Рассвет пламенеет
Шрифт:
— Сейчас вы как раз очень нужны. В третьей роте остался один санитар. Там серьезный командир роты. Вы побудьте у них… Потом я возьму вас сюда, в санпункт.
Шапкин внимательно рассматривавший девушку со светло-русыми волосами и ровным, чуть вздернутым носом, подойти к ней в присутствии Магуры не решился. Он уважал и побаивался своего начальника.
В глазах Магуры — открытых и почти всегда усталых, покрасневших — он видел и отвагу, и выражение силы. Эти глаза с вызовом глядели на любое препятствие. А то, что Тамара Сергеевна прослезилась, когда в районе Ищерской в санпункте вдруг появился полковой комиссар Киреев, военфельдшер расценил по-своему. Тогда он злорадно подумал: «Это тебе не майор Ткаченко, из которого ты веревки вьешь. Это комиссар дивизии, Тамара Сергеевна!..».
— Рождественский наконец-то узнал о сыне? — спросила Магура у Лены.
— Да, конечно, я рассказала ему обо всем. И о его дочери Анюте, и о жене. Потом он все время молчал. Мне тяжело видеть, как он страдает!..
— Но как ты нас разыскала?
— О, это очень просто! В Грозном стоял санитарный поезд. Я им доехала до Назрани. На дороге «проголосовала». Грузовик и подобрал почти до Орджоникидзе. Тут уж мне указали точную дорогу. В дивизии, вот, переобмундировали меня. А как я рада видеть вас всех! Какая-то у нас воинская часть капитальная, постоянная, крепко сколоченная… Слышите, бой опять разгорается. А я не боюсь. Здесь все на своем месте, твердо, надежно. В штабе дивизии со мной разговаривал полковой комиссар Киреев. Какой это человек!.. вопросы ясные, короткие, сам внешне серьезный, будто даже сердитый, а глаза добрые-добрые и внимательные.
— Как он? — живо спросила Магура. — Похудел, постарел?
— Кто? — не поняла Лена.
— Киреев.
— Я его раньше не видела, не могу сравнить. Но очень спокойный. При мне к нему вошел работник штаба, насколько запомнила, по фамилии Беляев.
— Это большой начальник.
— Ну вот, послушайте, — продолжала Лена. — Майор доказывает, я не поняла, что, но очень горячо говорит. Киреев молчит, а тот продолжает и продолжает. Говорит о действии какого-то батальона. Наконец полковой комиссар тихо произносит: «В поддержку каждому батальону по одной роте. Все!». Майор сейчас же повторяет: «Есть» и уходит. Здесь такой бой, такая схватка, а в штабе говорят вполголоса — все тихо, спокойно. Такое спокойствие и уверенность и нужны для нашей победы. Побежит враг, пробрехался он со своей непобедимостью.
— В штабе батальона виделись с майором Симоновым?
— Да, виделась. Он тоже добрый, этот Симонов.
— Может быть, он хочет таким показаться?
— Нет, — возразила девушка. — Старший у нас хороший, что вы?
— Он очень суров, этот старший…
Лена хотела что-то сказать, но, взглянув в необычно сосредоточенное лицо Магуры, прикусила язык. Ее поразило выражение упрямства и грусти на этом спокойном красивом лице.
XVI
Ночью Лена разыскала Колю Рычкова, который теперь находился в третьей роте. Встретил он Лену так радостно, что, казалось, с огромным усилием сдерживал слезы.
— Остался один, — торопливо жаловался Рычков. — Второй номер убит. А комиссар наш, наверное, о сыне расспрашивал?
— Еще бы!
— Вот мальчонка, а? потеряла его мать.
— Подожди, — проговорила Лена, — а по-моему, он потерял мать. Она же без вести пропала.
— Да ну, без вести… Воюет она. Тоже по вашему, по санитарному делу… Ждет ее сюда Александр Титович. Штаб дивизии запрос сделал, чтобы Марию откомандировали в наш батальон.
— Откуда тебе это известно? — живо спросила Лена.
Рычков рассказал о встрече Рождественского с женой. Лена вздохнула и отвернулась, ощутив в сердце горечь и пустоту. Но она не раскаивалась, что не послушала начсандива и не осталась работать в медсанбате.
— Коля, возьми меня вторым номером на ПТР, а? по совместительству вроде?
— Согласится ли старший лейтенант? — усомнился Рычков.
— А он и не узнает. У меня же не всегда будет дело медсестры. Я пригожусь, поверь.
— Оставайся пока.
— Не пока, а насовсем.
Загадочно помолчав, Рычков проговорил:
— У вас, Лена, голос какой-то особенный, словно кто-то обидел вас чрезвычайно.
Лена встряхнула головой:
— Разве найдешь человека, чтобы он чем-нибудь не был обижен?
— Разные обиды случаются, — выпытывал Коля. — вот, наше общее дело, скажем… Все мы за эту обиду сами стараемся навернуть обидчика. Да в ухо! Чтоб с катушек долой. А бывает, что душевно обижен человек. Своим, близким человеком обижен, например…
— Не будем об этом распространяться, Коля. Смотри, что означают эти две ракеты позади нас?
Оглянувшись, Рычков проворчал:
— Опять фашисты полезли. Вот наши и сигналят: внимание!.. Стало быть…
Воздух впереди темнел и словно струился. Лене мерещились таинственные тени, множество разнообразных неясных очертаний, то будто вставших в рост и колыхавшихся, то прижатых к земле и ползущих к окопам. Они делились и все приближались. Но ни одно из этих призрачных очертаний не вырисовывалось ясно. Справа и слева раздавались автоматные очереди, а когда отщелкивал станковый пулемет, слабый треск словно смолкал. И Лена снова и снова видела, как из пулеметного дула вспыхивало маленькое пламя, вспыхивало и мгновенно дробилось на синевато-бледные искры.
— Кажется, ползут, Коля? — прошептала она.
— Ночью всегда кажется.
— А во-он!.. Ползут, я же слышала, — настаивала она.
Не желая демаскировать себя, Рычков до поры до времени не открывал огня. Ветер холодными мелкими снежинками бил в лицо. В мрачной вышине мерещилось наслоение каких-то волн пластами застилавших одна другую.
У Лены учащенно билось сердце. Она с напряжением ожидала чего-то почти позабытого, будто какой-то страшной игры в жизнь и смерть.
Неожиданно совсем близко прогрохотал взрыв. Отшатнувшись, она ударилась плечами о противоположную стенку окопа, но не вскрикнула. Торопливо поставив пистолет на боевой взвод, оцепенела, прислушиваясь.
В расположении обороны продолжали вспыхивать и гаснуть огоньки, рвались гранаты, коротко вздрагивала холодная почва. От этого создавалось впечатление, что все кругом задвигалось, засуетилось и словно задрожала тьма. Ночь наполнилась сплошным автоматным треском.
— Как сюда прибыли, все время вот так, — тихо проговорил Рычков, ближе придвигаясь к Лене. — Не бывало у противника, чтобы он лез в ночное время. А теперь вот прут чаще всего в потемках.