Пять поэм

Низами Гянджеви

Охота Бахрама и клеймение онагров

Мунзир и Бахрам дружат, как родные братья. Они ездят вместе на охоту, пируют. Бахрам больше всего любит охотиться на онагров верхом на своем рыжем коне. Жеребят-онагров, пойманных во время охоты, Бахрам щадит, клеймит их шахским тавром и отпускает в степь.

Бахрам одной стрелой убивает льва и онагра

Бахрам во время охоты видит льва, напавшего на онагра. Он искусно пронзает их обоих одной стрелой. Арабы, пораженные его умением стрелять из лука, дают ему прозвание «Бахрам-Гур» («Бахрам-онагр»). Подвиг Бахрама изобразили на стене в Хаварнаке.

Бахрам убивает дракона и находит клад

Бахрам пьет вино. Опьяненный, он отправляется в степь охотиться на онагров. Он целый день преследует необыкновенно быстроногую самку онагра и никак не может ее догнать. Неожиданно онагр исчезает в пещере среди скал. Приблизившись к пещере, Бахрам видит, что вход в нее охраняет огромный дракон, который проглотил ускользавшего от него онагра. В возмездье за онагра Бахрам решает убить дракона. Сперва он ослепляет дракона стрелой с двужалым наконечником, затем пронзает его копьем и отсекает ему мечом голову. Распоров дракону брюхо, Бахрам освобождает проглоченного онагра. Онагр бежит в пещеру, шах идет за ним и находит там несметные сокровища. Онагр исчезает. Подоспевают спутники Бахрама. Они разрывают пещеру и вывозят клад на трехстах верблюдах. Этот клад — воздаяние Бахраму, спасшему онагра из утробы дракона. Обретенные сокровища Бахрам раздаривает. И этот подвиг Бахрама изображают на стене в Хаварнаке.

Бахрам находит изображение семи красавиц

В Хаварнак однажды прибыл из степей Бахрам, Предался отдохновенью, лени и пирам. По бесчисленным покоям как-то он блуждал, Дверь закрытую в проходе узком увидал. Он ее дотоль не видел и не знал о ней; Не входил в ту дверь старейший царский казначей. Тут не медля ключ от двери шах у слуг спросил. Ключник ветхий появился, ключ ему вручил. Шах

открыл и стал на месте — сильно изумлен; Будто бы сокровищницу там увидел он. Дивной живописью взоры привлекал покой. Сам Симнар его украсил вещею рукой. Как живые, семь красавиц смотрят со стены. Как зовут, под каждой надпись, из какой страны. Вот Фурак, дочь магараджи [290] , чьи глаза черны, Словно мрак, и лик прекрасней солнца и луны. Вот китайского хакана дочерь — Ягманаз,— Зависть лучших дев Китая и твоих, Тараз. Назпери — ее родитель хорезмийский шах. Шаг ее как куропатки окрыленный шаг. В одеянии румийском, прелести полна, Насринуш идет за нею — русская княжна. [291] Вот магрибского владыки дочь Азариюн, Словно утреннее солнце девы облик юн. Дочь царей румийских — диво сердца и ума, Счастье льет, сама счастлива, имя ей — Хума. Дочь из рода Кей-Кавуса [292] , ясная душой Дурасти — нежна, как пальма, и павлин красой. Этих семерых красавиц сам изобразил Маг Симнар и всех в едином круге заключил. А посередине круга — будто окружен Скорлупой орех — красивый был изображен Славный витязь. Бирюзовым осенен венцом, Он блистал, как солнце утра, молодым лицом. Словно кипарис, он строен, с гордой головой. Взгляд горит величьем духа, ясный и живой. Семь кумиров устремили взгляды на него, Словно дань ему платили сердца своего. Он же ласковой улыбкой отвечает им, Каждою и всеми вместе без ума любим. А над ним Бахрама имя мастер начертал. И Бахрам, себя узнавши, надпись прочитал. Это было предсказанье, речь семи светил [293] : «В год, когда воспрянет в славе витязь, полный сил,— Он добудет семь царевен из семи краев, Семь бесценных, несравненных, чистых жемчугов. Я не сеял этих зерен, в руки их не брал; Что мне звезды рассказали, то и написал». И любовь к семи прекрасным девам день за днем Понемногу овладела молодым царем. Кобылицы в пору течки, буйный жеребец — Семь невест и льву подобный юный удалец. Как же страстному желанью тут не возрастать, Как же требованьям страсти тут противостать? Рад Бахрам был предсказанью звездному тому, Хоть оно пересекало в жизни путь ему. Но зато определяло жизнь и вдаль вело, Исполнением желаний дух его влекло. Все, что нас надеждой крепкой в жизни одарит, Силу духа в человеке удесятерит. Вышел прочь Бахрам, и слугам дал такой наказ: «Если в эту дверь заглянет кто-нибудь из вас, Света солнечного больше не видать тому: С плеч ему я без пощады голову сниму». Стражи, слуги, и вельможи, и никто другой Даже заглянуть не смели в тайный тот покой. Только ночь прольет прохладу людям и зверям, Взяв ключи, Бахрам к заветным подходил дверям, Отпирал благоговейно и, как в рай, вступал: Молча семь изображений дивных созерцал. Словно жаждущий, смотрелся в чистый водоем. И, желаньем утомленный, забывался сном, Вне дворца ловитвой вольной щах был увлечен, Во дворце же утешался живописью он.

