Рассвет пламенеет
Шрифт:
Лена отчетливо услышала приближающийся топот, чужую речь, хрипение, крик… Ближний, призрачный силуэт качнулся и исчез.
— А-а!.. — раздалось слева.
— Бей в упор! — донеслось с другой стороны.
Лена увидела вторую тень, быстро скользнувшую к окопу. Тень порывисто выпрямилась. Огромное тело стремительно приближалось, заслоняя собой бегущих позади. Что-то тяжелое мягко рухнуло перед окопом.
— Так вас! — яростно хрипел Рычков.
И снова палил секущими очередями из автомата.
— Отхлынули! — проговорила Лена.
— Не дать опомниться. В штыки! — громко приказывал знакомый голос.
— Наш комиссар! — взволнованно сказал Рычков. — А мне запрещено в атаку… при ружье я!..
Но Лена уже не слушала его.
— Вперед! — полетело по цепи окопов. По голосу оба они узнали старшего лейтенанта Метелева. — Вперед!
Лена привстала. Мимо нее, крепко стуча каблуками сапог, пробежало несколько человек. Она выскочила на запорошенную снегом землю. Впереди мелькнул огонек, мелькнул и исчез, словно огненное пламя вырвалось из черной пасти или какое-то чудовище приоткрыло глаза и сразу зажмурилось. Потом что-то залязгало, застонало. Лена поняла: наши уже перескочили первые окопы противника. Вдруг кто-то рядом поднялся во весь рост. Возле ее уха раздался злобный крик врага. Он навалился на Лену сбоку, она забилась в его руках. Внезапно вблизи грохнул оглушающий взрыв…
Земля закачалась. Перед глазами медленно расплывались синевато-искристые огромные круги.
Лена силилась овладеть собою, но мешал неразборчивый, непривычный звон в ушах.
Коснувшись лицом земли, она застонала, словно вдруг осознав мучительную затерянность и свою ничтожность в сравнении со страшным мраком, беспредельно царившим над ней…
— Ко-ля… Помоги!..
Крик ее был очень слаб, или его проглотили иные звуки. Лена не услышала собственного голоса. Подумалось даже, что она только шевелит ртом, не произнося слов. Она не слышала и грохота боя. Все больше напрягала она слух, но ничего уловить не могла. Наконец, она поняла, что случилось. Было страшнее всего остаться глухонемой. И ноги…
«Ну почему совсем перестали слушаться ноги?». Силясь приподняться, Лена тоскливо посмотрела вперед. Казалось, она видела, как колебался воздух над местом рукопашного боя. И в то же время ни звука, ни шороха не улавливала она слухом; только шум и шум в голове да ощущение приторно-сладкой слюны во рту: «А быть может, хлынула кровь?». Лена оперлась на локоть, ладонью ощупала губы. Они были сухи. Прикоснувшись щекой к заснеженной сырой земле, она ощутила нестерпимую жажду.
XVII
Девятого ноября в сумерках группа солдат и командиров собралась у свежей могилы. Вокруг кружились снежинки; в низком небе тускло мерцали звезды. За передним краем полыхал безжизненный блеск ракет, точно враг напоминал, что он еще здесь и продолжает бороться за Гизель. Солдаты негромко переговаривались, другие хмуро смотрели в землю, будто стараясь не замечать близости врага.
— …Товарищи, братья наши, — сказал Рождественский, и голос его дрогнул, — прощаемся мы с вами без салюта…
Ветер кружил снежинку и уносил их в степь вместе с вялой кукурузной листвой. В Гизеле полыхал пожар, вздымая в ночную тьму длинные языки пламени.
— …Товарищи, мы клянемся…
Рождественского тесно окружали солдаты. Кто-то выкрикнул несколько слов, но их никто не понял. Кто-то вскинул автомат и потряс над головой.
Рычков не меньше других испытывал горечь. Слушая шелест ветра, он думал о Лене: «Неужели и она в этой братской могиле?..».
Отчетливо вспомнилось ему первое ранение, когда Лена наскоро перевязала его, и он видел, что она страдает, сочувствует ему. «Лена, Лена!..» — чуть слышно с болью повторял он.
Солдаты уже расходились по своим ротам, наполняя ночь шорохом торопливых шагов.
Шагая рядом с Рождественским и еле поспевая за ним, Рычков говорил:
— Словно вот и сейчас тут она, товарищ капитан. Невозможное дело позабыть нашу девушку, товарища такого хорошего… неужели и она в этой могиле?
Рождественский тронул его за локоть и остановился.
— Не только Лену… Но об этом не надо… — сказал он с тяжелым вздохом. — Мы не знаем, где она.
Они снова пошли вперед, не встретив до командного батальонного пункта ни одного человека. А позади лишь завывал лютый ветер. Правей послышался грохот танков. «Наши!..». Рождественский знал, что наше танковое соединение скапливалось на исходных позициях к утреннему бою.
Командный пункт батальона уже не был таким, как прежде, — он стал непрерывно подвижным. От переднего края майор Симонов отставал только на сто-двести метров. Рычков увидел перед собой двух людей, лежавших на земле, прикрытых плащ-палаткой, из-под которой просачивался мутноватый свет фонарика.
— Нет, не сюда, а правей, еще правей, — слышался голос из-под палатки, — так, чтобы наша первая рота зацепила кусок окраины Гизеля. У вас на правом крыле рота старшего лейтенанта Метелева?
— Так точно, товарищ подполковник.
— Добре. — Василенко встал. Пряча карту в планшет, Симонов тоже поднялся.
Заходите справа — до дороги, примерно, а на рассвете ударим по Гизелю. Идите в обход и сами, майор. Там будет нужен ваш глаз. А на левый фланг комиссара пошлите.
— Слушаюсь.
Рычков торопливо зашагал в расположение третьей роты и встретил озабоченного Метелева.
— Вблизи от меня со своей пушкой находись, — приказал Метелев. — В атаку пойдем — не отставай, не теряйся во тьме, слышишь?
Рычкову стало надоедать противотанковое ружье. Из-за этого ружья его боевая жизнь протекала в одиночестве и казалась мучительно однообразной. В моменты атак он должен был бежать позади роты — «Не отставай!». А за девятое ноября со стороны врага не было ни одной танковой атаки против батальона.
И вот, наконец, позади в небо взмыли оранжевые ракеты: одна, две, три… Рычков понимал это условное обозначение: «Ага, бегом — быстро вперед!» — подумал он и услышал голос Метелева:
— Вперед!