Распутин
Шрифт:
Особенно сильное впечатление произвело на него первое собрание братьев, на котором выступал приехавший из Харьковской губернии старик субботник — или иеговист, — плотный, коренастый хохол в чистой свитке с заросшим до глаз волосами лицом, из зарослей которого ласково и пытливо смотрели умные глазки. Собеседование происходило в старинной просторной и чистой избе Никиты. Послушать иеговиста собралось человек пятьдесят. В избе было тесно и очень душно, но никто не обращал на это никакого внимания.
— Так вы говорите, что отвергаете в Святом писании все, чего не можете понять и что несогласно с вашим разумением? —
— Как кто… — отвечал Никита. — Одни отвергают, а другие признают, но только в духовном смысле… Исцеление слепого Христом, к примеру, понимают так, что Христово учение исцеляет духовную слепоту: мы все слепые были, а теперь прозрели. Хождение по морю — так, что Христос ходит и не тонет в море страстей человеческих, в котором тонул малодушный Петр. Ад и рай, к примеру опять, понимают так, что рай это чистая перед Богом совесть, а ад, геенна огненная, где плач и скрежет зубовный, — нечистая… И все в таком же роде. Ну только это все равно: отвергать чудеса и прочее все или объяснять духовно, мы на это не смотрим, это не суть важно: надо только, чтобы люди в главном согласны были — в заповеди любови к Богу и братьям… В этом и есть солнце правды, — сказал он, положив руку на Новый Завет, лежавший перед ним на столе с золотым крестом на черном переплете. — Ну только люди надели на эту правду, чтобы не обличились дела их, багряницу — ее-то мы и отвергаем…
— Что вы разумеете под багряницей? — спросил внимательно слушавший старик.
— А то, во что одели люди правду Божью, чтобы скрыть ее… — отвечал Никита. — И ризы золотые, и дым кадильный, и колокола, и обряда всякая, и чудеса, и догматы всякие… И люди говорят — слепые вожди слепых, — что все это от правды, от Евангелия, но это неправда, так как в Евангелии мир и любовь, и дружелюбие, а это все доставляет людям не жизнь благодатную, а только споры, ссоры да братоубийство…
— В этом мы совсем согласны с вами… — радостно сказал старик. — Перегородки нужно все уничтожить, чтобы все люди на свете имели одну веру. И тогда не будет ссор и братоубийства. Только по-вашему выходит, что кажний человек должен копать свой колодец, чтобы почерпнуть воды живой, а по-нашему, лучше принять общий колодец, один для всех, Святое писание. Потому разум у всех разный, и если всякий сам от себя рассуждать будет, то опять все мы за разные перегородки располземся…
— Вы говорите: рассуждать от себя… — возразил Никита. — Да от кого же еще рассуждать? И вы рассуждаете от себя, и апостолы, и пророки, все рассуждали от себя. Павел в «Посланиях» так и говорит:»Не думайте, что это Бог говорит, что я говорю, — нет, это я от себя». Вы говорите: один колодец будет писание, а мы говорим, что не писание людское, обветшавшее, а разум, данный человеку Богом, чтобы мог он отличать свет от тьмы и правду от лжи.
— Ну а от чего же расползлись мы все в разные стороны, как не от разума? — живо воскликнул старик.
— От тьмы. Тьма разъединяет, а разум соединяет, — сказал Никита. — И блуждания-то эти наши и есть копание колодца. Все копают в разных местах, а потом все соединится в одно, в один колодец разумения. В начале было разумение, и разумение было Бог, и Бог был разумение…
— Вот, вот! Видите, как вы все меняете! — стукнув ладонью по столу, живо
— Это верно, что там стоит Слово… — согласился Никита. — Ну, только мы это так понимаем, что слово и разумение — это одно. Разумение это в духе, а Слово это тоже разумение, но только уж в мире. Так было в начале, так будет и потом, когда будет едино стадо и един пастырь: разумение, любовь, Христос, Бог… Разумение надо ставить во главу угла, которое от Бога, а не старое писание от человеков, которые напутали много лишнего и людей с толку сбили…
— Так ведь и вы люди! — воскликнул старик. — Может, и вы путаете?
— Все может быть… — согласился Никита. — Так мы и говорим, что все это рассужение всякий для себя свое иметь может, пусть только одно, главное человек примет: заповедь любви… Вы ее принимаете?
— Всем сердцем! — дрогнувшим голосом отвечал старик, и в зарослях его лица засветились два теплых огонька.
— И ты принимаешь, Григорий Николаевич?.. — спросил Никита.
— Принимаю…
— И вы все принимаете? — обратился Никита к собранию.
— Принимаем… — дружно загудела толпа.
— Ну так выходит, что все мы здесь согласны, дорогой брат… Все у одного колодца… — сказал Никита тепло. — И спорить нам не о чем. Остается нам, значит, только одно: черпать воду живую и самим пить и других поить…
В душной избе произошло движение. Многие переглянулись сочувственно: хорошо ведет беседу Никита! Приезжий старик был, видимо, тронут, как и все.
— В этом мы, выходит, все согласны, братья… — сияя своими угольками в зарослях лица, тепло сказал он. — Наша общечеловеческая или новоизраильская леригия и состоит только в исполнении одного этого слова: любовь, то есть любовь к Егове и сердечное расположение ко всякому человеку. Только того принять мы можем, чтобы, значит, опровергать Святое писание и говорить, к примеру, что Христос, Спаситель мира, был человек. Из века в века переходило оно, как слово Божие, может, миллионы миллионов людей спасли на нем свою душу, а мы вдруг отвергать! Нет, братья, этого мы не можем…
— Так что же, так целиком вы его и принимаете? — спросил Никита.
— Все целиком…
— Как церковники, значит?
— А, нет! — живо воскликнул старик. — Церковники отдали его на службу царям и вельможам земным, а мы сделали из него меч духовный против князя тьмы. Церковь, как мы думаем, и есть та блудница, о которой сказано в откровении. И зла от нее в мире не есть числа… — доставая из-за пазухи небольшой пакет, продолжал он. — Я про вашу веру узнал, а теперь дозвольте мне рассказать вам про нашу… Я сперва прочитаю наше послание ко всем людям, а потом мы обсудим по частям его, и я укажу вам места в Святом писании, откуда что взято…
Он развернул старую, протертую на сгибах газету, в которую был завернут пакет, и вынул несколько маленьких тетрадочек. Все они были исписаны от руки очень мелкими печатными буквами. Некоторые строчки и слова были выписаны красными чернилами.
— Кто же это пишет так у вас? — спросил с любопытством Григорий Николаевич.
— А мы все… — отвечал старик. — У нас даже дети обучены этому.
У меня внучек по одиннадцатому годочку пишет так, что от книжки не разберешь…