Путь на Балканы
Шрифт:
Впрочем, приятелей-вольнопёров все это не слишком занимало. Занятые поисками Будищева и Шматова и, не встретив их ни среди раненых, ни невредимых, они очень опечалились.
— Не могу поверить, — глухо сказал Лиховцев, — этого просто не может быть!
— Я думаю еще рано отчаиваться, — попытался успокоить его Штерн, — ведь среди мертвых мы его тоже не видели.
— О чем ты говоришь, — покачал головой Алексей, — наши ведь не скрывают, что не собрали ещё и половины павших.
— Я видел Линдфорса, — нерешительно заметил Гаршин, — он утверждает, что
— Думаю, в этом случае Азиз-паша не выжил бы, вы ведь знаете, как Дмитрий стрелял…
— Не следует пока что говорить о нем в прошедшем времени, — мягко остановил Штерна Всеволод, — знаете, я, наверное, навещу Михау, может он знает больше?
— Хорошо, сходите, конечно, но не думаю, что он хотя бы запомнил наших друзей в лицо.
Вольноопределяющийся, не теряя ни минуты, направился в сторону офицерских палаток и вскоре был рядом с жилищем поручика. Прежде они были в почти приятельских отношениях, но после того как Гаршин увидел как Михау проводит учения с нижними чинами их взаимная приязнь ослабела. Тем не менее, внешне ничего не изменилось, и Всеволод полагал приличным обратиться к нему за разъяснениями.
— Владимир Васильевич, — негромко позвал он, стоя у входа. — Можно мне зайти?
Внутри что-то щелкнуло, затем послышался какой-то шорох, но никто ничего не ответил. Мучимый тревожными предчувствиями молодой человек откинул полог и, шагнув внутрь, остановился как громом пораженный. Поручик сидел на походной кровати с совершенно бледным лицом. Мундир его был расстегнут, портупея валялась на полу, а рядом на походном столике, рядом с зажжённой свечой, лежал готовый к выстрелу револьвер. Очевидно, Михау только что перезарядил свое оружие, после чего зачем-то взвел курок и положил рядом с собою.
— Что вы делаете? — ошеломленно спросил Гаршин.
— Пятьдесят два, — непослушными губами ответил ему поручик.
— Что, простите?
Михау, с трудом перевел дух и поднял на свое гостя глаза. Тот встретился с ними взглядом и вздрогнул ибо, казалось, что на него смотрит сама бездна, так глубоки и черны они были. Черты лица его стали необыкновенно резкими и четкими и вообще, было похоже, будто он постарел разом на десять лет.
— Пятьдесят два, — повторил он тусклым голосом, — понимаете, в моей роте выбыло из строя пятьдесят два человека.
— Война, — нерешительно ответил ему Гаршин.
— Да, конечно, — согласился тот, — вот только закрываю глаза, а они стоят. Все пятьдесят два… и мертвые и пораненные… Просто стоят и смотрят. Приказа ждут. А я не могу отдать приказ, я их на смерть уже один раз послал.
Рука его снова легла на револьвер и как будто нежно погладила его. "Какие у него тонкие музыкальные пальцы" — подумал вольноопределяющийся, но вслух сказал совсем другое:
— Не смейте!
— Что?
— Не смейте! — голос Гаршина набрал силу и прозвучал, как пощечина. — Вы же офицер, как вы можете проявлять подобное малодушие!
Договорив, он решительно отобрал у поручика револьвер и спрятал его за
Будищев появился под утро. Смертельно усталый он вел под уздцы маленького, почти игрушечного на его фоне ослика, тащившего волокушу. В ней лежали двое тяжелораненных солдат, один из которых был Шматовым, а второй рядовым Нежинского полка Стратоновым. Командовавший дозором старший унтер-офицер Галеев узнал его и, выделив в помощь ему одного из солдат, велел как можно быстрее доставить пострадавших в лазарет.
Врачи всю ночь оказывавшие помощь страждущим уже валились с ног, однако один из них — долговязый немец по фамилии Брэм, немедленно вышел и осмотрел новоприбывших. Найдя их состояние тяжелым, он приказал отправить солдат под навес для ожидавших операции.
— Кто их перевязывал? — поинтересовался Брэм у сидящего рядом Будищева.
— Что? — не понял тот сначала, но тут же сообразив, ответил: — я, ваше благородие!
— А ты знаешь в этом толк, братец! Не желаешь ли перейти в санитары? Ты, кажется, грамотный, быстро выучишься, глядишь, выйдешь в фельдшеры.
— Воевать, так воевать, господин доктор, — усмехнулся солдат, — пишите сразу в обоз!
— Ну, как знаешь. Впрочем, если надумаешь, приходи!
Шатаясь на негнущихся ногах, Дмитрий двинулся прочь. Куда идти он от усталости не сообразил, а потому просто брел, рассчитывая найти место для отдыха. Как на грех, его вынесло к месту где лежали умирающие солдаты. Помочь им было нельзя, да многие уже и без всякой помощи отошли в мир иной. Между ними ходил, читая молитву, отец Григорий, давая тем самым павшим последнее утешение. Глаза священника и солдата встретились, но Будищев вместо того чтобы посторониться и пройти мимо, тяжело вздохнул и спросил:
— За какой хрен они погибли, святой отец?
— Что?
— Я спрашиваю, за что погибли эти люди? Зачем им эта Болгария? Что они видели в своей жизни? Я вон только что Федьку в лазарет отволок. Он за освобождение христиан едва жизнь не отдал, а его там, в яме, как собаку бросили. Если бы я искать не пошел, так и сгинул безвестно, а он ведь еще и не жил вовсе! Девку, поди, ни одну не любил… и вот ты мне скажи, отец Григорий, за что?
Голос Будищева постепенно повышался и последние слова он буквально выкрикнул в лицо священника. Отец Григорий тяжело вздохнул, покачал головой и тихо ответил:
— Иди за мной, Митя, покажу за что.
Путь их был недолог. Сразу за рядами четырех десятков погибших в бою у Езерджи солдат, отдельно лежали еще несколько тел, накрытых рогожами. Откинув одну из них, батюшка поманил Дмитрия пальцем и ткнул в направлении покойника.
— Вот за что.
Будищев машинально наклонился и тут же отшатнулся. Под рогожей лежала молодая девушка с перерезанным горлом. А священник, не останавливаясь, прошел дальше продолжая откидывать покрывала одно за другим. Под следующим лежал мальчик, дальше ещё одна женщина, а на остальных сил смотреть у Дмитрия больше не было.