Распутин-1917
Шрифт:
С тех пор прошло 14 лет. Царя и всю Россию настигла расплата за пренебрежение к его предупреждениям.
“Монархия пала, вслед за ней падёт Россия, — прошептал бывший жандарм пересохшими губами, — а зачем мне этот мир без неё?”
Торопливо пройдя в темный кабинет, Зубатов на ощупь открыл верхний ящик стола. В руку привычно легла рукоятка армейского нагана. Сергей Васильевич удивился, насколько она холодная, ледяная. Ладонь мгновенно сковала судорога. Показалось, что кожу подёрнуло инеем. “Жаль, что на семейном кладбище места для меня не найдется”, - подумал бывший сыщик, приставив ствол к виску и спуская курок…(*)
Холостой щелчок отозвался в ушах громовым раскатом. Дёрнув головой, Зубатов стиснул зубы и надавил на спусковой крючок ещё раз. С набатным звоном провернулся барабан. Боёк, подчиняясь приказу, с размаху нырнул в пустоту. Опять ничего!…
— Простите, Сергей Васильевич, если я вмешиваюсь не в своё дело, — раздался из неосвещенного угла глухой, хрипловатый голос, — но на свете так много людей, желающих отправить вас на тот свет, что просто неразумно оказывать им в этом деле столь любезную услугу.
Выставив перед собой оружие, Зубатов от неожиданности присел и пригнулся.
— Кто там? — охрипшим от волнения голосом окликнул он темноту. — Как вы здесь оказались?
— Простите за вторжение. Ваш первый этаж и хлипкие оконные рамы не представляют из себя серьезной преграды, — в голосе невидимого собеседника послышался легкий флер самодовольства. — Я вытащил патроны из вашего оружия, но обещаю вернуть их и не мешать завершить начатое, если мы не договоримся.
— О чем мы должны договориться? Почему вас заинтересовала моя скромная персона? Только не говорите, что разрядили мой наган исключительно из-за беспокойства о моей жизни.
— Можете не верить, но так оно и есть. Мне пообещали, что вы, получив известие об отречении, обязательно захотите поупражняться с револьвером, и не обманули.
— Мистика какая-то.
— Согласен, но это не единственная причина, по которой мне захотелось с вами познакомиться.
— Что еще?
— В 1903 году вы общались с арестованным рабочим Прудниковым и сказали ему:
“Мне до боли бывает тяжело видеть, когда рабочий, придя к нам, чиновникам, просит о чем-либо, гнется перед нами чуть ли не в три погибели. Несчастный, жалкий, слепой человек! Не ты перед нами, а мы перед тобой должны гнуть спину. Ведь всем своим существованием, всем довольством жизни мы обязаны тебе, твоему неустанному труду. Могу ли я ему сказать это? Разумеется, нет. Вот почему я и уверен, что лучшее существование рабочего придет к нему вместе с ростом его самосознания.”
— Я уже и забыл про это…
— А он запомнил…
— Это он вас послал?
— Нет, меня вообще трудно послать. Мне предложили обратить внимание на вас в ответ на мои сетования о совершенно неприличном дефиците толковых администраторов среди революционеров.
— Вы предлагаете приколоть красный бант и пойти на пролетарскую демонстрацию?
— Ничего плохого не вижу в демонстрациях трудящихся, но нет. Я предлагаю реализовать ваши идеи, положенные под сукно царской властью. При Петросовете образована Чрезвычайная Комиссия для борьбы с контрреволюцией и саботажем, вот там и могут пригодиться ваше понимание интересов рабочего человека и готовность принуждать коммерсантов не терять человеческий облик в погоне за прибылью.
— Боюсь, что мне не хватит вашего революционного задора…
— За это и за общее руководство ЧК будет отвечать другой человек, добрый и интеллигентный, некто Дзержинский, сын мелкопоместного польского шляхтича.
— Хм… Знаю такого. Но он, мне помнится, в 1916 году приговорен к 6 годам каторги…
— Да и отбывал наказание в Бутырской тюрьме в Москве, откуда сегодня мною был освобождён…
— Прекрасный кандидат на должность главного якобинца.
— Не надо сарказма, Сергей Васильевич! История ваших отношений с респектабельным главой МВД господином Плеве тоже напоминает коллизию Конвента и Сен Жюста.
— А вы умеете делать больно, — скрипнул зубами сыщик.
— Исключительно в терапевтических целях, чтобы напомнить, от чего нельзя зарекаться на Руси.
— Я понял… Как еще могут пригодиться мои навыки?
— Для строительства более справедливого общества. Хотите перечислю по пунктам?
— Извольте.
Зубатов присел на краешек стула, почувствовав, как подкашиваются ноги, а тело бьёт крупная дрожь. Он положил оружие на место, включил настольную лампу и смог внимательно рассмотреть собеседника. Ничего особого. Плотное телосложение, смуглое, уставшее лицо с заметными рябинками. Узкий лоб. Большой нос, характерный для представителей Кавказа, длинные, малоподвижные руки. Из привлекательного в нежданном госте были только глаза — прищуренные, утопленные в глубоких глазницах, отражающие свет лампы, оттого кажущиеся светящимися изнутри.
— Я вас не знаю.
— Немудрено.
— Не хотите представиться?
— Считаю преждевременным. Если вы не сочтёте моё предложение достойным и предпочтёте дружбу с вашим пистолетом, то мои представления не понадобятся.
— А если я соглашусь, но не оправдаю ваших ожиданий?
— Тогда вас придётся расстрелять, — буднично пожал плечами визитёр. — Россия исчерпала лимит безответственных чиновников на сто лет вперёд и не может позволить себе бесконечную чехарду назначенцев, не несущих никакой ответственности за свою работу…
— Весьма заманчиво. И какая разница в таком случае между расстрелом и самоубийством?
— Огромная! Самоубийство — акт отчаявшегося одиночки, усиливающий депрессию общества. Не несёт никакой полезной нагрузки. Расстрел же имеет огромное воспитательное значение. Он демонстрирует готовность общества идти на любые жертвы ради достижения поставленных целей.
— Звучит оптимистично и жизнеутверждающе. Какие у вас цели, коль вы готовы на такие жертвы? Хотя — к чёрту лозунги! Что собираетесь сделать конкретно?
— Национализировать крупную земельную собственность и обратить земельную ренту на покрытие государственных расходов, — начал загибать пальцы нежданный гость, — установить высокий прогрессивный налог, фактически запрещающий сверхдоходы. Отменить право наследования титулов, званий, капитала, приносящего пассивный доход.
— Хм-м, — кашлянул, перебив гостя, Зубатов, — если вы цитируете Манифест коммунистической партии Маркса-Энгельса, то следующим пунктом должна быть конфискация имущества всех эмигрантов и мятежников.