Рассказы израильских писателей
Шрифт:
«Он устал, — думает Мириам. — И, кто знает, может быть, даже раскаивается, что первый раз в жизни поднял тогда на меня руку…» Если б не мать и не крики детей, ей пришлось бы худо… Но она, Мириам, не злопамятная. Напротив, она может сейчас даже подойти к Менаше и сказать ему несколько теплых слов. Она ведь сегодня работала, пусть это сразу дойдет до него. Вдвоем тащить воз много легче…
Мириам ускорила шаг. Повсюду люди сидят уже за праздничным столом. Аппетитный запах оладий щекочет ноздри. Она почувствовала, что голодна.
Когда Мириам вошла в дом, мать кинулась ей навстречу. В руках она держала рубашку Менаше, она ставила на ней заплату.
— Ну, Миреле, как работалось?
— Хорошо, мама, — и она прижалась к груди матери. — Я проголодалась, сперва накорми меня, а потом я тебе все расскажу…
Рахель вышла на кухню; спустя минуту она уже расставляла на столе тарелки и, довольная, пододвинула дочери обед.
— Вот видишь, доченька, сегодня у нас двойной праздник: первый день хануки и первый день твоей работы… Пришлось пораскинуть умом… Правда, с помидорами и рисом все было в порядке, а вот с праздничной курицей дело было сложнее… Но, как говорится, игра стоила свеч. Дети пальчики облизывали. Обед получился не хуже тех, что я готовила в старые, добрые времена… Эх, какое было у нас тогда жирное мясо…
— Все очень вкусно, мама. Ну точь-в-точь, как раньше…
— Кушай, дитя мое, на здоровье. И не горюй, ты еще будешь счастлива. Бар-Иохай [31] будет просить за нас перед всевышним. Да и твой отец в раю не забывает нас… Сама убедилась!
Мать умолкла и снова взялась за работу. Она не любила вспоминать те дни, когда ее первый муж был еще жив, в глубине души она чувствовала свою вину перед детьми. Ради них она не должна была вторично выходить замуж, да еще за такого человека, как Менаше.
31
Бар-Иохай — имя одного из древних праведников.
Сегодня Мириам еще более счастлива, чем вчера. Наконец-то она почувствовала под ногами твердую почву. Уж одно то, что она просыпается утром с единственной мыслью — надо идти на работу, придает ей уверенность. Такое ощущение свойственно людям, которые после долгих месяцев вынужденного безделья снова обрели работу и вместе с ней цель в жизни, ради которой стоит потрудиться.
Наскоро позавтракав, Мириам вышла из дому. Легким, упругим шагом она направилась к автобусу. «Алло, Мэри!» — услышала она голос за спиной. Оглянувшись, она увидела смуглого, кудрявого, рослого Давида, который, между прочим, всегда требовал, чтобы его называли Дэйвидом. Как всегда улыбающийся, в узких брюках и пестрой рубашке на выпуск, он казался только что сошедшим с обложки модного американского киножурнала… Его походка, манеры, черные как смоль волосы, зачесанные кверху, длинноватые клинышки пейсов и черная ниточка усиков на тонкой губе — все это даже внешне выдавало легкомыслие и беспечность, свойственные, увы, части израильской молодежи.
— Где это ты пропадала последнее время? — спросил Давид, схватив ее за локоть, будто боялся, что она вдруг ускользнет от него.
— Я получила работу, Дэйвид.
— Ну и что? Неужели из-за этого надо забыть все на свете и думать только о работе? Мы ведь живые люди, Мэри. Я ищу тебя целых два дня, а ты как в воду канула.
— Неужели ты соскучился по мне? — Мириам кокетливо взглянула на него из-под опущенных ресниц.
— Представь, соскучился. Кстати, разве это запрещается? Но шутки в сторону, дорогая. Мы решили организовать в последний день хануки вечеринку. Собираемся у Эти Джинджехи в ее бараке. И я хочу быть весь вечер с тобой. Не возражаешь?
— Право, не знаю, Дэйвид, как у меня все получится. — Мириам посмотрела в затененные, черные, как антрацит, глаза Давида, будто хотела заглянуть ему в душу. Она побаивалась его легкомыслия и беспечной удали, которая свидетельствовала о чем угодно, только не о серьезном отношении к девушке.
— Не знаю, не знаю… — передразнил он ее. — Может быть, ты отбросишь наконец свои причуды, Мэри? Или ты собираешься постричься в монахини?.. Выкинь-ка из головы свои фокусы! Пора немного и поразвлечься. Все собираются, вся наша братия. Будем печь блины и веселиться. Придешь?
— Может быть.
— Не может быть, а наверняка! Договорились?
— Ладно.
— Ну, это дело другое! О’кей! Не забудь адрес. Итак, в последний день хануки, у Эти.
Едва успев на прощание махнуть ему рукой, она вскочила в подошедший автобус.
Много ли нужно человеку, чтобы быть счастливым? Вот она, Мириам, получила приличную работу в архиве каменоломни — и, будто по мановению волшебной палочки, все сразу изменилось. И она теперь смотрит на окружающих другим, более дружелюбным взглядом.
Но круче всего изменилась ее жизнь дома — она стала какой-то несравненно более легкой и приятной. Унылая, гнетущая душу тоска четырех стен куда-то словно испарилась. Черные тени, омрачавшие ее отношения с отчимом, улетучились. А какие, собственно, она могла иметь претензии к Менаше, коли тот своими руками должен был прокормить десять душ?! Если бы поставить в ряд всю обувь, какая нужна такой семейке, ее было бы, пожалуй, не меньше, чем имеется у Катриэля — сапожника из их квартала.
Правда, она помогала матери готовить, стирать, чинить, делала всю домашнюю работу. Но от этого в кастрюлях не становилось гуще… Мать ходила всегда удрученная, усталая, с вечной заботой в больших миндалевидных глазах. Ее добродушное лицо уже покрылось морщинками — признаками раннего увядания, — что так не вязалось с ее черными шелковистыми волосами. Мириам не перестает удивляться их блеску. Другие женщины, ровесницы матери, красят волосы в рыжий цвет. Они от этого портятся, выпадают, а отрастая, становятся седыми, полинявшими. Как это безобразит женщину!
Дейзи, младшая сестра Мириам, говорит, что она скоро выйдет замуж. Девушка иногда приносит домой изящные пакетики с дешевыми сластями для маленьких. Каждое ее появление с подарками почему-то пугает Мириам, возбуждает подозрение. Шелест ее модных платьев тревожит старшую сестру. Эти платья источают аромат какого-то другого, таинственного мира… В такие минуты Мириам старается целиком погрузиться в воспоминания юности, которые никогда не покидают ее. В этих сладостных воспоминаниях она находит силы и поддержку, ибо в них — немеркнущий свет ее первой любви…
Вечерний ветер утих. Дождь перестал лить. Мириам любит в такие часы бродить по улицам, вдыхать влажную вечернюю прохладу и думать, мечтать… После утомительного дня однообразной работы с пыльными бумагами так хорошо неторопливо шагать по улице, полной грудью вдыхая воздух.
Чего добивается Дэйвид? Какие у него намерения? Немножко пофлиртовать, потанцевать, подурачиться — и все? И как ему не надоест корчить из себя голливудского героя! Жаль, что она забыла спросить его, что он имел в виду, когда однажды сказал ей: «Не слишком засматривайся на небо — можешь наткнуться на стену и расквасить свой носик!» Да он ей все равно бы не ответил. Ведь он не знает, что в себе она носит собственное небо, скрытое от нескромных взоров… И стоит ей взглянуть на него, как на душе сразу становится теплее и… печальнее. Теплее и печальнее одновременно… О, она бы все отдала, если бы могла сейчас хоть краем глаза взглянуть на своего Соломона… Где он сейчас? Думает ли о ней? Жив ли?.. Ходит ли еще по этой грешной земле, которую так страстно мечтал переделать?