Рассвет пламенеет
Шрифт:
Закинув голову, заглядывая ввысь, Рождественский увидел проплывающий над траншеей мягко-серебристый дым. Но орудийный гул ревел, расступался, гусеничного лязга уже совсем не стало слышно…
— Вот оно как! — с усмешкой проговорил он. — Макензен, пожалуй, теперь подумает, как бы успеть унести ноги.
Серафимов прошептал таинственно:
— Смотрите, смотрите! Танк пробует… Он шевелится!
Машина резко дернулась, злобно зарычал мотор, по-видимому, танкисты начинали нервничать.
— Оглушу к черту! — сказал Серов, связывая три противотанковых гранаты. — Н-на!.. — и швырнул на литую башню. — Получите букет! — загоготал он, но его голос потонул в сокрушающем взрыве.
— Шуму много, а танк продолжает жить, — сказал Рождественский, глядя не вращающуюся башню. — Видите, как ствол блуждает?
— Ух, сейчас затрубит!
— Кто затрубит? — тихонько спросил Серафимов, пододвинувшись ближе к Серову.
— Картинку в кино я видел. Курсирует громадный серый слон по джунглям и — бац! Провалился в яму. Обнюхался, поворочался — видит, положение его табак. Правило к небу задрал, да как дунет! Эх, жуткое дело. Окружили западню родичи, подпевают — кошмар. Мыслимое ли дело воротиться из такой ямищи.
Орудие танка ударило по высоте.
— Ишь ты, — хмуро произнес Рождественский.
— Я же говорил — сейчас затрубят.
— Лопаты у нас найдутся? — спросил Рождественский.
— А как же. Весь шанцевый инструмент имеется.
— Откопаемся левей от обстрела…
Но внезапно разнесся потрясающий грохот орудийных залпов, будто произошел колоссальный взрыв или начался огромный ледоход, сокрушая все на своем пути, вздымаясь и гигантской тяжестью обваливаясь на землю.
Так продолжалось минут двадцать, затем стихло. Рождественский сидел бледный, с закушенной губой.
Серов никогда не видел у него такого озабоченного лица. Потупясь, он тревожно спросил:
— Сие означает — атака заново?
— Означает… Но только не заново, а здесь впервые. Кстати, как это ни печально, — все произойдет без нас.
— Товарищ комиссар, наши, значит, в контрнаступление? Если бы вырваться как-нибудь? — засуетился и заволновался Серов.
Последние слова краснофлотца были покрыты гулом человеческих голосов, сливающихся в могучую силу, постепенно отдаляющихся. Где-то справа загрохотали, наконец, и наши танки.
— Если наступила пора зубами вгрызаться, так чего же руки жалеть! — Серов схватил лопату с коротким черенком, поплевал на ладони, многозначительно подмигнув Серафимову. — А ну, Филька! даешь!
— Это наши, они по танку! — сказал Рождественский.
— А заодно и нам накладут, — сокрушенно заметил Серов.
— Прижмитесь ко дну.
Второй снаряд, издав короткий скрежет, врезался в середину танка. По щелям брызнули искры. Вся машина окуталась дымом. Третий снаряд угодил в башню.
Серов рванулся из траншеи.
— Куда? — закричал Рождественский. — А ну, давай в окоп!
Некоторое время спустя над траншеей раздался радостный крик:
— Товарищ старший лейтенант, живы?!
На осыпи стояла Лена Кудрявцева, в серой солдатской шинели, с сумкой Красного Креста. Наклонившись вперед, она заглядывала в окоп, и, казалось, ее пошатывал порывистый ветер.
— Александр Титыч, вот и я…
— Лена?! — удивленно заговорил Рождественский. — Ты… уже здесь?
— Я получила указание от полкового комиссара. Прохор нас вывел… берегом, как и вы пробирались. Всю ночь!
— Как же ты, кто тебя сюда?
Лена сначала рассмеялась, потом вдруг замолчала, задумалась.
— Я сама, — прошептала она смущенно. — Вот, взяла, да и нашла… Вас нашла… Александр Титыч…
Четким широким шагом приближался старший лейтенант Кудрявцев. Он, как и прежде, был опрятно одет и выглядел энергично. Обветренное красивое лицо возмужало.
— Скажите медсестре спасибо, это она подала мысль искать вас здесь…
— Постой, — произнес Рождественский, — Кудрявцевы? Лена не ваша ли сестра?
— Нет, мы только однофамильцы с ней.
Несколько минут спустя, убедившись, что вторая пушка ушла вперед, Рождественский со своей группой перевалил через высоту.
Перед ним была распростертая почти плоская голая равнина с посиневшими остовами сгоревших или догоравших немецких танков. Во многих местах в разных позах коченели вражеские трупы. А слева дыбились молчаливые черные горы, воткнутые вершинами в серую муть облаков. Со стороны Беслана порой слышались отрывистые гудки паровоза.
Навстречу выл и хлестал холодный осенний ветер, спутывая у ног полы шинелей. У Лены вздувалась и пузырилась юбка, еще больше затрудняя шаг. Больно секло по лицу мохнатыми колючками снежинок. Лена согнулась, выставила голову навстречу буйному ветру, выдергивая ноги из вязкой почвы, похрустывающей молодым ледком. Она шла наперекор шальному ветру, превозмогая хлесткие студеные порывы. И ее совсем не пугало отстукивание пулеметных очередей. Она торопилась «домой».
XV
Симонов считал, что расчет первой пушки раздавлен вражеским танком. Сейчас он рассматривал всех по очереди, качая головой и не веря своим глазам. Наконец он проговорил, обращаясь к Лене:
— Примечать начинаю: где вы, там и счастье. Н-ну, здравствуйте, дочка! — и взял ее маленькую руку в свои широкие ладони.
Девушка сначала смутилась, потом ей захотелось поцеловать комбата. Но когда Симонов привлек ее к себе, она ткнулась в его грудь лицом. Так легко ей было дышать рядом с этими людьми!