290

Вот Фурак, дочь магараджи… — то есть индийская красавица.

291

В одеянии румийском… русская княжна. — В оригинале — «дочь шаха саклабов». «Саклаб» — так называют обычно арабские источники юго-западных славян. Низами говорит, что она одета в «румийские одежды». Очевидно, ему было что-то известно о связях Киевской Руси с Византией (см. словарь — Рус).

292

Дочь из рода Кей-Кавуса— иранская царевна.

293

Это было предсказанье, речь семи светил… — В символике, примененной здесь Низами, семь красавиц символизируют семь климатических областей земли тогдашней географии (Индия, Чин, Хорезм, Саклаб, Магриб, Рум, Иран), семь планет астрологии того времени, семь цветов радуги.

Бахрам узнает о смерти отца

Отцу Бахрама доносят о возрастающей мощи его сына. Яздигерд, злобный и подозрительный, начинает опасаться Бахрама. Внезапно Яздигерд умирает. В Иране собирается совет. Решают не пускать в страну Бахрама, сына грешного и злого отца, получившего к тому же воспитание среди арабов. Мобеды возводят на иранский трон старца, дальнего родственника Бахрама… В стране смута. Бахрам узнает об этом. Он решает завоевать трон отца и установить в Иране покой и справедливость.

Бахрам приводит войско в Иран

Низами начинает эту главу с небольшого отступления, в котором говорит, что, хотя он и не любит повторять чужие слова, ему придется сейчас повторить многое из рассказанного до него Фирдоуси. Он надеется превзойти его красотой стиха… Бахрам идет на Иран с арабскими войсками. В Иране узнают об этом. Сидящий на троне старец напуган. Собирается совет. Решают нe пускать Бахрама в Иран и отправить ему письмо. Старцы, посланные из Ирана, передают письмо Бахраму.

Письмо иранцев Бахраму

Глава начинается велеречивым традиционным посланием старика шаха Бахраму. Он стар, его томят тяготы царских забот. На трон он взошел только потому, что его упросили, сам он этого не хотел. Он завидует беззаботной жизни Бахрама, отданной охоте и пирам. Сам он не ведает сна от забот. Далее он говорит о тяжкой вине грешного отца Бахрама и советует ему не пытаться захватить престол — его все равно не примут вельможи. Он предлагает Бахраму выкуп. В конце письма он лицемерно соглашается стать наместником Бахрама… Бахрам в гневе, но он не теряет рассудка. Следует его мудрый ответ гонцам. «Трон принадлежал моему отцу, — говорит Бахрам. — Я признаю, что отец был грешен. Но нельзя упрекать сына за грехи отца, и не надо говорить дурно об умершем. Я — другой человек и править буду иначе, буду милостив, справедлив, разумен, не буду мстить за старое, не буду никого обирать, буду прислушиваться к советам мудрецов». Гонцы признают, что Бахрам прав, его речи — речи истинного шаха, к тому же происхождение его безупречно. Но они выдвигают новые препятствия: они присягнули старику и не могут нарушить клятву. Бахрам отвечает, что он сам силой лишит старика престола, и им не придется нарушать присягу. Пусть устроят испытание: выведут двух свирепых львов и положат между ними шахский венец. Кто сможет его взять — тот и будет шахом. Условие записывают и отправляют в Иран. Старик, прочитав его, тут же снимает с себя корону и отказывается от престола в пользу Бахрама. Вельможи и мобеды удерживают его. Пусть Бахрам попытается взять венец, говорят они. Если это ему не удастся, престол достанется старику.

Бахрам берет венец

Утро. Предводители арабских и иранских войск подъезжают к шахскому зверинцу. Выводят львов, между ними кладут царский венец. Бахрам, не дрогнув, подходит к львам, убивает их и завладевает отцовским венцом.

