Путь к себе. Отчим.
Шрифт:
Таисия наша неплохая, но считает нас младенцами. Лучше б рассказала когда-нибудь, как больно ошибалась, как находила выход… А у нее все получается ясненько, правильно. Или вдруг начнет укорять: „У вас на уме модный плащ да свитер…“ Что же, мы виноваты, что нам лучше жизнь досталась, чем была у родителей? Взрослые именно за это боролись. Разве мы сами хотим не в гору карабкаться, а прогуливаться по асфальтовой дороге?
Мама в последнее время стала чаще относиться ко мне, как ко взрослому, и мне теперь интересно с ней разговаривать… Ее очень уважают люди. Избрали недавно депутатом горсовета. И все она о ком-то хлопочет, кому-то помогает, с кем-то воюет. Вчера сказала: „Люблю, когда некогда“. Ее просто невозможно представить спящей после обеда или скучающей… Мне тоже хочется, чтобы всегда не хватало времени…»
На следующий вечер, когда они вдвоем были на кухне, Сережа вдруг спросил Раису Ивановну:
— Ты в меня веришь?
Она погасила улыбку: «Опять о том же».
— Верю.
— А почему вчера сказала папе: «Из него человека не получится»?
— В раздражении и даже отчаянии. Я просила тебя сходить за маслом, а что ты ответил?
— Дочитаю книгу — пойду.
— Но мне надо было масло немедля, а ты сказал: «Не могла раньше подумать».
— А что ты мне ответила?
— Что не дам обедать.
— Все же ты слишком часто раздражаешься.
— Надо иметь железную выдержку, чтобы с тобой не раздражаться.
— Вот и совершенствуйся, — снисходительно ответил он.
Собственно, это было хамство, новая грубость, равная совету поступить в родительский университет, но Раиса Ивановна сделала вид, что не заметила ее.
До чего же Сережка стал противным! Стоило ей зайти в комнату, где он делал уроки, как мальчишка ощетинивался:
— Не люблю, когда надо мной нависают!
Потом спросил:
— Ты читала? Доктор Бернар заменил сердце пожилого бакалейщика Вакшанского сердцем молоденькой девушки. Никому не нужный эксперимент, — заключает он категорично.
— Почему же? Это новая эра в медицине. Вполне успешно пересаживают почки. Есть хирургия запасных частей.
— Ерунда!
Раиса Ивановна готова оскорбиться, но опять сдерживает себя:
— Это не метод спора. Твои реплики похожи на ругань.
— А как прикажете спорить?
— Не прикажу, а советую делать это достаточно деликатно. Есть такие выражения, как: «Не верится», «Сомневаюсь», «Думаю, что это не оправдает себя».
— Вы вечно придираетесь!
Трудно, ох трудно сохранить с ним спокойствие.
…Виталий Андреевич возвратился с работы чем-то взвинченный. Ему предстояло сегодня же выехать в командировку в Ленинград, и он стал укладывать вещи.
Позвонила соседка Мария Акимовна. У нее большое горе, и она в последнее время часто заходит к Кирсановым.
Мария Акимовна осталась вдовой в тридцать лет, муж ее погиб на шахте. Женщина нашла в себе силы окончить техникум, воспитывала дочь и сына. Владик даже получил серебряную медаль. И вдруг…
На вечеринке у кого-то из друзей Владик выпил, может быть, впервые в жизни, пошел провожать одноклассницу и повстречался с такими же пьяными, намного старше его. Они стали отпускать скабрезные шуточки. Владик ударил оскорбителя, тот, упав на мостовую, раскроил голову и, не приходя в сознание, скончался.
Теперь Владик в тюрьме, ждет суда.
Раиса Ивановна усадила соседку на диван:
— Были вы у судьи?
Мария Акимовна бесцветным, тихим голосом ответила:
— Была. Говорю ему: «Вы поверьте мне, матери. Владик добрый мальчик, хороший сын, а все это — роковой случай». Он говорит: «Верю. Но человек-то убит». И что я могла возразить?
Она посмотрела на Раису Ивановну, словно бы и не видя ее.
— Вчера долго заснуть не могла… Часа в два ночи встала… Ходила вокруг стен тюрьмы… Представила, как он там, в камере с глазком, за решеткой. Наголо остриженный… И все думала, думала… Что я упустила? В чем виновата? Ведь у погибшего есть мать, жена. Почему Владик, когда поднимал руку, не вспомнил обо мне? Для того ли растила я его?
Раиса Ивановна взяла руку Марии Акимовны в свою, успокаивающе стала поглаживать:
— Да вы не убивайтесь! Разберутся во всем… И мы как соседи характеристику дадим… Ведь знаем Владика давно…
— Мам, можно включить телевизор? — спросил Сережа.
Телевизор стоял здесь же, в углу.
— Можно, — рассеянно ответила Раиса Ивановна, вся поглощенная горем Марии Акимовны.
На экране подрыгивали девицы в сверхминиюбках, очень громко играл джаз: бил барабан, звенели медные тарелки, Раиса Ивановна сначала силилась преодолеть этот шум, потом попросила:
— Выключи, Сереженька, пожалуйста.
Он не торопился выполнить просьбу матери, хотя уже приподнялся, собираясь, выдернуть шнур. Последнюю фразу Раисы Ивановны услышал Виталий Андреевич. Сразу же возмутился, что просьба не выполнена мгновенно и, появляясь на пороге, приказал повышенным тоном:
— Выключи телевизор!
— А нельзя ли повежливей? — густым баском огрызнулся Сергей. — И не приказывать…
— Выключи сейчас же! — не сбавляя резкости, повторил Виталий Андреевич. Осколочный шрам на его лбу, у брови, побагровел.
— Я тебя перестану уважать! — вдруг выкрикнул Сергей и ушел в свою комнату, хлопнув дверью.
— Как-нибудь проживу и без твоего уважения, — бросил Виталий Андреевич ему вслед.
Все это было нелепым, неожиданным и вдвойне неприятным в присутствии Марии Акимовны, на виду у ее горя.
— Но я, Виталий, ему сама сначала разрешила, — виновато стала объяснять Раиса Ивановна.
Соседка поднялась:
— Простите, я пойду…
— Я к вам загляну, — сказала Раиса Ивановна.