Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

Трегубова Елена

Шломо говорит:

– Ты почти обратила меня, шикца. Можешь не стараться больше. Но проблема в том, что… Я все-таки вообще не верю, что Бог существует. Всё это какая-то неприглядная, слишком запутанная людская бессмысленная непрекращающаяся драка в мире… Кто-то просто добрее, а кто-то злой и жестокий. И вообще, с учетом всех этих серийных психических патологий у вождей, с учетом паталогической тяги нездоровых психически людей к власти, с учетом тяги психов, которые обычно и узурпируют власть, к издевательствам над людьми, к убийствам – я не понимаю и не принимаю христианского всепрощенчества. Это, пожалуй, то единственное, чего я принять в христианстве абсолютно не могу. Как можно простить Сталина? Как можно простить Гитлера? После всех сотен миллионов убитых ими людей?! Как я могу простить палачам Освенцима, из рук которых едва вырвалась моя мать, которая до сих пор кричит по ночам от ужаса того, что она пережила и видела в лагере?! Нет, никакого им прощения. Я их проклинаю – и пусть им не будет мира ни на земле, ни в загробном мире, если он все-таки существует!

– Шломо, – говорю, – главный урок, который

мы, христиане, на мой взгляд, должны вывести из ужасов двадцатого века – это все-таки не всепрощенчество: со всепрощенчеством у простых христиан всегда и так проблем никогда не было, был даже всегда некий перебор в этом направлении, граничащий с наплевательством, конформизмом или моральной индифферентностью. Самым главным уроком из этих трагедий прошлого века все-таки является отнюдь не то, что надо простить одержимых сатаной массовых убийц, узурпирующих власть – а то, что христианам надо защищать жертв этих диктаторов, в тот момент, пока еще возможно спасти людей и остановить психически больных узурпаторов, в тот момент, когда еще можно предотвратить трагедию – чтобы опять всем не пришлось потом задним числом каяться. Так что все-таки, главный урок из тех чудовищных массовых трагедий двадцатого века, о которых ты, Шломо, говоришь – это вовсе не всепрощенчество – а активное противостояние злу. Настоящая кротость перед Богом и перед Божьей правдой заключается как раз в несламливаемом, жестком, крепком противостоянии злу, в отказе от любых компромиссов со злом. Богослов и философ один русский, из белоэмигрантов, очень точно это выразил: именно и только в ежесекундном мужественном и бескомпромиссном праведном противостоянии злу преодолевается падшая человеческая гордыня, натурализовавшая себя в злом векторе всей земной человеческой истории. Апостол Павел ясно сказал всем христианам: «Не участвуйте в делах тьмы – но и обличайте!» То есть обличение зла – это даже не право, а прямой долг каждого христианина. Более того – в сегодняшнем мире, сильно подозреваю, что если бы люди во всем мире ежедневно жестко противостояли злу, в мирных формах, а не шли бы со злом на компромисс – то тогда, возможно, после этого не пришлось бы и защищаться от зла с оружием в руках, когда зло, не уничтоженное идеологически и морально в зачатке, расцвело уже буйным цветом и грозит военным образом захватить уже весь шарик или и вовсе взорвать его. Каждую секунду, когда мы не противодействуем злу и не обличаем зло – мы берем на себя ответственность за соучастие в зле, и за жертвы зла. Если бы Богу угодно было пассивное конформистское лизоблюдничание перед властями мира сего, а не жесткое противостояние христиан злу, то Иоанн Креститель тогда не обличал бы Ирода в блуде, а называл бы его собирателем земель иудейских, благодетелем и хранителем веры отцов. Да и Сам Христос бы, если бы конформизм Ему был угоден, не возмущал бы тогда славненького всенародного мещанского спокойствия, целовал бы руку царю-батюшке, восхвалял бы лицемерных лживых официозных коррумпированных зажравшихся священников, – а не присваивал бы им всем навечно титул «змеиных отродий».

Шломо говорит:

– Все равно ты меня не убедила!

– В чем, – говорю, – я тебя, дорогой Шломо, не убедила?!

– Злу противостоять можно и не будучи христианином. А из того, что ты сама же вот только что сказала, следует, что не каждый, кто называет себя христианином, таковым является. А ты по-прежнему считаешь, что спастись можно только через веру во Христа?!

