Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг.

Лённрот Элиас

Вскоре я вышел из церкви и пошел узнать, не поедет ли кто сегодня с острова, чтобы уехать вместе, но никто пока не собирался. Наконец один крестьянин из прихода Сортавала, который здесь заболел и пролежал несколько дней, пообещал назавтра взять меня в свою лодку. Я по­просил его сообщить мне время отъезда, сколь бы рано то ни было, и вернулся в монастырь. Чтобы быть готовым от­правиться в любую минуту, я заранее пошел поблагода­рить келаря. Сначала я обратился к нему на латыни. Но он, похоже, был не очень силен в ней и поэтому что-то сказал стоявшему рядом монаху. Тот спросил по-немецки, что мне угодно. Я ответил, что хотел лишь поблагодарить келаря за гостеприимство. Монах перевел. Келарь передал мне пожелание доброго пути, и я распрощался с ним.

В тот же вечер я ходил по монастырю, заглядывал во многие кельи и случайно попал в келью одного финского портного. Он знал несколько новых песен, и я записал их. Не успел я закончить запись, как около десяти часов вече­ра пришел человек и передал мне, что крестьянин решил поехать в этот же вечер. Я поспешил к нему, и около поло­вины одиннадцатого мы отъехали.

В небольшую простую рыболовецкую лодку нас село шесть человек. Я спросил у крестьянина,

как он рискнул выйти в озеро на столь никудышной лодчонке. «Если озеро будет спокойным, нам нечего бояться, — ответил он. — А случись что, вся надежда на бога, не впервой». Так и по­лучилось, что мы чудом спаслись. Мы проплыли версты две вдоль берега Валаама, как вдруг густой туман, которого поначалу не было и в помине, начал ложиться на воду. Посоветовавшись, мы решили было продолжить путь, одна­ко вскоре поняли, что лучше нам, пожалуй, заблаговремен­но вернуться на Валаам, — туман все более сгущался, так что даже в нескольких локтях от нас ничего не было видно.

На ночь мы устроились на продолговатой скале недале­ко от берега. Но ночная прохлада отгоняла сон, а бесчис­ленное множество комаров еще более усугубляло неудобст­во. Чтобы избавиться от них, мы поднялись повыше в лес, быстро набрали сушняка и разожгли большой костер. Огонь грел, но только с одного бока, и комары еще долго и назойливо вились над нами. Я, желая согреться, придви­нулся как можно ближе к костру и уснул. Проснулся я от сильного укола в левое колено. Решив, что это комары, я резко ударил по колену, полагая, что либо сгоню, либо придавлю их. Но это был особый комар — маленький рас­каленный уголек вылетел из костра и прожег довольно большую дыру в моей одежде.

Туман не рассеялся, скорее наоборот, сгустился. Стало быть, нам не удастся выехать; ожидание затягивалось, вдобавок ко всему начался дождь. Я все же придумал, как укрыться от дождя, комаров, а отчасти и от холода. Я за­вернулся в парус, вскоре уснул и проспал на скале не­сколько часов. Около шести часов утра выбрался из своих свивальников, но туман все еще не рассеялся. Много часов ушло на ожидание, но никаких надежд на продолжение пути не было. Кое-кто предлагал вернуться в монастырь, и некоторые, похоже, были согласны с этим. Я же, уверен­ный, что, возвратившись в монастырь, они останутся там на целый день, всячески пытался отговорить их от этого.

