Пять поэм

Низами Гянджеви

Меджнун взывает к небу

Глава начинается с описания ночи и звездного неба. Меджнун смотрит на звезды и планеты и начинает беседовать с ними. Он обращается к Венере, Юпитеру. Но планеты двигаются по небу, заходят. Меджнун понимает, что от них нельзя ждать помощи, и обращается к богу, моля дать хоть какой-нибудь просвет в окружающей его темной ночи. В молитвах он засыпает.

Меджнун получает послание от Лейли

Глава начинается с описания дня. Меджнун сидит на горе, окруженный дикими зверями. Подъезжает всадник. Меджнун приказывает зверям лечь и идет к нему. Тот рассказывает, что видел Лейли и говорил с ней. Она тоскует по Меджнуну, и ей даже тяжелее, чем ему, ибо хотя горе его и велико, но все же он — мужчина. Она хочет бежать от мужа, но боится позора. Всадник говорит, что, увидев верность Лейли, он рассказал ей все, что ему было известно о Меджнуне. Она просила передать письмо, вот оно… Меджнун — в припадке исступленной радости.

Письмо Лейли Меджнуну

Когда он развязал письмо Лейли, Вот что в письме глаза его прочли: «Во имя вседержителя, чья сила, Врачуя разум, душу воскресила, Мудрейшего из мудрых, кто знаком И с тварей бессловесных языком, Кто птиц и рыб в своей деснице держит И семя звезд в ночное небо вержет, На землю человека ниспослав. Он есть предвечный обладатель слав, Он вечно жив и беззакатно ярок, Вручил он душу каждому в подарок И целый мир, — возможно ль больше дать, Чем эта световая благодать,— Сокровище его благой порфиры?» Рассыпав так смарагды и сапфиры, Лейли затем писала о любви: «Страдалец! Пусть утрет глаза твои Мой нежный шелк — слова, что я слагаю. Я, как в тюрьме, одна изнемогаю, А ты живешь на воле, мой дружок, Ты клетку позолоченную сжег. Благой источник Хызра в царстве горя, Пусть кровь твоя окрасила нагорья, В

расселины ушла, как сердолик, К моей свече ты мотыльком приник, Из-за тебя война пришла на землю, А ты, онаграм и оленям внемля, Мишень моих упреков и похвал, Ты собственное тело разорвал И пламенем закутался багровым. А помнишь ли, когда ты был здоровым, Ты в верности мне вечной поклялся. Из уст в уста шла повесть наша вся. Я клятве ранней той не изменяю, А ты не изменил еще? — не знаю. Где ты теперь? Чем занят? Чем храним? Чем увлечен? А я — тобой одним. Мой муж — я не чета ему, не пара. Замужество мое — как злая кара. Я рядом с ним на ложе не спала, И, сломленная горем, я цела. Пусть раковину море похоронит, Ничем алмаз жемчужины не тронет. Никто печати с клада не сорвет, Бутона в гуще сада не сорвет. А муж — пусть он грозит, смеется, плачет! Когда я без тебя — что он мне значит? Пускай растет, как лилия, чеснок, Но из него не вырастет цветок. Ты ждешь меня. Я бы хотела тоже С тобой одним шатер делить и ложе. Но раз с тобою вместе жить нельзя — Моя ль вина, что я такая вся? Твой каждый волосок — моя святыня. Твоя стоянка и твоя пустыня — Они мой сад, цветущий без конца. Узнав о смерти твоего отца, Разорвала я саван и вопила, Лицо себе царапала и била, Как будто это умер мой отец. Так весь обряд исполнив, под конец Я лишь к тебе прийти не захотела. Ну что ж, пускай в разлуке гибнет тело, Зато с тобой душа моя всегда. Я знаю — велика твоя беда. В одном терпенье вся твоя награда. А я, поверь, минуте краткой рада. На зимней ветке почка спит, мертва, Придет весна — распустится листва. Не плачь, когда быть одиноким больно. А я — ничто. Я близко — и довольно. Не плачь, что в одиночестве убог. Запомни: одиноким близок бог. Не плачь и об отце своем. Рассейся, Дождями слез, как облако, не лейся. Отец в земле, над сыном — солнца свет. Разбита копь, сверкает самоцвет». Меджнун, когда он прочитал посланье, Был как бутон, раскрывшийся в пыланье Торжественной полуденной земли. Он только и сказал: «Лейли, Лейли, Лейли, Лейли», — и плакал безутешно. Затем пришел в себя и стал поспешно Посланнику он ноги лобызать, И долго ничего не мог сказать, Как будто не владел людскою речью. И вдруг воскликнул: «Как же я отвечу, Когда нет ни бумаги, ни пера!» Но ведь смекалка у гонцов быстра, И посланный, раскрыв ларец дорожный, Вручил перо Меджнуну осторожно.

Ответное письмо Меджнуна

Вступление к письму, его начало Благоговейным гимном прозвучало: «Во имя вседержителя-творца, Кто движет все светила и сердца, Кто никогда ни с кем не будет равным, Кто в скрытом прозревает, как и в явном, Кто гонит тьму и раздувает свет, Кто блеском одевает самоцвет, Кто утолил любую страсть и жажду, Кем укреплен нуждающийся каждый. Затем писал он о любви своей, О вечном пламени в крови своей: «Пишу я, обреченный на лишенья,— Тебе, всех дум и дел моих решенье. Не так, ошибся: я, чья кровь кипит,— Тебе, чья кровь младенческая спит. У ног твоих простерт я безнадежно, А ты другого обнимаешь нежно. Не жалуясь, переношу я боль, Чтоб облегчила ты чужую боль. Твоя краса — моих молений Кааба, Шатровая завеса — сень михраба. Моя болезнь, но также и бальзам, Хрустальный кубок всем моим слезам. Сокровище в руке чужой и вражьей, А предо мной одна змея на страже. О, сад Ирема, где иссох ручей! О, рай, незримый ни для чьих очей! Ключи от подземелья — у тебя. Мое хмельное зелье — у тебя. Так приголубь, незримая, — я прах. Темницу озари мою, — я прах. Ты, скрывшаяся под крылом другого, По доброй воле шла на подлый сговор. Где искренность, где ранний твой обет? Он там, где свиток всех обид и бед! Нет между нами лада двух созвучий, Но есть клеймо моей неволи жгучей. Нет равенства меж нами, — рабство лишь! Так другу ты существовать велишь. Когда же наконец, скажи, когда Меж нами рухнут стены лжи, — когда Луна, терзаемая беззаконно, Избегнет лютой нежности дракона, И узница забудет мрак темницы, И сторож будет сброшен с той бойницы? Но нет! Пускай я сломан пополам! Пускай пребудет в здравье Ибн Салам! Пускай он щедрый, ласковый, речистый,— Но в раковине спрятан жемчуг чистый! Но завитки кудрей твоих — кольцо, Навек заколдовавшее лицо! Но, глаз твоих не повидав ни разу, Я все-таки храню тебя от сглаза. Но если мошка над тобой жужжит, Мне кажется, что коршун злой кружит. Я — одержимость, что тебе не снилась, Я — смута, что тебе не разъяснилась, Я — сущность, разобщенная с тобой, Самозабвенье выси голубой. А та любовь, что требует свиданья, Дешевле на базаре мирозданья. Любовь моя — погибнуть от любви, Пылать в огне, в запекшейся крови. Бальзама нет для моего леченья. Но ты жива, — и, значит, нет мученья».

Селим из племени Амир приезжает навестить Меджнуна

Дядя Меджнуна Селим из года в год заботится о нем и раз в месяц привозит ему пищу и одежду. Однажды он разыскал Меджнуна и, боясь зверей, издали приветствовал его. Меджнун узнал его и подозвал. Селим надел на него привезенное платье и достал пищу. Но Меджнун не стал ничего есть и все отдал зверям. Селим удивился и спросил, чем же он жив. Меджнун отвечает, что его пища — трава. Селим одобряет это и рассказывает притчу.

Притча Селима

Однажды некий царь проезжал мимо обители отшельника. Увидев его жалкое жилище, шах был поражен и отправил к нему приближенного спросить, чем он живет в этой пустыне. Отшельник показал приближенному растертую траву — это его пища. Приближенный презрительно сказал: «Иди на службу к нашему царю, и ты избавишься от необходимости питаться травой». Отшельник ответил: «Если ты приучишься есть эту траву, то перестанешь служить царям». Меджнуна этот рассказ порадовал. Он стал расспрашивать Селима о друзьях и родных. Речь зашла и о матери Меджнуна. Селим отправляется за ней и привозит ее к Меджнуну.

