Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое
Шрифт:
Они натыкались на останки людей. Оставляли позади то, что вскоре превратится в останки. Встречали – живых: пока еще живых, вопреки всему – живых.
Берт Франк отправился в один миротворческий лагерь, во второй, сделал еще одну серию репортажей, отослал ее своему куратору, вернулся в Йоханнесбург, чтобы провести немного времени с Горреном, и готовился отбыть в Европу. Его хотели видеть журналисты; уже были назначены даты интервью, Берт получил список тем, на которые его хотели расспросить. Горрен только ухмылялся, слушая его недоумение.
– Ты только представь, как давно в старушке-Европе не случалось ничего трагического. Старая кровь не бурлит, а тихо булькает, старым костям холодно, так что погреться у горячего пламени ей очень приятно, – ухмылялся он, – пусть даже это пламя – отраженное.
– В кривом зеркале? – огрызался
– Пусть так. Пламени все равно. А у зеркала всяко безопасней. Тебе не кажется?
– Безопасней? – скептически спрашивал Берт.
– Ах, разумеется, я говорю с великим и ужасным тайным агентом Бертом Франком, – Горрен склабился, а глаза его следили за Бертом внимательно, поблескивали недобро. Или, возможно, Берт видел слишком много, слышал самые разные вещи обо всех и всяком, и поэтому недоверие ко всему роду человеческому переносится и на Горрена. Все-таки работать с ним – на него – было куда комфортней, если не думать о его мотивах, целях, установках, иными словами, о том, что Берт представлял с большим трудом. Горрен Даг был – предпочитал оставаться – вещью в себе. С другой стороны, он был совершенно надежен: что бы Берт ни просил у него, Горрен обеспечивал; он, казалось, знал всех людей и везде и предупреждал Берта о возможных осложнениях. Он же прикрывал Берта в случае необходимости. Правда, не дурак был сослать его куда-нибудь в горячую точку, а на недовольное бурчание беспечно пожимал плечами и говорил: «Помилуй, опасно, разумеется. А ты закрой глаза и думай о банковском счете».
На язвительные реплики Горрена Берт привычно реагировал утомленным вздохом.
– Брось, – морщился он. – Тебя послушать, так тебе моя слава претит.
– Напротив. Твоя слава отлично монетизируется, должен признать.
Недобрый блеск в его глазах менялся на удовлетворенный, Горрен охотно рассказывал, чем занимался, с кем связывался, какие комбинации осуществил, какие только собирается, подшучивал над Бертом, а попутно ненавязчиво советовал, какую информацию стоит выудить у Иво Ленартса, а какую сообщить ему.
– Хотя я не удивлюсь, если этого гибкохребетного чутка подвинут, а ты будешь встречаться с людьми классом куда повыше, – задумчиво говорил Горрен.
– Чушь какая, – отмахивался Берт. – Не такого высокого я полета птица. Или ты предполагаешь, что у лигейских чиновников нет своих ушей и глаз здесь?
– Отчего же. Я уверен, что они обеспечены этим добром на две жизни и еще на чуть-чуть. Более того, я совершенно уверен, что и твои сведения им постольку постольку. Ничего интересного ты наверняка не сообщишь. Краткосрочные и среднесрочные прогнозы, даже если их разрабатывать на основании объективных данных вроде изучения соцсетей, могут оказаться более объективными. Твоя ценность в другом, приятель. – И Горрен улыбался и тянулся, чтобы коснуться его руки. Берт хмурился, чувствуя задницей, что этот скользкий Даг готовится сказать очередную гадость, на которые был ох как горазд. Берт был уверен, практически никогда не ошибался, предполагая, что Горрен жить не может без двусмысленностей и того, чтобы ходить по грани, – и не мог не испытывать к нему симпатии. Приятельской, вполне себе инертной, основанной на привычке и настойчивой склонности собственной натуры к постоянству – как же, столько знакомы, столько проектов осуществили, к стольким кормушкам вместе подобрались, к чему-то такое постоянство да обязывает.
– Угу. И сейчас ты скажешь, что моя ценность во влиянии на общественные настроения, – закатывал глаза Берт.
– Ну, это тоже не следует сбрасывать со счетов. Не то чтобы у тебя большая армия поклонников, но к твоему мнению прислушиваются вполне искренне. Собственно, то, что, как я почтительнейше предполагаю, является твоей главной ценностью, – это, хм, не сердись, Берт, прошу тебя, твоя псевдоинтеллектуальность. Как ни странно, она привлекает людей. Еще и редактируют твои опусы таким образом, чтобы они были чуть неопределенней, чем допустимо для выражения собственного мнения. А референтный материал создан. Если что, когда необходимо, когда следует скорректировать чье-то мнение, кое-кто может сослаться, опереться и прочее. Понимаешь?