Я говорю:

– Да, Шломо: я верю, что если Господь Иисус Христос сказал, что прийти к Богу-Отцу можно только через Него, что Христос – Единственная дверь в Царствие Божие – значит, так оно и есть, значит Христос имел в виду именно и ровно то, что Он говорит. Я знаю из слов Христа, что невозможно спастись никаким другим образом, кроме как через Христа. Я знаю, что спасти человека может только Христос – это Его привилегия, данная Ему от Бога-Отца. Я так же слышала от Христа, например, притчу о добром самарянине – человеке, который принадлежал крайне сомнительной, с точки зрения правоверных иудеев, вере, – но именно этот добрый самарянин, благодаря своим милостивым, добрым и щедрым поступкам по отношению к попавшему в беду человеку, явно выглядит в глазах Христа более достойным спасения, чем правоверный священник, который шел той же дорогой и не помог несчастному, и чем книжник, который так же прошел мимо. Из этих слов Христа я, в меру моей скромной веры, делаю вывод, что Христос имеет власть от Бога-Отца в экстремальных обстоятельствах спасать и души даже некоторых людей, которые в Него не верят, но интуитивно поступают по Божьим заповедям. Честно говоря, – говорю, – Шломо, я, например, прихожу в ужас, думая о том, что в Советском Союзе лучшие люди того времени – диссиденты – были все практически поголовно неверующими, за редчайшими исключениями: в духовном смысле это были такие же инвалиды советской богоборческой пропаганды, как и все остальные советские люди. Но та ситуация была действительно крайне экстремальной: христиане в стране были почти полностью физически уничтожены режимом, физически уничтожено было почти всё дореволюционное духовенство, монашество, – а уцелевшие в живых либо соглашались влиться в насквозь контролируемую КГБ официозную сергианскую церковь, пошедшую на сговор с сатанинской богоборческой властью, либо тоже рано или поздно оказывались в тюрьме либо убиты, Евангелие было запрещенной книгой, у людей не было доступа к Слову Божию, а официозная церковь ничего кроме обряда не давала: совершил обряд – и домой. Иначе – психушка, тюрьма, или изгнание с работы. Так что, я думаю, что учитывая эту родовую советскую травму, неверие диссидентов Бог все-таки будет судить по особой статье. Но, помнишь, как в Ветхом Завете в какой-то момент Бог говорит богоизбранному

еврейскому народу: «Возбужу в вас ревность не-народом, Меня услышат те, кто Меня не искали». Мне кажется, ровно так же в советское время Бог начал как бы тайно, инкогнито действовать даже через формально неверующих антисоветских диссидентов, через них творить Свою волю, как бы показывая верующим христианам: «Вот – то, что вы должны были бы делать! Смело противостоять злу, говорить, не боясь, правду, обличать богоборцев и преступников, заступаться за угнетаемых, за тех обижаемых и уничтожаемых, за кого некому больше вступиться. А вы боитесь, сидите по углам, дорожите своим комфортом и жизнью. И поэтому – вот, за вас христианскую работу делают даже неверующие! Они готовы выполнить Мою заповедь – отдать жизнь за друзей своих. Моя рука с ними, потому что с ними правда и милость! Потому что даже если и они замолчат – камни возопиют!» Мне кажется, это огромный урок нам, христианам! Этот феномен формально неверующих правозащитников и диссидентов, делавших, вместо уничтоженных христиан, по сути, христианскую работу – это великое чудо Божье. Таких как бы неверующих людей, но делающих христианские дела, один священник очень смешно называл: «Анонимные христиане». Мне кажется, что из таких людей, из таких «анонимных христиан» Христос, который властен спасти любого человека, создаст в раю отдельную особую фракцию.

– Хорошо, я пока, пожалуй, останусь в земных фанатах анонимной фракции! – смеется Шломо.

На Биг Бен смотреть бессмысленно: все равно всегда запаздывает на пару часов.

Но чувствую я себя на этом берегу, как только свернули на Parliament Square, как-то легче – бодрее даже. Напротив парламента неопрятный симпатичный саксофонист, изгибаясь мамонтом, заливисто играет «Take five» Пола Дезмонда. Подруга его, обходящая зевак со шляпой, по-русски бессовестно сообщает ему под руку:

– Не густо. Что-то пока не густо.