Свидание с матерью

Лишь издали на сына поглядела, Лишь поняла, как страшен облик тела, Как помутилось зеркало чела,— Вонзилась в мать алмазная стрела, И ноги онемели на мгновенье. И вот уже она в самозабвенье Омыла сына влагой жгучих слез, Расчесывает дикий ад волос И, каждый волосок его голубя, Ощупывает ссадины и струпья, Стирает пыль и пот с его лица, И гладит вновь, ласкает без конца, Из бедных ног колючки вынимая И без конца страдальца обнимая, Мать шепчет: «Мой сынок, зачем же ты Бежишь от жизни для пустой мечты? Уже числа нет нашим смертным ранам, А ты все в том же опьяненье странном. Уже уснул в сырой земле отец, Уже не за горами мой конец. Встань, и пойдем домой, пока не поздно. И птицы на ночь прилетают в гнезда, И звери на ночь приползают в дом. А ты, бессонный, в рубище худом, В ущелье диком, в логове змеином, Считаешь жизнь людскую веком длинным,— А между тем она короче дня. Встань, успокойся, выслушай меня. Не камень сердце, не железо тело. Вот все, что я сказать тебе хотела». Меджнун взвился, как огненный язык. «Мать! Я от трезвых доводов отвык. Поверь, что не виновен я нисколько Ни в участи своей, ни в жизни горькой. Не приведут усилья ни к чему. Я сам себя швырнул навеки в тьму. Я так люблю, что не бегу от боли, Я поднял ношу не по доброй воле».

Меджнун узнает о смерти матери

Меджнун бродит по горам, распевая стихи. К нему снова приезжает Селим, привозит одежду и ппщу и сообщает о смерти матери Меджнуна. Меджнун идет на могилу родителей и рыдает над ней. На его стоны собирается вся родня. Они хотят увести Меджнуна в дом, но он вырывается и убегает в горы. Низами заключает главу рассуждениями о краткости жизни и о том, что не нужно ни от кого зависеть.

Лейли призывает Меджнуна

Лейли? — Да нет! То узница в темнице. И все-то ей мерещится и мнится, Что где-то между милых строк письма Надежда есть, сводящая с ума. А муж стоит на страже дни и ночи, Следит, и ждет, и не смыкает очи. У самой двери тщетно сторожит, Видать, боится, что Лейли сбежит. И что ни день, готов из состраданья Отдать ей жизнь, не поскупиться данью. Но мрачно, молчаливо и мертво Сидит жена, не глядя на него. И удалось однажды ускользнуть ей От зорких глаз и выйти на распутье: Быть может, тот прохожий иль иной О милом весть прослышал стороной. Так и случилось. Встретился, по счастью, Ей странник-старичок, [270] знаток по части Всесветных слухов и чужих вестей. Он сообщил красноречиво ей, Что пламя в сердце друга, в сердце страстном — Как бушеванье волн на море Красном, Что брошен он в колодец, как Юсуф, Что бродит до рассвета, не уснув, И в странствиях «Лейли, Лейли!» вопит он. И для него весь мир Лейли пропитан, И кара и прощение — Лейли, И всех дорог скрещение — Лейли. «Я та Лейли, — в ответ она вскричала,— Я жизнь его годами омрачала, Из-за меня он теплился и гас. Но есть, однако, разница меж нас: К вершинам гор ведет его дорога, А я — раба домашнего порога». И, вынув серьги из ушей, Лейли Швырнула дар прохожему: «Внемли! Не откажись за жемчуг мой от службы! Ступай к нему, найди предлог для дружбы И в наши приведи его края, Чтобы на друга поглядела я, Оставь его в любом укромном месте. Все может быть. Сюда приходят вести О сложенных им песнях. Может быть, Он не успел и старые забыть. А может быть, еще другие сложит И дальше жить мне песнями поможет». И полетел, как вихрь, ее гонец По людным рынкам, по краям безлюдным И встретился в ущельях наконец Он со страдальцем этим безрассудным. Вкруг хищники рычат, разозлены, Как стражники несчитанной казны. Меджнун сейчас же к старцу обернулся, И, как дитя к родному, потянулся, И на зверей прикрикнул, и зверье Смирило сразу бешенство свое. И странник, не жалея красноречья, Упрашивал безумного о встрече, Привет Лейли ему передавал И между извинений и похвал Так говорил: «Споешь ей две газели, Чтоб воскресить минувшее веселье. Есть пальмовая роща в той стране. Она — как память о твоей весне. В той заросли зеленой и прохладной Ты встретишься с подругой ненаглядной. Там все ключи от ваших дум и дел». И на Меджнуна платье он надел, Своих пожитков развязавши ворох, И снова не скупился в уговорах. Но и Меджнун безропотно вскочил, Старательному старцу облегчил Благие сборы к спешному возврату. И, как стремится жаждущий к Евфрату, Еще нетерпеливей и быстрей Спешил Меджнун со свитою зверей. Всего лишь шаг до цели остается. Послушен жребий. Дело удается. Достигли рощи пальмовой они. Безумный ждет в прохладе и тени. И вот гонец встал у шатровой двери, И оповещена и мчится пери: Там, в десяти шагах, ее любовь! Но сразу в ней остановилась кровь. «Нет! — говорит, и вся затрепетала.— Нет, невозможно! Сил моих не стало. Как быстро тает бедная свеча! Ступлю я шаг — и гасну, трепеща. Нет, нет! Идти к нему — идти на гибель. Сюда он для богохуленья прибыл. Я знаю, как он грешен и речист. Пускай же свиток остается чист. Пускай, представ пред судиею высшим, Ни слова мы на свитке не напишем, Не зная срама за дела свои. В том совершенство истинной любви». Гонец, к Меджнуну возвратившись снова, Нашел почти в беспамятстве больного, В прохладе пальм простертого без сил. Старик его слезами оросил. Тот, постепенно приходя в сознанье, Не вспомнил, что обещано свиданье, И, выпрямиться толком не успев, Уже слагал он сладостный напев.