– Ты только что лишил меня иллюзии независимости, – морщился Берт.
– Помилуй, она тебе нужна?
– Иллюзия? Или независимость?
– Начнем со второго, дражайший, упрямейший Берт.
И Горрен мог медленно, печально, жестом престарелого,
– Это очень хороший вопрос, на который я, боюсь, едва ли могу дать вменяемый ответ, – криво усмехался Берт.
Горрен понимающе улыбался. Берт был неглупым типом и вполне ловко допускал в свою жизнь людей, способных определять для него цели. Его, к примеру. Альбу. Даже Коринта. Окажись в ситуации, когда ему пришлось бы принимать все решения, Берт не обрадовался бы, для него это богатство могло оказаться мельничным жерновом на шее.
Иллюзия независимости тоже была нужна Берту скорей для того, чтобы не отличаться ничем от многих и многих людей, охотно рассказывавших о «я», «мне», «мое». Но даже лишившись ее, он ни в коей мере не был бы задет. Подумаешь, невидаль: одной иллюзией больше, одной меньше.
Горрен продолжал, словно чтобы подсластить пилюлю:
– С другой стороны, я вынужден признаться, что с учетом твоей мании заводить знакомства и развязывать языки твоим новым знакомым, ты узнаешь куда больше, чем думаешь и считаешь сам. Если бы твои наблюдения не устраивали вышестоящих, ты бы так комфортабельно в Европу не летал.
И Берт снова летел в Европу, который уже раз за последние полтора года. Это по-прежнему был первый класс; стюарды в нем были по-прежнему любезны, но что-то в их поведении было этакое, настораживающее, словно они прошли не столько школу стюардов, сколько стажировку в какой-нибудь частной армии: какие-то особенные, характерные движения, скупые и отточенные, отношение к пространству – они как один располагались таким образом, чтобы в случае чего обезвредить пассажира, буде ему нечто противоправное взбредет в голову. И выглядели они далеко не фееподобными созданиями, напротив. И кроме этого – Берт был не уверен, но не менее двух людей точно были куда больше похожи на сотрудников службы безопасности, чем праздных пассажиров. Он же вспоминал одного человека, с которым познакомился лет шесть назад в зале ожидания в аэропорту; тот оказался капитаном экипажа, летел в Лагос, чтобы там усесться в капитанское кресло. И вот он как-то высокомерно хмыкнул, когда Берт заметил, что вполне естественно относиться с подозрением к этим полевым агентам-безопасникам, но при этом пассажиры не могут не чувствовать себя уверенней, зная, что за их безопасностью следят. Берт удивился, даже, казалось, опечалился, и это так хорошо сыграло на самолюбии капитана, что он поведал страшную тайну: миф о присутствии агентов безопасности – это миф, не более, выгодный прежде всего авиакомпаниям, воздействующий на пассажиров благоприятным образом, в положительном свете представляющий компанию человечеству.
– А на деле, Берт, эти жлобы заботятся только о своем кошельке. Еще восемь лет назад я летал к месту назначения в бизнес-классе, и у меня был чуть ли не личный стюард. Затем место в бизнес-классе доставалось мне, если кто-то его не выкупал. А теперь я не могу об этом и мечтать. Хорошо хоть в эконом-класс не вышвырнули, – жаловался он. – Если бы ты знал, какие отели я видел, когда только-только стал капитаном! А теперь я могу рассчитывать в лучшем случае на три звезды. Более того, эта их экономия до добра не доведет. Они начали экономить на врачах. Мол, хорошая медсестра в хорошо оборудованном медкабинете и при наличии тщательно составленной программы осмотра может то же самое, что и врач, так зачем же платить втридорога? Об экстренных случаях эти жлобы не хотят думать.
Тогда Берту было любопытно, не более. Теперь он вспоминал тот разговор и прикидывал, можно ли использовать что-нибудь из него в качестве дополнительного материала, скорей даже фоновых знаний, для какого-нибудь очерка. Есть ли шанс разговорить кого-нибудь, да хоть того типа с угрюмым лицом и забавным низким лбом, под которым посверкивали злые, острые, умные глаза, чтобы он рассказал, что делает на этом рейсе, как вообще он дошел до такой жизни, нравится ли она ему, есть ли у него какие-нибудь секреты, и так далее, и тому подобное. Берт не спешил хвататься за блокнот, тем более он не думал, что из этого выйдет что-нибудь толковое, но, таким образом развлекая себя, можно было оградить мозг от неприятных, тяжелых, удручающих мыслей. Благо думать было о чем.