Пять поэм

Низами Гянджеви

Зейд видит во сне Лейли и Меджнуна — они в раю

Зейд часто приходит на могилу Лейли и Меджнуна. Он слагает повесть об их любви и всем рассказывает ее. От него эта повесть и пошла по миру… Зейд все думает о влюбленных — где они? Спят под землей, или они — украшение рая? Как-то раз он видит во сне райский сад. В этом саду на берегу ручья стоит трон. На троне восседают два ангела. Они пьют вино, ласкают друг друга. У трона стоит старец, осыпающий временами ангелов драгоценными камнями. Зейд спрашивает у старца имена этих ангелов. Старец отвечает, что ото души верных влюбленных, на земле их звали Лейли и Меджнун. При жизни они не добились счастья, здесь же они вкушают вечное блаженство. Зейд просыпается и раскрывает людям тайну, поведанную ему старцем. Глава завершается рассуждениями о бренности этого мира и о том, что вечное счастье достижимо лишь в мире потустороннем, путь же к нему — самоотверженная любовь (предположительно — интерполяция).

Заключение

Низами снова обращается к шаху Ахситану. Он надеется, что шах милостиво взглянет на поднесенную ему поэму, и просит разрешения заключить ее несколькими советами. Хотя Ахситан и справедлив, но будет неплохо, если он еще умножит свое правосудие. Пусть он не доверяет врагам, пусть советуется с друзьями, пусть не торопится катить того, кто в его власти. «Впрочем, — заключает Низами. — ты не нуждаешься в таких советах. Я же буду молиться о твоем благополучии», Глава завершается пожеланиями успеха и долголетия.

Семь красавиц

Перевод В. Державина

Восхваление

Ты, чьей благодатной мощью создан мир живой,— Все в тебе! Во всех явленьях виден образ твой. Ты — начало сотворенья и конец вещей, В бесконечном — завершенье и конец вещей. Это ты привел в движенье вечный круг светил, Мир и жизнь в нерасторжимый круг объединил. В беспредельном светит щедрость вечная твоя, О создавший, населивший лоно бытия, Зодчий мира, устроитель всех частей его, Ты — во всем, ты — созидатель сущего всего! Жизнь и смерть — и все начала мира и концы — Всё в тебе, — так в откровеньях молвят мудрецы. Но не в зримой оболочке ты — всегда, везде — В бесконечности явлений, в вечной их чреде. Тайной сутью жизни живы в мире существа, Но тобой — твоею сутью, жизнь сама жива, О великий, сотворивший мир из ничего, Ты питаешь все живое и хранишь его. Имя — всех имен начало — тайное творца — Начинания начало и конец конца. Самый первый ты средь первых на счету веков. И последний из последних при конце концов. Необъятный круг свершая, льется бытие, Возвращаясь снова в лоно вечное твое. На незыблемых, ведущих к истине вратах Никогда не оседает разрушенья прах. Ты вовеки не рождался, породив других… Ты велик. Другие — ветер на путях твоих. Ты единой мыслью дальний озаряешь путь. Ты предвидения светом наполняешь грудь. Но врата твои закрыты множеством замков Пред мольбою лицемерной низких и лжецов. Утру ты даешь сиянье, цвет и блеск — весне. Ты повелеваешь солнцу, звездам и луне. Черный ты шатер и белый над землей простер,— Белый — солнцу дал, а черный — месяцу шатер. Как рабы твои, посменно пред твоим дворцом Ночь и день чредой проходят пред твоим лицом И добро и зло твоею волею творят, Ничего своею волей в мире не вершат. Разум яркий, как светильник, ты в мозгу вместил — Он светлее всех горящих на небе светил. Но светящий ярко разум — так устроил ты — Смотрит в глубь себя и светит вне своей черты, Если разум будет твердым на твоем пути, Не забудется в сомненьях на любом пути. Жизни суть — душа, и в тело наше вмещена, Но никто из нас не знает, где живет она. В мире всё — от мрака ночи до дневных лучей,— Все нуждается в могучей помощи твоей. Ты

рождаешь из гранита и бесплодных глин Жар огня рубиноцветный, огневой рубин. Весь вращающийся в мире звездный небосвод Суетится и кружится у твоих ворот. Разве доброе и злое людям — от светил? Сами звезды под влияньем злых и добрых сил. Среди многих звездочетов разве ты встречал Одного, что путь по звездам к кладу отыскал? Тайны звездного движенья и пути планет Изучал я — и в науке мне открылся свет. Но напрасно в древних книгах тайну я искал… Ты открылся мне! И новый путь мне заблистал. Ты, под чьей благой защитой дух живой окреп, Сам для нас в печи бессмертья выпекаешь хлеб. У ворот своих, о боже, ты меня возвысь, У ворот людской гордыни в прахе не унизь. Сам, о боже, дай мне хлеб мой — не из рук чужих, Ты — кормящий птиц небесных и зверей степных. С юных лет не отвращал я от тебя мой взгляд, Не ходил к вратам другим я от заветных врат. И дверей своих пред нищим я не закрывал, Ибо хлеб мой и достаток сам ты мне давал. Я состарился на службе у тебя в саду, Помоги мне — чтобы вновь я не попал в беду! Ты, могучий, чьей защиты просит Низами, У него своей опоры ты не отними. Ты возвысь его превыше всех земных владык, Пусть он будет благородством истинным велик До поры, когда предстанет он перед тобой Вместе с сонмом пробужденных судною трубой.