270

Встретился, по счастью,// Ей странник — старичок… — Этот старик — Селим, дядя Меджнуна.

Песня Меджнуна

Где ты? Где я? О том не знаю, Чья ты? Ничья? О том не знаю. Взял только песню в дальний путь. Во имя бога — не забудь! За ворох бед я душу продал, Шелка за грязный ворох отдал, Зато не стал ничьим рабом И в горе радуюсь любом. Повсюду зван в друзья и в гости. Не надо мне игральной кости, Не надо зрителей вокруг — Дивить их ловкостию рук. Не надо мне коня в дороге. Печаль несет меня в дороге. Но не печальна та печаль. Где ты? Не знаю — и не жаль. Как я ни медленно кочую, Но на стоянках не ночую. И скоро знак мне будет дан,— Ударю в смертный барабан. Не говори мне «доброй ночи». Раз нет зари — нет доброй ночи: Не приходя, ушла навек, Так и не тронув сонных век. С твоим приходом я в разладе, С твоей душой моя в разладе. Из тела выйти ей пора,— Тогда ты выйдешь из шатра. Но ты и я — едины оба. И нам достаточно до гроба Двух тел для сердца одного. Да будет свято их родство! Одним лучом рассветным брызни, И проживу я сотню жизней. Как вслед за утром белый день, Мы вечно рядом — с тенью тень. Нас две стрелы смертельных ранят. На двух монетах нас чеканят. Но разницы меж нами нет: Века сотрут чекан монет. Я ослеплен в твоем сиянье. Но на далеком расстоянье Я гибну, с тленьем не борясь,— Башмак, с ноги упавший в грязь. Я — войско, мчащееся к бою, Когда-то послан был тобою, И вот в погоне до сих пор, Трубя в рога, скликаю сбор. Весна в дождях несносных плачет, Меджнун о ранних веснах плачет. Ночь в лунных славится лучах. Меджнун живет в твоих очах. Я — черный раб, индус на страже, Ты — пальма в солнечном мираже. Я — опьяненный соловей, В слезах над розою своей. О, если бы не в отдаленье Со мной делила ты томленье, И в лунной пламенной тени Мы — ты и я — вдвоем, одни, Щека к щеке прижались нежно, Глаза в глаза впились прилежно, И в лунном пламенном плену Тебя я тронул, как струну! И кольца кос твоих ласкал бы, И влажных губ твоих искал бы, Пылал огнем и вновь желал, И в скалах прятал, словно лал. Не в одиночестве печальном, Но на пиру твоем венчальном Я пил бы сладкое вино. Оно в раю разрешено». Так спел Меджнун и вновь бежал в пустыню, Без благодарности, без благостыни. И та, кто тайно слушала, в слезах Ушла назад, привета не сказав.

Салам из Багдада знакомится с Меджнуном

В Багдаде живет знатный юноша по имени Салам, испытавший много невзгод из-за любви. Рассказы о любви Кейса распространяются повсюду, всюду поют его грустные любовные стихи. Салам слышит эти стихи и решает пойти повидать Меджнуна. Несчастный, увидев Салама, позволяет ему подойти. На вопрос о том, зачем он пришел, Салам отвечает, что хочет запомнить все стихи Меджнуна. Салам пытается утешить Меджнуна — он сам тоже испытал много горя от любви.