Наконец в девять часов сквозь густой туман выглянуло солнце. Это вселило в нас надежду, что туман скоро рассе­ется, и мы единогласно решили отчалить от берега и ориен­тироваться пока по солнцу, как по компасу. Но не успели мы проехать и полмили, как солнце вновь ушло за тучи. Оказавшись в открытом озере, мы плыли почти наугад и не знали что делать. Я посоветовал рулевому держать лодку по отношению к волнам в том же направлении, ка­кого мы придерживались при солнце. Он так и поступил, и мы еще сильней налегли на весла, опасаясь, как бы не началась гроза и не поднялся шторм. Известно, что во время грозы ветер меняется беспрестанно, поэтому мы не могли ориентироваться даже по направлению волн, един­ственному ориентиру в нашей богатой приключениями поездке. Нам не оставалось ничего другого, как предаться воле волн, но скоро на озере наступил штиль. Грести даль­ше не имело смысла. Мы оставили весла и с нетерпением стали ждать появления солнца и исчезновения тумана, боясь одного — лишь бы снова не поднялся ветер и не на­гнал высокие волны. Все надеялись, что во время штиля ветер переменится. Через некоторое время пошел дождь, сильнее задул ветер, но, к счастью, не штормило. Мы не были уверены в том, что направление ветра не изменилось, но, подняв парус, продолжали держаться прежнего курса. Рулевой посчитал, что все равно, куда ехать, только бы не оказаться на середине озера во время шторма, который уж, верно, погубил бы нас. Мы долго шли под парусом и нако­нец, к великой своей радости, заметили, что туман расхо­дится. Вскоре мы разглядели невдалеке смутные очертания земли, направили к ней свою лодку и радостные подня­лись на берег. Один из путников сказал, что это Хаапасаари, но другие, услышав это, дружно захохотали. Я спро­сил, почему они смеются, на что они ответили, что было бы невероятно, если бы так, потому что остров Хаапасаари совсем рядом с их домом, а значит, мы следовали по вер­ному курсу. Мы долго стояли на месте, а крестьяне все рассуждали, что это за земля. Одни считали, что это мыс Импилахти, другие предполагали иное. Меня удивляло, что люди, привыкшие рыбачить и хорошо знавшие близлежа­щие острова, мысы и заливы своего архипелага, так долго стоят тут и не могут определить, где же они. Наконец мужчины отправились в глубь острова, чтобы оттуда с высоты разглядеть, где же мы находимся. Возвращались они по одиночке с разных сторон, и каждый уверял, что мы находимся на острове Хаапасаари. Радость крестьян не поддавалась описанию, и трудно сказать, радовались ли они больше или удивлялись, что так удачно добрались-таки до места. Еще небольшой отрезок пути на веслах, и мы были на материке. Там я расстался со своими попутчика­ми, и только один из них проследовал со мною почти до деревни Отсиойсет, расположенной у проезжей дороги в 5/4 мили от города Сортавала, а я в тот же вечер отпра­вился в Сортавалу.

Солнце уже садилось, когда я вошел в город, неся в ру­ках купленный за несколько копеек у девочки-пастушки туесок с земляникой. Весь следующий день я писал пись­ма, собираясь через день покинуть город. Я не хотел оста­ваться на ярмарку, которая открывалась здесь через пару дней, поскольку уже успел приобрести все необходимое, к тому же в эти дни значительно возросли бы расходы на оплату жилья и прочие издержки. [...].

Незадолго до этого в аптеке я повстречал крестьянина из Пялкъярви, который обещал подвезти меня. Он ждал на улице, и мы, не задерживаясь более, сели в тарантас. По дороге нам встретились люди, едущие на ярмарку. У мно­гих на телегах были бочки с маслом, особенно у жителей Иломантси. В Рускеале мы остановились покормить лоша­дей. С той же целью здесь собралось немало людей, еду­щих на ярмарку. Среди них было несколько человек из Китээ, видевших меня ранее на свадьбе в Потоскаваара. Они узнали меня и подошли поздороваться. Встретил я здесь и крестьянина Халттунена из Рупповаара, племян­ника

Олли Халттунена, про которого рассказывал ранее. Поправившись после болезни, он тоже держал путь на ярмарку. Он поинтересовался, цела ли еще моя дудочка. Я ответил, что флейта у меня в кармане, но играть на ней перед такой большой толпой мне не хотелось бы. Он стал уверять, что я мог бы выручить неплохие деньги своей игрой, ведь каждый дал бы по три копейки. Я поблагода­рил его за предложение и под благовидным предлогом от­казался. Крестьянин, с которым я ехал, выручил меня, со­общив, что лошадь накормлена и нам пора отправляться дальше, чтобы успеть в Пялкъярви. Я попрощался с Халттуненом, сел в тарантас, и мы поехали. Часов в десять вечера мы были на перекрестке дорог, где наши пути рас­ходились. Проехав с крестьянином пять миль, я уплатил ему рубль пятьдесят копеек и сошел с тарантаса, а он на­правился к себе домой. Когда я пришел в Пялкъярви, было уже довольно поздно, поэтому я не захотел идти ни к свя­щеннику, ни в другие господские дома, а пошел дальше. Ночь проспал в лесу, подложив сумку под голову и укрыв­шись еловыми ветками. Но комары не давали покоя. Тогда я набил трубку, закурил и снова залез под лапник. Дым отогнал комаров, я уснул и превосходно проспал до утра, пока кто-то не стал ворошить мое убежище. Я привстал, чтобы посмотреть, кто же это, и увидел стадо коров, слу­чайно забредших сюда. Но едва я поднялся, как коровы испугались и разбежались.