Над дальними башенками парламента чайки плоско барражируют на дымной, теплой, едва заметной поволоке платины неба со все более зримо проступающей золотой подложкой – и кажется, что это разлетевшиеся тарелки с ножами и вилками, вытряхнувшиеся, во вдруг наступившей невесомости, из кафе в парламенте, парят теперь на фоне золотистой небесной скатерти. Тупоносый самолет, криво накренясь идущий, прямо над парламентом, на снижение, выглядит с чайками не только одной расцветки, но и одного размера.

Шломо резкими шагами переходит Parliament Street – и, не глядя под ноги, глазеет на башенки домов на противоположной стороне улицы:

– Если бы я жил в Лондоне, – то жил бы только на чердаке. А ты на каком этаже живешь?

Я улыбаюсь. Я ничего не говорю.

Демонстрация у решетки, запирающей вход в расщелину, в которой скрывается древний загадочный город Набатэн. Выяснить, против чего протестуем сегодня – нету сил. Может быть, против смерти?

Фонтанирующий фонтан на Трафальгаре почему-то пахнет газировкой без сиропа за одну копейку из автомата. Выкатившее на бис солнце извлекает смычком из фонтановых струй радугу. Фашист какой-то ходит с ястребом на железной перчатке – гоняет голубей.

– А я еще помню, между прочим, – говорит Шломо, – времена, когда здесь на Трафалгар-скуэ было как в Венеции, на Сан-Марко – все кормили голубей – они взлетали и на руки ко всем садились! Я не знаю, застала ли ты?… Наверное, уже нет! Это всё Красный Кен моду на гонения на голубей ввел! Что-то у них не в порядке, у красных, со зверями, по-моему. Я читал мнение ученых, что это полный идиотизм вообще разгонять голубей – что без голубей бы город загнил, потому что они своими клювами выбирают мельчайшие крошки хлеба из трещин камней – они идеально чистят город, так, как никакой дворник бы не справился. А без них давно бы уже произошло военное вторжение армии крыс и инфекций!

Я говорю:

– Не подлизывайся. В ресторан я с тобой сегодня все равно не пойду.

Вышли на Палл Малл. Жуткая музыка в жутком кабриолете с жуткими рожами.

Шломо, гадливо морщась на проезжающих, говорит:

– Игнорамусы. Книги, книги – вот чего им всем не хватает! Недостаток образования! Вот что губит новое поколение!

– Глупости, – говорю, – уверяю тебя, что эти штыри за рулем закончили Кембридж, как и ты.

– Не может быть! – возмущается Шломо. – Не может быть! Книги облагораживают! Образование… Образование – это же самое главное в жизни!

– Глупости, – говорю. – Я вообще не знаю в мире ни одной необходимой для души человека книги, кроме Единственной.

– Это ты так говоришь, потому что ты сама образованна! – кричит на меня Шломо. – Ты меня разыгрываешь, специально хочешь меня на спор опять спровоцировать! Я уверен, что если бы эти дикие типы из безвкусного кабриолета прочли хоть одну книгу – в жизни! – они не смогли бы включить на такую громкость такую идиотскую музыку!

Я говорю:

– А мне кажется – все наоборот, в обратной последовательности: просто у них в мозгах, от цымц-цымц-цымц музыки, никакого места для мыслей не остается. Как в компьютере – знаешь же – видео и аудио файлы гораздо больше места занимают, чем текстовые файлы. Но с другой стороны – если бы они вместо музыки начали бы вдруг читать книги – то, наверняка, смели бы с прилавков все свежие бестселлеры, как в твой прошлый приезд сделал это при мне ты на Пикадилли в Уотерстоунз – а это окончательно бы, – говорю, – их бедные мощности добило.

– Но я должен же быть в курсе! – обижается Шломо. – Хорошо, я бестселлеры не в Уотерстоунз, а в Хатчардз покупать могу! Но я же должен быть в курсе?!

– В курсе чего, Шломо? – дразню его. – Я вообще не понимаю, какую пользу приносит светское образование, если, например, изучение античности начинают с вдалбливания ученикам в головы имен и проделок греческих олимпийских «богов», забывая упомянуть, что это – бесы, морочившие грекам головы и соблазнявшие их поклонением физической силе и плотскости.