Радуга Над Теокалли
Шрифт:
— Меня попытались унизить! Мне бросили в лицо, что Вы меня избегаете!
— Тебе не хватает моего внимания? Это что-то новое, — Амантлан сделал вид, что поднимается, но Иш-Чель так резко отшатнулась, что уязвила его, — Вижу, что по моему обществу ты не скучаешь… Так, что тебе нужно, женщина? Ты получила защиту, не рабыня, я тебе не докучаю? Что же ты еще хочешь?
— Знать, что мы с сыном в безопасности!
— Так мало? — Амантлан снова улыбался. А Иш-Чель злилась на себя.
— Этого достаточно.
— Это у тебя есть. А жениться я могу в любое время, как только сочту нужным. Мужчине не нужно спрашивать на это разрешения. Естественно, об этом, из вежливости, именно я поставлю тебя в известность. Что еще?
— Вы так явно демонстрируете свое невнимание ко мне, что об этом судачат на всех улицах Теночтитлана!
— Тебе не хватает моего общества? Извини, но я — воин, мне некогда заниматься ухаживанием, даже за собственной женой! К тому же, напоминаю, мы заключили соглашение. Я не вызываю у тебя ничего, кроме дрожи, а насилия мне хватает на войне! Ты сама демонстрируешь мне свое отвращение!
— Вовсе нет!
— Постой-ка, — Амантлан внимательно посмотрел на Иш-Чель, — Если ты встревожена сегодняшним разговором с Шочи, то…
Он продолжал думать и смотреть ей в глаза, кажется, он догадался — все, что было у сестры тлатоани, его жена восприняла слишком серьезно. Настолько, что готова с ним заигрывать! Это было уже слишком.
— Она тебе лгала. Может быть, ты в чем-то и права, женщина, и нам действительно нужно жить под одной крышей, чтобы не вызывать лишних разговоров. Так что с завтрашнего дня тебе нужно переезжать в Теночтитлан и находиться все время в этом доме, пока я не уйду в поход. Я теперь всегда заранее буду предупреждать тебя о своем прибытии, чтобы ты могла меня встретить, как это подобает. Наши отношения действительно зашли в тупик. Но через шесть дней я снова ухожу в поход. Как и обещал, я очень удобный муж, — Амантлан внимательно смотрел на Иш-Чель. На ее лице сначала мелькнуло недовольство, затем удивление, а потом явное сожаление.
— Вы опять уходите в поход?
— А ты будешь горевать? — Амантлан опять шутил, а Иш-Чель страшно злила эта привычка.
— Естественно, соблюдая все обычаи и правила.
— О, я не столь жесток к своей семье, а моя мать не выдержит без бани. Я разрешаю вам после моего ухода удалиться за город, — Амантлан подошел к Иш-Чель вплотную, — Достаточно будет иногда просить богов даровать мне жизнь.
Иш-Чель запаниковала, а он улыбался! Он спокойно взял одну из кос и взвесил ее тяжесть. Аккуратно положил косу на место и коснулся нежно шеи Иш-Чель. Она подняла на него свои глаза, его взгляд смеялся. На несколько мгновений они застыли. Его рука прекратила ласку. Он ждал. Иш-Чель очнулась, опустила глаза и вежливо ответила:
— Мы всегда ежедневно молимся богам послать Вам удачу и здоровье, господин.
— Как и положено семье военачальника, — он был слегка разочарован, но ничего другого и не ожидал. Амантлан отошел от жены и, не глядя на нее, добавил:
— Тебе нечего волноваться за свое будущее, женщина, я сдержу свое обещание. А сейчас мне нужно идти.
Иш-Чель выполнила распоряжение мужа и переехала в город. Они вместе появились в гостях у приемных родителей Иш-Чель, у Тлакаелеля, на рынке делали покупки. Амантлан вел себя с холодным достоинством, так, чтобы никто ничего не смог сказать. Пересуды стихли. Шочи поняла, что проиграла — Амантлан так и не появился во дворце тлатоани. Он в назначенный срок отправился в поход на отоми. Его радовало перемирие с Иш-Чель. За эти дни она была послушна, с ним не спорила и не выказывала свою неприязнь к нему.