Восхваление Пророка Мухаммеда

Глава содержит восхваление Мухаммеда и изложение мусульманской религиозно-философской концепции пророчества.

О мирадже Пророка

Описание вознесения Мухаммеда на небо, аналогичное содержащемуся в «Сокровищнице тайн» (см. «О вознесении Пророка»).

О причине составления книги

В день, когда, благоволеньем истинным даря, Прибыло ко мне посланье тайное царя, [271] Ощутил я за спиною крылья, как орел, Перья на широких крыльях новые обрел. Было в свитке начертанье царственной руки: «Друг, из бездны этой ночи месяц извлеки! Но чтобы его завесой гений твой облек, Чтоб его непосвященный увидать не мог. Воск преданий над багряным жаром размягчи, Мы за то тебе вручаем милости ключи. Не тащись в носилках тесных, в этой пыльной мгле, О певец мой, полно ездить на хромом осле! Ты деянием нелегким будешь утружден, Но сокровищами шаха будешь награжден. Ждем начала представленья! На людей взгляни, Темный занавес раздерни и зажги огни!» Я в тот день, когда посланье это прочитал, С мирной радостью простился и в смятенье впал. Тут искать я в старых книгах начал без конца Быль и сказки, что могли бы радовать сердца. К «Шах-наме» я обратился. Прочитал я в ней О деяньях древних шахов и богатырей. Фирдоуси — певец великий — все в стихах своих Сладкозвучно нам поведал о веках былых. И когда он драгоценный выгранил рубин, Многие обогатились от его крупин. И от «Шах-наме» — рубина — я осколок взял И оправил, чтоб осколок ярко засверкал, Чтобы люди во вселенной песнь мою прочли, Чтоб мою перед другими книгу предпочли. Что учитель подсказал мне — я договорил И в забвенье пребывавший жемчуг просверлил. Углубился я в сказанья, стал вникать во тьму Тайн, рассеянных когда-то по свету всему. На арабском прочитал я все и на дари, Книгу Бухари прочел я, книгу Табари. [272] Чтобы не было пробелов, не было потерь, Переполненных хранилищ отпирал я дверь. Пехлевийские в подвалах свитки я искал, Со свечою — по листку их бережно сшивал. И когда все книги предков изучил я сам, Изощрился, окрылился быстрый мой калам. Я сказал, что подобает мудрому сказать, А не то, что мудрый может после осмеять. Словно Зенд, я сказ украсил пламенным пером. Юных семь невест блистают красотою в нем. Пусть Небесные Невесты [273] раз на них взглянут И еще светлей и чище над землей блеснут! Хоть Бахрама нить в сказаньях криво шла досель, Правда в мире не исчезла и ясна мне цель. Я — певец — по этой нити в лабиринт спущусь, В сторону от этой нити верной не собьюсь. В сотнях речек омовенье, верный, соверши, Лишь тогда найдешь источник света и души. Низами! Вот твой Мессия, твой живой калам! Память же твоя подобна пальме Мариам. [274] Ты плодоноси, покамест ты и бодр и жив. Счастье ты познаешь, ибо ты уже счастлив.

271

Прибыло ко мне посланье тайное царя… — Речь идет о прибытии гонца от правителя Мераги из династии Аксонкоридов Алла ад-дина Корпа-Арслана (1174–1208) — заказчика поэмы «Семь красавиц».

272

На арабском прочитал я все и на дари,// Книгу Бухари прочел я, книгу Табари. — Дари— иное название языка фарси. Бухари (ум. в 870 г.) — знаменитый собиратель изречений Мухаммеда и преданий о нем (хадисы), составитель их сборника под названием «Правильный». Табари (ум. в 923 г.) — автор огромного исторического свода под названием «История пророков и царей», переведенного в X веке на язык дари (фарси), а также автор обширного комментария на Коран. Упоминание имен Бухари и Табари рядом как будто говорит о мусульманских источниках, однако упоминание языка дари, скорее, указывает на персидский перевод хроники Табари, где упоминаются герои «Шах-наме» и «Семи красавиц». Неясно, что взял Низами из Бухари — прямого использования преданий о пророке в поэме нет.

