы обратились к приближенным месье Дюмушеля с предложением от корпорации N занять пост почетного президента. Скоро счет пойдет на десятки.
И Берт задумался.
– Осторожный он тип, этот Дюмушель, – пробормотал он.
– И он уже принял какое-нибудь предложение? – поинтересовалась Ингер.
– Ведутся переговоры, – поморщился Берт. – Все ведутся, и ведутся. И так уже почти год. Но «нет» он не говорит.
– Что, кстати, соответствует вашему замечанию о его политической ловкости, – усмехнулась Ингер. – А кто заинтересован перекупить его?
Берт внимательно смотрел на нее. У него в голове выла сирена, он лихорадочно припоминал, что только что наговорил. Вроде ничего запредельного. Помолчал, он осторожно ответил: