Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое
Шрифт:
Он гостеприимно улыбнулся.
– А они? – спокойно спросил Амор. Сорок семь взрослых, шестнадцать детей до пятнадцати лет. Больные, раненые, голодные, загнанные. Возможно, к ним добавятся и чьи-то осиротевшие племянники и племянницы, может, придется взять и чьих-то немощных родственников. В деревне быт простой, отношение к человеческой жизни – тоже: если ты приносишь пользу, о тебе заботятся более сильные. Иначе – увы, такова жизнь. От немощных избавятся с облегчением, пусть и поплачут, глядя им вслед.
– Милый Амор, – ласково, печально сказал отец Юстин, – они – не европейцы. Я подчеркиваю этот прискорбный факт. К сожалению, цивилизация
– Скажите, отец Юстин, но ведь моим подопечным может быть оказана помощь со стороны гуманитарных организаций?
– Разумеется, – ответил отец Юстин и откинулся назад, с трудом сдерживая недовольство.
– Докуда мне нужно довести моих подопечных, чтобы затем я мог вверить себя тому спасательному отряду?
– Вам нужно преодолеть не менее ста пятидесяти километров. Вам могут по крайней мере выделить транспортное средство, если вы собираетесь тянуть за собой весь приют?
– Не думаю.
Амор, сказав это, криво усмехнулся. Едва ли можно рассчитывать на то, что кто-то из деревенских воспылает любовью к ближнему настолько, чтобы уступить свою колымагу, изначально зная, что она ему не вернется ни в каком виде. Он попытался объяснить это брату Юстину; тот, кажется, понял. Сказал:
– Это самое самоубийственное предприятие, с которым мне только довелось столкнуться в моей жизни. Наверное, даже миссия в зоне карантина, в которой я, младой осьмнадцатилетний ученик принимал участие, не была настолько безнадежной. А я был очень дерзким восемнадцатилетним учеником, твердо знавшим, что я и только я смогу спасти мир. Амор, вы рискуете своей жизнью, а равно и жизнями этих людей. Если они так плохи, если их самочувствие такое неважное, то они едва ли дотянут до санитарного лагеря.
– Посмотрите на это с другой стороны, брат, – пожал плечами Амор. – Тут у них вообще не будет шансов. И кстати, если вы искренне и осознанно заявляли, что епископат готов отправить отряд, чтобы спасти меня, где шанс, что он не привлечет внимания тех же мародеров? И если бы случились жертвы, они абсолютно однозначно легли бы на мою совесть. И это бы оказалось непосильным бременем для меня. Я, к сожалению моему и вашему, оказался в безвыигрышной ситуации. Согласен, что мне все опасней оставаться здесь. Но им – опасней тем более.
– Мы ничем не можем помочь вам! – в отчаянии воскликнул отец Юстин.
– Отчего же? – искренне удивился Амор. – Молитвой.
Отец Юстин только покачал головой.
Затем они обсудили возможный маршрут, и Амор сказал, что не факт, что он воспользуется тем, который предложил отец Юстин. Он отчего-то вспомнил карту, котору ему показал Яспер. Кажется, к предполагаемому маршруту в некоторых местах слишком близко подбирались красные зоны – территории, находившиеся под властью если не частных армий, так партизан – самоуправцев, иными словами. Яспер злословил на счет обеих этих сторон, и даже если убрать его субъективное отношение ко всему, что не Лига, у него наверняка были веские причины не любить их.
Затем Амор долго стоял и размышлял: что делать с коммом. Брать с собой, оставить здесь, уничтожить. Что делать с домом и церковью, стоит ли рассчитывать на то, что оставшиеся без него сельчане будут присматривать за приходским имуществом, или вдариться в беспросветный пессимизм и исходить из того, что вскоре некому – и некуда – будет возвращаться.
Он все-таки взял комм – штучка была совсем маленькой, очень легкой. Уничтожить ее всегда успеется. Наверное, и пока Амор будет готовить своих подопечных к Великому Исходу, комм как раз зарядится достаточно, чтобы хватило хотя бы на часть пути.
Вторник – это был вторник, смутно припоминал отец Амор в перерывах между перевязками, короткими разговорами, попытками привести в относительный порядок свое имущество и мыслями, которые он старательно и не всегда успешно загонял в сумеречную зону, где их словесная оболочка растворялась в мареве полусознания. Среда – это все еще была та неделя, начавшаяся со службы в трудовом лагере, и рядом с деревней остановились четыре семьи. Староста, а с ним остальные категорически отказались пускать их внутрь, страстно, агрессивно и зло проклинали их, стоя на границе. Беженцы сели на землю рядом с кустами и замерли. Отец Амор, к которому прибежал мальчишка, посланный, очевидно, сердобольной матерью, подхватил две фляги воды, попросил одного из приютских помочь ему отнести провизию и отправился к беженцам.
За спиной у него шипели недовольные голоса – к этому не привыкать. Амор остановился рядом со старостой и сказал:
– Наверное, им все равно, куда идти, они и с нами могут отправиться. Да?
Староста попятился и часто закивал головой. Амор постоял немного, словно в ожидании ответа на самый главный вопрос бытия, и пошел к беженцам.
Они плохо говорили по-французски, чуть лучше – по-английски. Тех диалектных слов, которые успел выучить Амор, не хватало. Наверное, они не нужны были совсем. Люди сидели на земле, женщины обнимали детей, прижимали их. Подростки смотрели на Амора, сжав кулаки, готовые нападать, в случае чего, и боявшиеся, отчаянно, тоскливо, непрерывно, и все равно твердо настроенные защищать. Единственный мужчина – старик лет шестидесяти от роду с бельмами на обоих глазах, вслушивался, задрав голову вверх и развернув ее ухом к Амору.
– Вода, немного еды. Все, что есть. Мы идем на юг. Там будут врачи, еда, вода. Это долго и сложно, но есть шанс, – медленно говорил Амор.
Старик кивал головой, женщины переглядывались. Дети смотрели на Амора круглыми, полностью лишенными выражения глазами. Старик откашлялся, спросил: «Когда?»
Амор задумался. Шла бы речь только о приюте, они могли бы выступить хоть вечером. Но у него были обязанности и перед жителями деревни. Он задумчиво улыбнулся ребенку – вроде мальчику, лет четырех от роду, глазевшему на него, посмотрел на мать, напряженно сжавшуюся за его спиной, глазами спросил: можно дотронуться до него? Она прижалась лицом к макушке ребенка, быстро посмотрела на Амора. Он медленно протянул руку к ребенку и погладил его по голове, затем так же медленно, без резких движений, нарисовал небольшой крест под его ключицей.