273

Пусть Небесные Невесты… — то есть семь планет, с которыми символически сопоставлены в поэме семь красавиц, упомянутые далее в семи притчах.

274

…подобна пальме Мариам. — См. сноску 232.

Хвала счастливому падишаху, да озарит его Аллах

В начале этой книги, говорит Низами, идут четыре главы: восхваление Аллаха, восхваление пророка, молитва о шахе и советы шаху… Затем он переходит к восхвалению заказчика поэмы Корпа-Арслана, за восхвалением следуют молитвы о нем.

Обращение целующего землю

Глава начинается с восхваления могущества и щедрости Корпа-Арслана, которое постепенно переходит в поучения и наставления. Дух выше тела, говорит Низами, будь же душою государства, будь справедливым и мудрым, милосердным, слушай советы Низами, заключенные в этой книге, как слушали мудрые советы великие шахи прошлого. Затем следует посвящение книги Корпа-Арслану и речь о нетленности стихов, которые ценнее сокровищ. Глава завершается добрыми пожеланиями шаху.

Восхваление слова и несколько слов о мудрости

Мира древнего древнее то, что вечно ново,— Много сказано об этом, ибо это — слово. Вечность — древняя праматерь — землю создала И творенья увенчанье — слово нам дала. Слово тайны, слово мощи, чистое, как дух; Страж сокровищ. К тайне слова приклони свой слух… Ведь оно неслыханные повести скрывает, В мире ненаписанные повести читает. Все, что ныне народится, завтра прочь уйдет, Кроме слова. Только слово в мире не умрет! Сад иссохнет, шелк истлеет, рухнет зданья свод. Слово вечно. Остальное — ветер унесет. Вникни, мудрый, в суть растений, почвы и камней, Вникни в суть существ разумных, в суть природы всей,— И в любом живом творенье можешь ты открыть Главное, что и по смерти вечно будет жить. Все умрет, все сгубит время, прахом истребя. Вечно будет жить познавший самого себя. Обречен на смерть, кто сути жизни не прочтет; Но блажен себя познавший [275] : будет вечен тот. Если ты себя, как свиток, правильно прочтешь, Будешь вечен. В духе — правда, остальное — ложь. Коль не обретешь познанья высшего теперь, В дверь одну вошедший, выйдешь ты в другую дверь. Дом жилой, но лишь над кровлей не клубится дым. Здесь живут, но знанья польза неизвестна им. Кто доволен преходящим — слеп, как жалкий крот, И чертога вечной жизни он не возведет. Повод для духовной лени выдумать легко; И не скажут здесь: «Прокисло наше молоко». Опытом вооруженный, сведущий в делах Муж порой не смыслит в сути дела и в корнях. Видит далеко, кто знаньем наделен средь нас, А незнанье пеленою скроет мир от глаз. Если, человек богатый, ты собрался в путь — От разбойников охрану взять не позабудь. И купцы, что из Китая мускус к нам везут, В оболочке из камеди мускус берегут. Хоть перед орлом могучим слаб и мал удод, Но, в полете быстр, всегда он от орла уйдет. Вкруг прославленного зависть злобная шипит,— Эта злоба, эта зависть бедных не страшит. Коршун мчится за добычей, позабывши страх, А посмотришь — обе лапы у него в сетях. Жадный тигр, задрав корову, верно, будет сыт, Не пожрет он пищи больше, чем нутро вместит, Не проесть амбаров мира, даже на зерно Не уменьшатся запасы; столько нам дано. Сколько бы ячменных зерен птицам ни скормить [276] — Все вернется! Как и звездам, зернам не убыть. Золотым венцом ты хочешь, как свеча, блистать, Но подумай, как придется под конец рыдать! В этом зелье веселящем — так уж повелось — Смеха радостного меньше, больше горьких слез. Но, рассеянные в мире, есть друзья у нас, Что подать нам помощь могут в самый трудный час. Разум — главный наш помощник, наш защитник — он. Муж разумный всем богатством мира наделен. Кто от разума и мысли духом отвращен — Человек он по обличью, див по сути он. Люди разума подобны ангелам с небес, Дар провидения дан им — чудо из чудес. Все начертано заране, что произойдет. И никто предначертанья судеб не уйдет. Делай дело здесь, задачу исполняй свою; Дело и в аду почтенней праздности в раю. Но и доброе деянье вряд ли будет впрок, Если делом поглощенный человек жесток. Кто злоумышляет втайне, ближних невзлюбя, Жало зла он обращает сам против себя. Благородный, мыслей добрых полный человек, Зла не делая, запомнит доброе навек. Так живи, чтоб в час кончины в хоре голосов Не услышать ни упреков, ни хулы врагов; Чтоб один из них не молвил: «Смерть в его дому!» Чтоб другой не засмеялся: «Поделом ему!» Пусть тебя и не поддержат под локоть рукой, Так живи, чтоб не валяться ни под чьей ногой. Тот, кто доброе запомнит средь твоих друзей, Лучше тех, кто рад печальной участи твоей. Хлеб не ешь среди голодных. Если будешь есть, За накрытый стол с собою пригласи их сесть. Пред завистником сокровищ не считай своих, Чтобы, как дракон на кладе, он не сел на них. Если друг твой, как весенний ветер, мягок, все ж Знай — лампаду и под легким ветром не зажжешь. Создан не для пожиранья мяса и хлебов Человек. Нет, он источник умственных даров. И собака благородней низкого того, Кто живет лишь для услады брюха своего. Мудрый, будь полезен людям, мир добром укрась! Это — выше всех сокровищ и сильней, чем власть. Будь открыт добру, как роза! От твоих щедрот Пусть всегда благоуханье по земле идет. Помнишь мудрого реченье? Что сказал нам он: «Кто заснул, добро содеяв, видит добрый сон». В чьей душе укоренится зло и возрастет, Тот во зле всю жизнь влачится и во зле умрет. Тот же, в чьей душе открытой возрастет добро, Проживет в добре и миру принесет добро. Бойся алчности и помни: небосвод не спит,— Сонмы алчных истреблял он и тебя сразит. В пору оскуденья веры правду зло гнетет, Хищным волком стал Иосиф, а отшельник пьет. Ныне жить двояко можно: совершая зло Или — с чистою душою — одобряя зло. И не дай Аллах всевышний, чтоб рабы твои Наложили эти цепи на ноги свои! Полно в мире божьем пламя ада разжигать, Полно гаснущее пламя нефтью поливать! Встань же, растопчи нечестье, смуту потуши И всевышнего веленье в мире соверши! Полно бедствовать у вечных, полных злата скрынь! Все сокровищниц засовы смело отодвинь. На тюльпан взгляни, — как ветер истрепал его, Из-за трех монет фальшивых [277] ощипал его. А полынь растет, как прежде; у полыни нет Ни поддельных, ни червонных золотых монет. Я оружье сбросил, словно лепестки цветок, И от зависти язвящей и от зла далек. Что мне тлеющая зависть? Что мне дым ее? — Пусть огни ее потушит рубище мое. Мир — далекий и опасный путь, из мрака в мрак, И пройти дорогой дивов можно только так,— Помни: кто свое обжорство сможет обуздать, Снова перлом драгоценным сможет заблистать. Очищается и крепнет сильный дух в беде, Гребешок тысячезубый нужен бороде. Тысячи отрав изведать в мире нужно нам, Чтоб вкусить животворящий времени бальзам. Погляди: в обширной этой лавке мясника Ты добытого без муки не найдешь куска. Тысячи надежд погибли, многих сгублен век, Чтоб один обогатился в мире человек. Сто голов мечом палачьим где-то снесено, Чтоб седло баранье было избранным дано. Золото ногами топчет человек один, Тысячи за грош потеют в муках до седин. Благо ль, что всего достиг ты и желаний нет? В неисполненных желаньях свет грядущих лет. Коль желанного достигнет поздно человек, Это весть ему, что долгий проживет он век. Пусть же поздно долговечный цели досягнет. Кто всего достигнет быстро, рано тот умрет. Образуется веками лал, живет века, А тюльпан весенний гибнет и от ветерка. В двери древние входящий небу говори: «Гость я, странник здесь! Ты волю сам свою твори!» Низами, доколь в оковах этих пребывать? Не пора ль оковы сбросить, не пора ль восстать? Встань, не бойся наважденья мира отвести, Чтобы вечное блаженство в мире обрести!

275

Но блажен себя познавший… — Познавший самого себя обретает бессмертную душу.

276

Сколько бы ячменных зерен птицам ни скормить… — Обычный суфийский образ вечности: птица без крыльев сидит у амбара и клюет в год по одному зерну. Птица— солнце, зерно— дни. Образ идет из какой-то древней мифологии.

277

Из-за трех монет фальшивых… — то есть из-за трех золотистых тычинок. Образ продолжается в следующем стихе, но там он непереводим. Полынь на фарси — «дермене», она, говорит Низами, не имеет монет — «дерам»; в арабской графике, даже не в звучании, получается красивое поэтическое «сопротивопоставление», по-русски, разумеется, непередаваемое.

Наставление своему сыну

Низами обращается к сыну с мудрыми поучениями. Только знание, говорит он, истинный друг. Приобрети доброе имя, советует он далее, Дружи только с мудрыми, избегай плохих людей — они тебя могут опорочить. Стремись с единобожию, избегай соблазнов христианства и зороастризма. Избери светлый путь… В заключение главы Низами жалуется на старость и слабость. Но он все же полон решимости завершить свой труд.

Начало повествования о Бахраме

Тот, кто стражем [278] сокровенных перлов тайны был, Россыпь новую сокровищ в жемчугах раскрыл. На весах небес две чаши есть. И на одной Чаше — камни равновесья, жемчуг — на другой. А двуцветный мир [279] то жемчуг получает в дар Из небесных чаш, то — камня павшего удар. Таково потомство шахов. Камнем тусклым стать Может шахский сын — и перлом ценным заблистать. Не во всем отцу подобен сын и не всегда. И жемчужину рождает камень иногда. Есть в былом пример подобный, в поученье нам,— Яздигерд был грубым камнем, жемчугом — Бахрам. Тот — карал, казнил, а этот одарял добром,— Был булыжник рядом с перлом, острый шип с плодом. Тем, кто в кровь о тот булыжник ноги разбивал, Сын его для исцеленья свой бальзам давал. И когда в глазах Бахрама первый луч дневной Омрачен был этой ночи славою дурной, Мудрецы и звездочеты вещие страны, Искушенные в деяньях солнца и луны, Взвесили созвездья неба, думая, что тут Лишь дешевый блеск свинцовый вновь они найдут, Но они чистейшей пробы золото нашли, [280] Жемчуг в море, драгоценность в камне обрели. И увидели величье, славный путь побед, Лучезарный свет в тумане предстоящих лет. Пламенел тогда в созвездье Рыбы Муштари, А Зухра горела справа, под лучом зари. Поднялась в ту ночь к Плеядам месяца глава, Апогей звезды Бахрама был в созвездье Льва. Утарид блеснул под утро в знаке Близнецов, А

Кейван от Водолея отогнал врагов. Встал Данаб против Кейвана, отгоняя тень, Мирно в знак Овна входило Солнце в этот день. Так сошелся в гороскопе вещий круг светил. Муштари в созвездье Рыбы счастье возвестил. Со счастливым гороскопом, что описан вам, При благоприятных звездах родился Бахрам. Яздигерд — его родитель, неразумный шах, Стал раздумывать в прискорбье о своих делах. Что ни делал он — все тщетно, прахом все ушло, Ибо семена насилья порождают зло. Хоть имел детей и раньше этот властелин, Умирали все, остался лишь Бахрам один. И к решенью звездочеты мудрые пришли, Что воспитывать Бахрама надобно вдали, Что его в страну арабов надо отослать, Что его у мужа чести надо воспитать. [281] Молвили, что там, быть может, счастье он найдет И друзей в Арабистане верных обретет. Вопреки установленьям строгой старины, Перенесть росток решили в сад иной страны. Яздигерд себялюбивый сына не любил, Он спокойно на чужбину сына отпустил. Для него решил в Йемене он поставить трон, Чтоб от смут земли Аджама был он удален. И в страну Йемен к Нуману он послал гонца, Чтобы царь Нуман Бахраму заменил отца, Он просил, чтобы Бахрама взял к себе Нуман, Чтоб в саду Нумана вырос и расцвел тюльпан, Чтоб его наукам царским обучили там, Чтоб страною научился управлять Бахрам. Сам Нуман за ним приехал и увез домой Сына шаха, — скрыл в чертоге месяц молодой. Тот родник, чей морем позже разлился поток, Сохранил и как зеницу ока он сберег. Минуло четыре года; мальчик подрастал; Как степной онагр, он резвым и красивым стал. И тогда Мунзиру — сыну — молвил властелин: «Он растет, но огорченьем скован я, мой сын. Климат здесь сухой, весь край наш солнцем раскален, Он же — с севера, и нежен по природе он. Нам возвышенное место надо отыскать, Нам его в прохладе горной надо содержать, Где бы северный лелеял тело ветерок, Где бы отдых был приятен, сон ночной глубок, Чтобы в климате хорошем рос он, как орел, Чтобы крылья он и перья крепкие обрел, Чтобы запятнать природу шаха не могли Этот зной и сухость праха, дым и пыль земли».

278

Тот, кто стражем… — то есть рассказавший повесть о Бахраме — сюжет «Семи красавиц».

279

А двуцветный мир… —то есть черный и белый мир, в котором черная ночь сменяется ясным днем.

280

Но они чистейшей пробы золото нашли… — описанное далее положение планет, найденное астрологами, предвещает, согласно этой науке, счастье, о чем и сказано далее.

281

…в страну арабов надо отослать,// …у мужа чести надо воспитать. — Эти строки у Низами, очевидно, отпет на обвинении в том, что он воспевает героев иранской древности, не «просвещенных светом ислама». Страна арабов,откуда вышел основатель ислама Мухаммед, оказывается здесь краем чести и доблести. О том, что обвинения в недостаточном уважении к исламу и пристрастии к древнему Ирану Низами приходилось выслушивать, он сам подробно говорит в поэме «Хосров и Ширин».

О построении Хаварнака и о достоинствах строителя Симнара

Ездил шах Нуман с Мунзиром среди гор и скал, Мест хороших для Бахрама долго он искал, Где б от солнечного зноя не было вреда, Где бы ветерок прохладу приносил всегда. Не могли в стране такого места отыскать, Где бы вырастить Бахрама им и воспитать. И решили светлый замок с башней возвести. Нужно было для постройки зодчего найти. Много было иноземных зодчих и своих, А для дела не годился ни один из них. Но однажды до Нумана долетела весть: «Шах! Такой, тебе пригодный, мастер в Руме есть. Слава дел его по странам катится рекой; Словно воск, податлив камень под его рукой. Строить быстро и красиво он имеет дар, Он из рода Сима, имя славному — Симнар. [282] Красотой его построек всякий изумлен, В Сирии, в горах Ливанских зданья строил он, И в стране, где Нил лазурный падает с небес, Каждое его созданье — чудо из чудес. Хоть себя Симнар лишь зодчим скромно называл,— Он художников славнейших миру воспитал. Стоя там, где строить зданье он предполагал, Паутину балок в небе взором он свивал. Он, как Булинас Румийский, разумом глубок; Открыватель талисманов, маг и астролог, Знает он о нападенье яростной луны И о мести солнца — тайну звездной вышины. Он для вас дворец, как платье царское, соткет. На дворце такой высокий купол возведет, Что созвездья, словно пояс, купол обовьют, И ему Плеяды сами светоч отдадут». Сердце вспыхнуло в Нумане, жгли его, как жар, Эти вести, это имя чудное — Симнар. Он послал гонца, который бойко говорил По-румийски. Тот Симнара быстро соблазнил Бросить Рум. И вот к Нуману зодчий привезен. Услыхав, чего хотели от него, и он Воспылал желаньем — дело начинать скорей, Возвести дворец, достойный отпрыска царей. Пятилетие трудился над постройкой он. Был рукою златоперстой дивно возведен Замок, башенки вздымавший к звездам и луне, Сновиденьем возникавший в синей вышине. И второй Каабой в мире этот замок стал. Был резьбой он весь украшен, золотом блистал, Горного лазурью, краской, что красней зари. Наподобье неба сделан купол изнутри; Опоясывали небо девять сфер вокруг. Полный образов, что создал Север, создал Юг,— Купол был тысячеликим, сказочным Лушой [283] . Созерцая свод, усталый отдыхал душой. Дивною дарил прохладой он и в летний зной. А когда горел, как солнце, купол под зарей, Гурия завязывала очи полотном. [284] Словно рай, красив, удобен был прекрасный дом. Будто небо в славе солнца, свод горел огнем. Бычьей кровью камень с камнем скован в своде том. Был подобен купол небу, влаге и огню; Трижды цвет свой и сиянье он менял на дню. Как невеста, он одежды пышные сменял. Синим, золотым и снежным светом он сиял. Пред зарей, когда лазурным небосвод бывал, Плечи мглою голубою купол одевал. А когда вставало солнце над земной чертой, Свод пылал, как солнце утра, — ало-золотой. Тень от пролетающего облачка падет — Снежно-белым делается весь дворцовый свод. Цвета неба — он миражем в воздухе висел, То румийцем белым был он, то, как зиндж, чернел. Вот Симнар работу кончил — снял леса со стен, Красотой своей постройки взял сердца он в плен. Стен и купола сиянье разгоняло мрак. Замку новому названье дали — «Хаварнак». И великую награду шах Симнару дал. Половины той награды он не ожидал. С золотом и жемчугами длинный караван Тяжко вьюченных верблюдов дал ему Нуман, Чтоб и в будущем работал на него Симнар. Если впору не раздуешь ты в тануре жар, Злополучное жаркое будешь есть сырьем, Но сторицей возвратится, что за труд даем. А когда такую милость зодчий увидал, Молвил: «Если б ты мне раньше столько обещал, Я, достойное великой щедрости твоей, Зданье создал бы — красивей, выше и пышней! Багрецом, лазурью, златом башни б расцветил, И поток столетий блеска б их не погасил. Коль желаешь — будет мною зданье начато Завтра ж! Этот замок будет перед ним ничто. В этом здании — три цвета, в том же будет сто! Это — каменное, будет яхонтовым то. Свод единственный — строенья этого краса, То же будет семисводным — словно небеса!» Пламенем у падишаха душу обняла Эта речь и все амбары милости сожгла. Царь — пожар; и не опасен он своим огнем Только тем, кто в отдаленье возведет свой дом. Шах, что розовый кустарник, ливнем жемчугов Сыплет. Но не тронь — изранит жалами шипов. Шах, лозы обильной гроздья на плечи друзей Возложив, их оплетает силою ветвей. И, обвив свою опору, верных слуг своих,— Из земли, без сожаленья, вырвет корень их. Шах сказал: «Коль этот зодчий от меня уйдет, Он царю другому лучший замок возведет». И велел Нуман жестокий челяди своей Зодчего схватить и сбросить с башни поскорей. О, смотри, как небосводом кровожадным он Сброшен с купола, который им же возведен! Столько лет высокий замок он своей рукой Строил. И с него мгновенно сброшен был судьбой! Он развел огонь и сам же в тот огонь попал. Долго восходил на кровлю — вмиг с нее упал. В высоте ста с лишним гязов замыкая свод, Он не знал, что, труд закончив, гибель там найдет. Выше хижины он замка строить бы не стал, Если бы свою кончину раньше угадал,— Возводя престол, расчисли ранее всего, Чтобы не разбиться, если упадешь с него. И взвилось петлей аркана до рогов луны Имя грозное Нумана с дивной вышины, И молва, что он волшебник, с той поры пошла. И владыкой Хаварнака шаха нарекла.

