Путешествие по Средней Азии
Шрифт:
время, между тем как жаркая погода с каждым днем приближалась, и мы боялись
совсем не найти дождевой воды, местами сохранявшейся в пустыне; во-вторых,
потому что меня начали беспокоить хо-дившие здесь обо мне смехотворные
слухи. Многие видели во мне благочестивого дервиша, однако кое-кто не мог
отказаться от мысли, что я - влиятельный посланник султана, говорили, будто
я привез с собой тысячу ружей, что я поддерживаю связь с турецким послом в
Тегеране и теперь здесь устраиваю заговор против России и Персии. Если бы
это дошло до слуха русских в Ашуре, они бы, конечно, посмеялись над этим,
но, может быть, стали бы наводить справки о странном чужаке, и тогда
рас-крытие моего инкогнито могло повлечь за собой жестокую, возможно вечную,
неволю. Поэтому я непрестанно просил* [60] *Хаджи Билала хотя бы покинуть
Гёмюштепе. Раньше он тоже проявлял нетерпение, но теперь, после того как
Ильяс согласился взять нас с собой, больше не беспокоился и на все мои
настойчивые просьбы неизменно отвечал, что с моей стороны было бы
ребячеством пытаться предвосхитить предначертания судьбы. "Поспешность твоя
напрасна, - говорил он мне, - ты останешься на берегу Гёргена до тех пор,
пока насиб (судьба) не повелит тебе пить воду в другом месте. И никто не
знает, когда это будет, скоро или не скоро". Представьте себе, какое
впечатление такой истинно восточный ответ производил на человека, имевшего
основания для нетерпения. Конечно, я понял, что найти выход невозможно, и
покорился своей участи.
В тот же день несколько каракчи привели из разбойничьего похода пятерых
персов. Один из них был человек состоятельный. Разбойники прошли на лодке
мимо Каратепе под предлогом, будто хотят купить фрукты в персидской деревне.
Сделка была заключена, и, как только ничего не подозревавшие персы появились
с товаром на берегу моря, их схватили, связали по рукам и ногам и, по горло
закопав в их собственную пшеницу^40 , привезли в Гёмюштепе. Я подошел, когда
вынимали этих несчастных; у одного из них была опасная рана, и я слышал, что
туркмены называли этот поступок гнусным. Русские в Ашуре тоже взялись за это
дело и угрожали высадкой, если пленников немедленно не освободят. Так как
разбойники наотрез отказа-лись отпустить свою добычу, я думал, что все
остальные туркме-ны, которым русская высадка грозила бедой, примутся
угова-ривать своих соплеменников; отнюдь нет - они бегали взад и вперед,
раздавали оружие, чтобы встретить русских врагов всерьез, если они
высадятся. Интересно, что мне тоже дали в руки ружье, и я был немало смущен,
размышляя, в кого же мне тогда, собственно, надо будет стрелять. К счастью,
дальше угроз дело не пошло. (Чтобы двусмысленная позиция русских властей не
удивляла читателя, мы должны заметить, что правительство Персии
рассматривает всякую высадку русских вооруженных сил на это побережье как
враждебное посягательство на его собственные земли и предпочитает терпеть
разбойничьи действия туркмен, не прибегая к помощи русского оружия, которое
in partibus, пожалуй, приносит выгоду, но in toto^41 может причинить большой
вред.) На другое утро совсем близко к берегу подошел русский пароход, но
дело было улажено дипломатическим путем, т. е. туркмены дали заложников на
будущее, а пятеро персов остались в цепях. Состоятельный пленник заплатил
выкуп в 100 дукатов, другой, с покалеченными руками и ногами, был освобожден
в честь русских, а трех сильных мужчин в тяжелых цепях отправили в Этрек
[Атрек], место мучений всех рабов.
Название "Этрек", относящееся не только к реке, но и ко всей окрестной
местности, населенной туркменами, - самое страшное слово и ужасающее
проклятие для несчастных жителей Мазендерана и Табаристана; если у перса
слетает с уст восклицание "Этрек биуфти!", т. е. "Чтоб тебе в Этрек
свалиться!", значит, он *[61] *очень раздосадован. Так как Этрек был
назначен местом сбора нашего каравана, мне представилась возможность увидеть
вблизи это гнездилище ужаса. Ханджан еще раз проявил доб-роту, настоятельно
отрекомендовав меня в качестве гостя Кульхану, пиру (седобородому) каракчи,
который случайно зашел к нам по какому-то делу. У этого старого грешника
была мрачная, отталкивающая внешность, и он отнесся ко мне отнюдь не
дружелюбно, когда меня поручили его гостеприимству. Он долго всматривался в
мое лицо, время от времени шептал что-то на ухо Ханджану и, казалось, изо
всех сил старался разглядеть во мне нечто такое, чего не видели остальные.
Впрочем, вскоре я узнал причину этой недоверчивости. В молодости Кульхан
вместе с состоящим теперь на русской службе Хидр-ханом побывал в России,
долго жил в Тифлисе и довольно хорошо познакомился с нашим европейским
образом жизни. Он сказал, что повидал людей многих национальностей, а вот
османов видеть не приходилось; он знает, что это племя, родственное
туркменам и что османы очень похожи на них, и он крайне удивлен, не найдя во
мне никакого сходства. Хаджи Билал возразил, что его сведения неверны, так
как сам он несколько лет прожил в Руме и ничего подобного не замечал. Затем