Путь к себе. Отчим.
Шрифт:
Виталий Андреевич, нервно куря, шагал к вокзалу.
«Стоит ли, — с горечью думал он, пробираясь между снежных сугробов, — тратить свои душевные силы, нервы при полной неблагодарности в ответ? Зачем взвалил я на плечи такой груз? Ради Раи? Но почему должен я поступаться своей гордостью, достоинством и терпеть фокусы этого мальчишки? Подумаешь, какая загадочная, персона! Он спросил на днях: „Ты хорошо разобрался в моем характере?“ — „Это менее сложно, чем ты предполагаешь“. — „Но более сложно, чем думаешь ты“.
Остряк-самоучка. А может быть, и действительно сложно?
Надо быть слепым, чтобы не видеть: он ко мне привязан, словно невидимой нитью, остро переживает, если я перестаю с ним разговаривать, любит идти рядом, постоять за спиной, когда я сижу за рабочим столом. Ревнует к матери: „Что вы все шушукаетесь?“ Солидно и уважительно произносит: „Я пошел, батя“ или снисходительно: „В вопросах любви ты, батя, идеалист“. А то, словно бы мимоходом, погладит руку: „Ух ты, какой ворсистый“. И вместе с тем последняя сцена…
Как хочется иногда на него накричать, строго наказать. Но скручиваешь себя, потому что память подсовывает спасительные воспоминания о тех, кто был вот таким ершистым, разболтанным, а стал хорошим человеком… Но значит ли это, что надо то и дело не замечать и прощать?»
«Опять у тебя на столе беспорядок». — «Беспорядок — частный случай порядка». — «Это откуда?» — «Из меня…»
Вот так-то.
Нет, он слишком привык с детства к уговорам, а позже к тому, чтобы комментировали краткие «нет», «нельзя». И теперь ждет разъяснения каждому отказу.
— Я сейчас пойду в кино, а потом сделаю уроки…
— Нет…
— Но почему?
— Достаточно и того, что я сказал.
— Но это деспотизм.
— А у тебя демагогия.
— Что это такое?
— Прочитай в словаре.
Полистал Даля, пришел снова:
— Нет, я не демагог, потому что не тайный, а явный возмутитель.
— Но ты, наверно, не дочитал. Там написано: «Поборник безначалия».
— Не понимаю все же, почему мне, взрослому человеку, нельзя объяснить твое «нет».
— Потому что есть и просто родительский запрет. Став солдатом, ты, пожалуй, еще начнешь обсуждать каждый приказ командира, прикидывать: «А логично ли? А зачем?»
— Я не солдат, а ты не командир.
— Но родитель. Надо привыкать к безоговорочным «нет» и «нельзя».
Дернул плечом, но, кажется дошло.
…Виталий Андреевич открыл дверь в пустое купе, расположился на нижней полке.
Мысли опять возвратились к Сереже: «В какой степени следует обращать внимание на мелочи? Вероятно, надо вникать в природу поступков и не рубить с плеча. Проблемы века двадцатого не откроешь простеньким патриархальным ключом девятнадцатого века.
И, конечно, надо избегать многословия. Может быть, достаточно одной, повторяющейся, как рефрен, фразы? Он не почистил обувь — сказать с укором:
— Это характер…
Разбил тарелку, не догладил брюки, не выполнил обещания — посмотреть с сожалением:
— Это характер…
Но, вероятно, очень важно помнить и себя в таком же возрасте. Нас иногда непомерно сердит, если мы обнаруживаем в ребенке недостатки, свойственные нам самим в детстве или сейчас.
Что это: желание, чтобы они стали лучше нас? Или неприязнь к своим собственным прегрешениям?»
…Поезд тихо пошел… Проплыли огни вокзала.
«Вон наш дом. Что делает сейчас Сережа? Небось, переживает ссору. И Рае неприятно. Когда ушла соседка, а сын закрылся в своей комнате, она сказала с горечью: „Ведь ты советовал мне быть сдержаннее, и вдруг…“»
Виталий Андреевич с нежностью подумал о Раисе: «Просто невозможно представить жизнь без нее. Когда назревал разрыв с Валей, я придумывал себе командировки… Теперь уезжаю на неделю, а на второй день хочется возвратиться… А с парнем мы сладим. Сладим!
Полюбил я его, потому и воспринимаю все остро. Однако, может быть, пережимаю?
В чем же главное противоречие Сережиного характера? Бурное отстаивание самостоятельности, которой, в сущности, еще нет?»
Когда он узнал, что Сережа затеял драку в классе, то сам потребовал:
— Проучите его, дайте выговор, в конце концов, исключите на неделю… Ненаказанная грубость порождает хулиганство…
Федор Федорович вдруг вступился за Сережу:
— Он не хуже других… Редкий случай, когда отец требует наказания большего, чем дает школа.
В этой фразе Кирсанову померещился укор, мол, «не твой собственный сын».
Но это неправда.
Каждый день приносит ребусы. Недавно он достал Сергею книгу по литературе, ездил за ней к черту на кулички… Правда, не устоял перед соблазном сказать:
— Если бы я был таким деспотом, как тебе кажется, разве тратил бы часы…
Говорить такое не следовало. Мальчишка не преминул уличить его в просчете:
— Так ты это сделал специально, чтобы показать мне, какой заботливый?
С ним все время держи ухо востро, и от этого тоже устаешь.
Но чуткость душевная в нем все же есть. Подпустив шпильку, он, видно, пожалел о ней. Подошел к Виталию Андреевичу, сидящему на скамейке возле телефона, положил руку на его плечо, сказал мягко:
— У тебя все больше седых волос.
Виталий Андреевич усмехнулся:
— Они появляются не без твоего участия.
— Дай-ка я парочку выдерну.
— Оригинальный способ облысения: за день ты будешь прибавлять мне седых волос, а к вечеру выдергивать их.