282

Он из рода Сима, имя славному — Симнар. — Низами вольно возводит архитектора Симнара к библейскому Симу. На самом деле имя его вавилонского происхождения: Син-иммар — от древнего божества Син. «Н» и «м» у Низами поменялись местами.

283

…сказочным Лушой. — Луша,или Танкалуша, — искаженное имя астролога Тевкра Вавилонского (I в.), автора книги «Об эклиптике и зодиаке», снабженной рисунками. Перевод этого труда пользовался на Востоке большой известностью. Низами хочет сказать, что на куполе были изображения созвездий, как в книге Танкалуши.

284

Гурия завязывала очи полотном. — То есть гурий, находящихся в раю, на небе, так слепило блистание купола, что им приходилось завязывать глаза.

Описание дворца Хаварнака и исчезновение Нумaнa

Хаварнак, когда он домом для Бахрама стал, Чудом красоты в подлунном мире заблистал. И, прославленный молвою, окружен хвалой, Назвался «Кумирней Чина», «Кыблою второй». [285] Сотни тысяч живописцев, зодчих, мудрецов Приходили, чтоб увидеть лучший из дворцов. Тот, кто видел, восхищенья удержать не мог И вступал с благоговеньем на его порог. Там — на всех дверях чертога, что вздымался ввысь, Изречения узором золотым вились. Над Йеменом засияла вновь Сухейль-звезда [286] Так светло, как не сияла прежде никогда. Полн красавиц, как под звездным куполом Йемен, Стал тот замок, словно полный жемчугом Аден. И, прославленный молвою, стал известен всем Хаварнаком озаренный берег, как Ирем. Как Овен на вешнем небе ярко светит нам, Хаварнак светил, и рядом с ним светил Бахрам [287] . Проводил Бахрам на кровле ночи до утра. В небе чашу поднимала за него Зухра. Видел стройные чертоги в отсветах зари, Полная луна — над кровлей, солнце дня — внутри. В глубине палат сияли факелы в ночи, С кровли путникам светили, как луна, в ночи. И всегда отрадный ветер веял меж колонн, Запахом садов, прохладой моря напоен. Сам Бахрам, лишь постепенно обходя дворец, Дивное его величье понял наконец. За одной стеной живую воду нес Евфрат, Весь в тени дерев цветущих и резных оград. А за башней, что, как лотос, высока была, Молока и меда речка, скажешь ты, текла. Впереди была долина, сзади — свежий луг, Пальмы тихо шелестели и сады вокруг. Сам Нуман, что здесь Бахраму заменил отца, Часто с ним сидел на кровле своего дворца. Над высокой аркой входа он на зелень нив Любовался с ним часами, светел и счастлив. Даль пред ними — вся в тюльпанах, как ковер, цвела, Дичью полная — к ловитве души их звала. И сказал Нуман Бахраму: «Сын мой, рад ли ты? Хорошо здесь! Нет подобной в мире красоты». Рядом был его советник. Чистой веры свет Мудрому тому вазиру даровал Изед. И сказал вазир Нуману: «В мире все пройдет, Только истины познанье к жизни приведет. Если свет познанья брезжит в сердце у тебя, Откажись от блеска мира — правду возлюбя!» И от жара этой речи, что, как пламя, жгла, Содрогнулся дух Нумана, твердый как скала. С той поры как семь небесных встали крепостей, [288] Не бывало камнемета этих слов сильней. Шах Нуман спустился с кровли в час полночной мги, Молча он, как лев, к пустыне устремил шаги. Он отрекся от сокровищ, трона и венца. Прелесть мира несовместна с верою в творца. От богатств, какими древле Сулейман владел, Он отрекся; сам изгнанья он избрал удел. Не нашли нигде ни шаха, ни его следов, Он исчез, ушел от мира, словно Кей-Хосров. Хоть Мунзир людей на поиск тут же снарядил, Не нашли, как будто ангел беглеца укрыл. Горевал Мунзир, потерей удручен своей, Он провел в глубокой скорби много долгих дней. Выпустил кормило власти из своей руки… Стал дворец его высокий черным от тоски. Но утихло в скорбном сердце горе наконец; Власть его звала, к правленью призывал венец. Он искоренил насилье