Бахрам восходит на престол отца

Бахрам вступает на престол. Звездочеты составляют гороскоп — он, как и гороскоп рождения Бахрама, оказывается счастливым. Бахрам добр и щедр; Даже свергнутый им старец восхваляет его. Мобеды нарекают его «Шахом мира». Весь народ его хвалит.

Хутба справедливости Бахрама-Гура

По обычаю иранских царей, Бахрам произносит тронную речь, которую Низами называет арабским словом «хутба» (см. словарь).

В этой речи он возносит хвалу богу, который даровал ему шахский венец, обещает быть справедливым, идти правым путем и карать всякую неправду и несправедливость. В заключение главы Низами говорит, что Бахрам следовал своим обещаниям.

О том, как правил Бахрам-Гур

Счастливо на трон Ирана шах Бахрам взошел, Совершенством и величьем озарил престол. На семи златых подножьях трон его стоял, Поясом с семью значками стан он повязал. Шах в румийских был одеждах белых и парчах, Чинский шелк переливался на его плечах. Он добром с пределов Рума подати взимал, Благом он с хакана Чина обложенье брал. Он законы правосудья учредил в стране, Злобу покарал, а правду наградил вдвойне. Справедливых и гонимых сам он ограждал, Угнетателей унизил, алчных покарал. И ключом к замку печалей стал его дворец, Благоденствие настало в царстве наконец. Государство процветало, обретя покой, И при нем дышать свободно стал народ простой. Овцы множились, богатый расплодился скот, На полях лилось живое изобилье вод. Всякий плод пошел обильно на деревьях зреть, Чистым золотом монеты» начали звенеть. Шах Бахрам вникал повсюду сам во все дела; Если видел зло, искал он тайный корень зла. И последовали шаху все князья земли, И окраины Ирана также расцвели. Все, что глохло в запустенье в дни его отца, Расцвело и разрешилось у его дворца. Стражи кладов и владельцы замков крепостных Крепости ему вручили и ключи от них, Дневники приказов свыше каждый обновлял, Каждый жизнь свою на службу шаху отдавал… Шах делами государства окружал себя, Подданным добра желая, утруждал себя. Разоренные хозяйства вновь обогатил, Беглецов в родное лоно лаской возвратил. Он овец своих от волка злого защитил, Сокола своею властью с голубем сдружил. Обольщенья старой смуты он изгнал навек, Хищничество, лихоимство всякое пресек. Сокрушил, разбил опоры он врагов своих, Поддержал друзей надежных он в делах мирских. Человечность он законом для себя избрал. «Лучше благо, чем обида», — людям он сказал. «Оскорбленье унижает. Лучше убивать Ненавистников, но душу их не оскорблять. Лучше смерть, чем оскорбленье. Коль нельзя простить Нераскаянных злодеев, лучше уж казнить. И бичи и униженье — гибели лютей». Справедливостью своею он привлек людей. Был он щедр. И по величью духа своего Не оставил без вниманья в царстве никого. Видел он: лишь пыль печали, скорби и забот Древняя обитель праха мудрому несет. Но душой своей в печали не поник Бахрам, Предался веселью, неге, ласкам и пирам. Да, в непрочности вселенной убедился он, И душою в наслажденья погрузился он. Он лишь день один в неделю отдавал делам. Шесть же дней — любви и неге отдавал Бахрам. Без любви теперь не мог он даже дня дышать, В ворота любви стучал он. Как же не стучать? Есть ли смертный, что любовью не был бы пленен? Кто лишен любви, ты скажешь, жизни тот лишен. И любви провозгласил он в мире, торжество, И четы влюбленных стали свитою его.