Женщина старалась быть с мужем вежливой, вести себя достойно и, как это полагалось по обычаю. Но в голове у нее постоянно крутилась одна мысль, что будет, если Амантлан еще раз женится. Она не могла объяснить, почему ее это так задевает, какое ей до этого дело…
Прошло неколько месяцев, два дня назад пришел гонец от Амантлана с сообщением, что военачальник скоро вернется. Небольшая семья перебралась в Теночтитлан. Готовясь к встрече мужа, Иш-Чель решила посетить рынок вместе со слугами. Совершив покупки, Иш-Чель направилась домой, думая, что еще предстоит сделать до прибытия мужа. Размышления прервал свист кнута, так хорошо ей знакомый:
— Эй, вы, пошевеливайтесь! — грубый голос надсмотрщика, гнавшего рабов к дворцу тлатоани полностью вернул ее в действительность, заставив широко раскрыть глаза на приближавшуюся к ней группу.
Нарядные пилли плавно отходили в сторону и радостно тыкали пальцами, указывая на плетущихся в бессилии рабов. Это были майя. Это были люди её рода. Самой страшное, что в изможденных от долгого пути, грязных и окровавленных людях она рассмотрела знакомые черты…
В глазах потемнело. Она поняла, что сейчас потеряет сознание. Слабость, охватившая её тело и холодный пот, проступивший на лбу, говорили о приближении обморока. Страх и беспокойство в глазах служанки сказали ей об этом, и она попыталась взять себя в руки, по-прежнему не веря своим глазам. Может быть, она потеряла рассудок? Но, нет. Третьим, идущим в общей связке, шел Кинич-Ахава. Она узнала бы столь дорогие её сердцу черты, где угодно и когда угодно, сколь бы грязен не был он, сколь бы долгая дорога не изменила его облик, а раны на лице и теле не исказили его. Война и невзгоды, плен и унижение не смогли сломить дух этого гордого человека — мечты её грез. Его голова была высоко поднята, гордая осанка твердо держала спину; ноги, пусть и едва первдвигались, но ступали уверенно. Белоснежные плиты Теночтитлана жгли его босые ступни не меньше, чем пыль долгих дорог. Он был гордостью майя, и даже в плену весь его вид говорил о силе духа и непримиримой вражде к ним, к народу Анауак. Любой, встретивший гордый, надменный взгляд черных горящих глаз, невольно уступал ему дорогу — пленных порой заносило от нечеловеческой усталости. У всех идущих были потухшие глаза, но этот человек заслуживал уважения праздных пилли. Ацтеки ценили людей, которых не могли сломить.
Иш-Чель попыталась поймать его взгляд, её душа рванулась к нему, забыв и отбросив обиды. Перед ней был самый дорогой ей человек. И она стремилась лишь к тому, чтобы он увидел её, увидел и понял, как ей тяжело видеть это, что она ощущает боль его босых ног, обожженных горячими камнями. Она была готова припасть к ним губами и омыть слезами каждую из спёкшихся и кровоточащих ран… Она страдала бесконечно… Но он прошел, не заметив её — Кинич-Ахава смотрел вперед, поверх голов. Новые чувства охватили её, тонкие руки затряслись от напряжения, и только голос служанки привел Иш-Чел в чувство:
— Госпожа, на нас обращают внимание… Пойдемте домой!
Иш-Чель не помнила, как они добрались домой. Она словно во сне позволила рабам уложить ее в каноэ на мягкие шкуры. Прислужница сообщила, что госпоже стало плохо, и ее оставили одну. Желание спасти Кинич-Ахава даже не возникало. Оно, наверное, родилось в ней, как только Иш-Чель увидела его. Для нее теперь не существовало другой цели, кроме его спасения. То, что Кинич-Ахава вели, как простого раба, давало маленькую надежду, что никто не знает, кем является этот пленник. Нужно срочно узнать, куда отвели пленных, где их содержат и к какому празднику готовят. Иш-Чель поручила это старому Муши, она была твердо уверена, что старик все выполнит и никому ее не выдаст.
Муши вернулся поздно, поставил каноэ и тихо проник в ее комнату. Вид госпожи его смутил — всегда спокойная и уверенная, сейчас Иш-Чель не находила себе места. Едва Муши пересек порог комнаты, как госпожа подлетела к нему и вцепилась в руку:
— Не медли, где этот человек?
— Должен Вас расстроить, госпожа, но этих пленников разместили в тюрьме рядом со зверинцем тлатоани… — старику было тяжело видеть в глазах женщины потухшую надежду, — Госпожа, их охраняют не воины!
— А кто?