твердою рукой, Ввел законы, дал народу счастье, мир, покой. А когда он полновластным властелином стал, Яздигерд ему признанье и дары послал. А Бахрама, словно сына, шах Мунзир растил, Был отцом ему. Нет, больше и роднее был. Сын Нуман был у Мунзира; вырастал, как брат, Он с Бахрамом. Оба шахский радовали взгляд. Ровня был Бахрам по крови, одногодок с ним, Он не разлучался с братом названым своим. Вместе обучаться стали грамоте они, За игрой веселой вместе проводили дни, На охоту выезжали вместе в дни весны, Никогда, как свет и солнце, не разделены. Так Бахрам в высоком замке прожил много лет, Помыслы его премудрый направлял мобед. К знанью был Бахрама разум с детства устремлен. Как достойно сыну шаха, был он обучен. Изучал Бахрам арабский, греческий язык, Старый маг его наставил тайне древних книг. Сам Мунзир, многоученый и разумный шах, Объяснял ему созвездий тайны в небесах. Ход двенадцати созвездий и семи светил Ученик его прилежный вскоре изучил. Геометрию постиг он, вычислял, чертил, Алмагест и сотни прочих таинств изучил. Он, ночами наблюдая звездный небосвод, Стал читать светил движенье и обратный ход. Ум его величьем мира стройным был объят. Знанья перед ним раскрылись, как бесценный клад. И, увидя в восхищенье, что его Бахрам Зорок мыслью, в постиженье знания упрям, Шах ему меридиана показал отвес И открыл пред ним науку высшую небес. Все, что разум человека за века постиг, Все, чем стал он перед небом и землей велик,— Все Мунзир законов стройных кругом вместе слил И, как книгу, пред Бахрамом наконец открыл. И Бахрам, учась прилежно, стал в конце концов Искушен во всех науках — даре мудрецов. Были внятны все таблицы звездные ему, Сокровенное он видел сквозь ночную тьму. Астролябией и стержнем юга он владел, Он узлы деяний неба развязать умел. И когда наукой книжной был он умудрен, Боевым владеть оружьем стал учиться он. Он игрою в мяч, искусством верховой езды Мяч выигрывал у неба [289] и его звезды. А когда в степи он ветер начал обгонять, На волков и львов с арканом начал выезжать. А в степи заря рассвета и лучи ее Пред копьем его бросали на землю копье. Вскоре он в стрельбе из лука равного не знал, Птицу в высоте небесной он стрелой пронзал. Полный весь колчан порою, посылал он в цель, Каждою своей стрелою попадал он в цель. Так пускал он стрелы густо, так рубил мечом, Что никто бы не укрылся от него щитом. На скаку, в пылу охоты он копье метал, На скаку в кольцо копьем он метким попадал. Острием копья колечко с гривы льва срезал И кольцо с замка сокровищ он мечом снимал. На ристалище, когда он лук свой брал порой, В волосок он за сто гязов попадал стрелой. Все, что в поле на ловитве взгляд его влекло, От летящих стрел Бахрама скрыться не могло. Так в науках и в охоте перед ним всегда Реяла его удачи яркая звезда, Доблестью его гордились ближние царя, С похвалою о Бахраме всюду говоря. Говорили: «То он в схватку с ярым львом вступил, То он барса на охоте быстрого сразил». И такие о Бахраме всюду речи шли, И его «Звездой Йемена» люди нарекли.

285

Назвался «Кумирней Чина», «Кыблою второй»— то есть дворец был необыкновенно разукрашен, и его красота вызывала преклонение (см. словарь — Чин, кыбла).

286

Над Йеменом засияла вновь Сухейль-звезда… — Снова метафорическое описание красоты замка (см. словарь — Йемен, Сухейль).

287

…светил Бахрам. — Игра слов: Бахрам — имя царевича и название планеты Марс. Замок сравнен по красоте с созвездием Овна, а царевич — с планетой.

288

…семь небесных… крепостей… —семь сфер семи планет тогдашней астрологии.

289

Мяч выигрывал у неба… — то есть побеждал судьбу (небо), своим умением преодолевал неблагоприятные случайности игры в поло (човган).