Засуха и милосердие Бахрама

Были в некий год жарою спалены поля, И зерна не уродила щедрая земля. Был такой во всем Иране страшный недород, Что голодный пахарь начал есть траву, как скот. Мир от голода в унынье голову склонил, Хлеб у скупщиков для бедных недоступен был. Весть о бедствии народном шаху принесли, Молвили: «Простерся голод по лицу земли. Смерть, страданья, людоедство на земле царят; Словно волки, люди падаль и людей едят». И Бахрам решил немедля бедствие избыть, Двери всех своих амбаров он велел открыть. А правителям окраин отдал он приказ, Чтобы людям царских житниц роздали запас. Написал: «Во всех селеньях пусть и в городах, Люди хлеб берут бесплатно в наших закромах. У богатого за деньги забирайте хлеб, Голодающим бесплатно раздавайте хлеб. А когда не будет ведать голода страна, Птицам высыпьте остатки вашего зерна. Чтоб никто в моих владеньях голода не знал, Чтоб никто от недостатка пищи не страдал!» А когда голодных толпы к житницам пришли И домой мешки с пшеницей царской унесли, Шах зерно в чужих владеньях закупать велел И закупленное снова раздавать велел. Он усердствовал, сокровищ древних не щадя, Милости он сыпал гуще вешнего дождя. Хоть подряд четыре года землю недород Посещал, зерно от шаха получал народ. Так в беде он истым Кеем стал в своих делах, И о нем судили люди: «Подлинный он шах!» Так избыл народ Ирана горе злых годин; Все ж голодной смертью умер человек один. Из-за этого бедняги шах Бахрам скорбел, Как поток, зимой замерзший, дух в нем онемел. И, подняв лицо, Яздана стал он призывать, И о милости Яздана стал он умолять: «Пищу ты даруешь твари всяческой земной! Разве я могу сравняться щедростью с тобой? Ты своей рукой величье малому даешь, Ты величью истребленье и паденье шлешь. Как бы я ни тщился, хлеба в житницах моих Недостанет, чтоб газелей накормить степных. Только ты — победоносной волею своей — Кормишь всех тобой хранимых — тварей и людей. Коль голодной смертью умер человек один, То поверь, я неповинен в этом, властелин! Я не ведал, что бедняга жил в такой нужде, А теперь узнал, но поздно, не помочь беде». Так молил Бахрам Яздана, чтобы грех простил, И Бахраму некий тайный голос возвестил: «За твое великодушье небом ты прощен, И в стране твоей отныне голод прекращен. Да! Подряд четыре года хлеб ваш погибал, Ты ж свои запасы людям щедро раздавал, Но четыре года счастья будет вам теперь, Ни нужда, ни смерть не будут к вам стучаться в дверь!» И четыре круглых года, как сказал Яздан, Благоденствовал и смерти не видал Иран. Счастлив шах, что добротою край свой одарил И от хижин смерть и голод лютый удалил. Люди новые рождались. Множился народ. Скажешь: не было расхода, был один доход. Умножалось населенье. Радостно, когда Строятся дома; обильны, людны города. Дом за домом в эту пору всюду возникал, Кровлею к соседней кровле плотно примыкал. Если б в Исфахан из Рея двинулся слепец, Сам по кровлям он пришел бы к цели наконец. [294] Если это непонятно будет в наши дни, Ты, читатель, летописца — не меня — вини. Народился люд, явилось много новых ртов, Пропитанья было больше все ж, чем едоков. На горах, в долинах люди обрели покой, Радость и веселье снова потекли рекой. На пирах, фарсанга на два выстроившись в ряд, Пели чанги и рубабы и звучал барбат. Что ни день — то, будто праздник, улица шумна. Возле каждого арыка был бассейн вина. Каждый пил и веселился, брань и меч забыл, И, кольчугу сняв, одежды шелковые шил. Ратный шум, бряцанье брани невзлюбили все, О мечах, пращах и стрелах позабыли все. Всякий, у кого достаток самый малый был, Радовался, услаждался и в веселье жил. Ну, а самым бедным деньги шах давать велел На потехи. Всех он видеть в радости хотел. Каждого сумел приставить к делу он в стране. Чтобы жизнь была народу радостна вдвойне, На две части приказал он будний день разбить, Чтоб сперва трудиться, после — пировать и пить. На семь лет со всей страны он подати сложил, Ствол семидесятилетней скорби подрубил. Тысяч шесть созвать велел он разных мастеров: Кукольников, музыкантов, плясунов, певцов. Он велел их за уменье щедро наградить И по городам, по селам им велел ходить,— Чтоб они везде бывали с песнею своей, Чтобы сами веселились, веселя людей. Меж Тельцом и Близнецами та была пора,— Рядом шла с Альдебараном на небе Зухра. Разве скорбь приличествует [295] людям той порой, Как Телец владычествует на небе с Зухрой?

294

Если б в Исфахан из Рея двинулся слепец, // Сам по кровлям он пришел бы к цели наконец. — Исфахан отстоит от окраины Тегерана, того места, где стоял древний Рей, приблизительно на четыреста километров. Между ними лежит пустыня. Низами хочет сказать этим бейтом, что во времена Бахрама вся местность от Исфахана до Рея была населена. Разумеется, это гипербола, как явствует из последующих стихов. Низами сам не решается верить такому преувеличению, взятому из хроники.

295

Разве скорбь приличествует… — В предшествующем и этом стихах снова описано счастливое, с точки зрения тогдашней астрологии, стечение планет и созвездий.