Солнце стояло уже высоко, когда я снова двинулся в путь. Навстречу все еще попадались крестьяне, едущие на ярмарку. Дорогой я видел, что в местах, поросших тра­вой, они останавливались покормить лошадей, а сами тем временем отдыхали у костра. Я спросил, берут ли они когда-нибудь с собой корм для лошадей, на что мне отве­тили, что это было бы глупо, потому что везде по обочинам растет трава. «А как же в городе?» — «Если кто-то соби­рается побыть в городе подольше, тот накашивает на месте последней кормежки травы побольше и везет ее на телеге в город». — «А вы не боитесь, что лошади убегут, ведь они пасутся в лесу без привязи?» — «Нет, лошадь жи­вотное умное, к тому же она приучена к этому еще с той поры, когда жеребенком бегала за кобылицей». Мои во­просы были исчерпаны. Когда я поинтересовался, не знает ли кто из них рун, то в ответ получил приглашение захо­дить к ним, когда мой путь будет лежать через приходы, где они живут, и, кроме того, назвали мне несколько из­вестных им рунопевцев. Я отметил, что среди крестьян не было ни одного хмельного. Они мирно ехали своей доро­гой без криков и галдежа, таких обычных в целом ряде мест, особенно среди прибрежного населения и жителей Хяме. День прошел очень неплохо.

Земляника в эту пору была уже совсем спелая, поэтому я частенько сворачивал с дороги, чтобы поесть ее. В тот же день в Тохмаярви я впервые отведал княженики, кото­рая росла местами по обочинам дороги, затем на болотах отыскал также и морошку.

После полудня я пришел на постоялый двор Ватала, где решил остановиться на пару дней, увидев, что здесь имеется уютная горница, которая обычно отсутствует в карельских домах даже на постоялых дворах. Хозяйка — уже пожилая женщина — была дома одна, муж ее тоже уехал на ярмарку. Вначале, когда я попросил позволения переночевать в комнате для гостей, она отнеслась ко мне с некоторым недоверием, но все же согласилась. В горни­це я сел за работу и писал до самого вечера и весь сле­дующий день. Хозяйка, заметив мое усердие, спросила, что это я записываю. Я ответил, что записываю по памяти разное, увиденное мной здесь, в Карелии, чтобы потом на родине рассказать об этом. «А может быть, вы и наш раз­говор запишете в свою книгу?» — промолвила хозяйка. Чтобы она не остерегалась меня, я сказал, что охотнее всего записываю старинные руны и песни, и спросил, не знает ли она их. Она ответила, что в детстве знала их не­мало, но почти все забыла. Я показал ей ранее записанные руны и рассказал о своих пеших странствиях. Помимо этого, я прочитал ей несколько песен, которые в основном исполняются карельскими женщинами. Оказалось, что она знала многие песни, про иные она говорила, что ее мать или тетка исполняли их немного по-другому. Удивительна сила воздействия старинных песен на чувства финнов. Не раз я примечал особенную растроганность тех, кто испол­нял их, и тех, кто внимал исполнителям. Подчас, услышав от меня лишь один-единственный отрывок из руны, они начинали относиться ко мне более доверительно, чем после длинных и, как мне казалось, занимательных бесед.

Хозяйка тоже становилась все более откровенной и по­ведала мне о своей жизни. После смерти первого мужа она осталась без детей. А за теперешнего вышла замуж не­обычно. Этот человек жил неподалеку от них, а когда умер ее хозяин, то поначалу выполнял кое-какие работы и дела по хозяйству. Когда же он объявил о своем жела­нии жениться на вдове, она сразу ответила, что не пара ему. И хозяйка привела мне тогдашние свои слова: «По летам я гожусь тебе в матери, разве можно жениться на пожилой женщине? А женишься, сам будешь недоволен жизнью со старой женой. Нет, выбери себе другую жену по нраву, а дом после моей смерти все равно достанется тебе. Мне уже не хочется замуж, я могу дожить свой век и одна». Мужчина, а вернее, парень лет восемнадцати-два­дцати, и после этого не отказался от своих намерений, он сумел убедить ее, что нигде не найдет себе лучшей жены, и вопрос был решен. На том и кончилось сватовство. Я спросил у нее, довольна ли она молодым мужем, на что она ответила, что счастливо прожила за ним все эти годы.

Но, несмотря на откровенность, хозяйку, видимо, вре­менами охватывало беспокойство, что я за человек и что значит мое бесконечное писание. Но она ни разу не спро­сила об этом, не решаясь также прямо спросить и о пас­порте, лишь обиняком дала понять, что это ее интересует. Это выяснилось, когда хозяйка спросила у меня, не дово­дилось ли мне в пути встречаться со злыми людьми. Я от­ветил, что ежели бы и довелось встретиться, то они поостереглись бы, увидев у меня ружье. «Да я не о ворах и разбойниках, — сказала она. — Слава богу, в наших ме­стах их не бывало, но разве люди, у которых вы останав­ливались, никогда не принимали вас за кого-то другого и не причиняли вам неудобств?» Тут я догадался, что она имеет в виду, и разрешил ее сомнения относительно себя, достав паспорт. Это ее совершенно успокоило, и она сказа­ла, что я могу жить у них, пока не закончу работу, и я ос­тался еще на день.