Рассвет пламенеет
Шрифт:
А позади и по сторонам все нарастал грохот. Из вражеских траншей и окопов взлетали комья пламени. И крики, и человеческий стон точно повисли в воздухе, не находя места, где опуститься.
«Скорей, скорей…» — Пересыпкина щипнуло за плечо. Почувствовав боль, он жадно вдохнул воздух. Резануло в бок. «Вот уже близко. Только бы сердце не разорвалось!» — подумалось ему. И наконец, последний изо всех сил отчаянный прыжок. «Успел, замолчишь ты, гад!..».
Напрягая остаток сил, Пересыпкин вскинул
— Полный, самый полный вперед! — прогремел Серов, рванувшись с автоматом ко второй линии вражеских окопов. — Ружьишко тащи, Филька!
Навстречу сверкнули вспышки ручного пулемета. Над головами свистнули пули — свистнули затем ниже — это уже были винтовочные.
— Ракету! — обронил Симонов, оглянувшись. Пересыпкина рядом не оказалось. «Положат людей!» — мелькнула мысль.
Но вот третья рота понеслась вперед. Опасаясь замешательства, Симонов рванулся и сам, обгоняя солдат. Оглянувшись, он вскрикнул:
— Быстрей!
Мельком он увидел залегшего бронебойщика Рычкова, на ходу приказал ему:
— По пулемету!
Почти в тот же миг грянул выстрел противотанкового ружья. Тяжелое, страшное отстукивание вдруг оборвалось, пулемет захлебнулся. Симонова подгоняла настойчивая мысль: «Быстрей, быстрей!..». догнав Метелева, он крикнул:
— Забирай правее снарядных воронок, Метелев! Правей — значительно…
— Хорошо, я вижу… — откликнулся тот.
Но внезапно будто отпрянул грохот стрельбы и взрывов, отхлынули темные волны чада и пыли. Тяжело дыша, Симонов остановился.
— Н-ну, — с трудом проговорил он, взглянув в потное лицо Метелева. — Взяли! Поломали к чертовой матери их оборону, вот что!
— Вперед надо, товарищ майор.
— Держи! — закричал пожилой гвардеец, показывая автоматом на запад. — Они удирают, смотрите!
— Принимайте решение, товарищ гвардии майор, — произнес Метелев настойчиво. — Ведь в самом деле удирают!
— Сидящих в окопах бить было легче, чем в поле ловить, когда они спасаются от смерти, — с усмешкой заметил Симонов. — Приводите роту в порядок, Метелев. И двинемся… Да россыпью чтоб…
Под ногами зашуршала трава. Навстречу подул трепетный ветер. Солнце, опускаясь все ниже, красноватыми лучами ложилось на желто-серую стерню пшеницы. Несмотря на усталость, Симонов чувствовал себя словно в канун большого праздника. «Сдвинули мы их!.. — думал он, идя позади рот. — Сдвинули с высоты…».
Симонова догнал Мельников. Трудно перевел дыхание, сказал:
— Отвоевался наш комиссар, Андрей Иванович.
Симонов вздрогнул и остановился:
— Как… отвоевался? — спросил он так тихо, что еле расслышал собственный голос. — Убит?
Мельников опустил голову:
— Он жив, но такое случилось… Комиссар навалился на офицера, чтобы взять живым. Это в траншее произошло. А тот под собой взорвал гранату. Сами понимаете, — пламя, взрыв. Рождественского увезли в тыл. Он ничего не видит.
— Я должен продвигаться вперед, Метельников, — сказал Симонов. — Возвращайся к месту боя. Нашего Пересыпкина нет… Не знаю, что с ним. Разыщи. Эвакуируй раненых.
XXV
Как ни тяжело было Магуре видеть Рождественского в таком состоянии, она говорила с ним спокойно.
— Вы говорите, что это временное явление… Но долго ли так будет? — спросил Рождественский.
— Не думаю, Александр Титович, что это у вас надолго. Здоровые нервы — главное в таком состоянии. Вы честно дрались. Долг перед Родиной вами выполнен. А теперь нужно верить, что вы будете видеть… Мне кажется, в спокойствии и заключается главная процедура лечения…
Рождественского усадили в кабину санитарной машины. Некоторое время Магура стояла на подножке.
— Главное — спокойствие!.. — повторяла она.
— Я чувствую, что сами вы не спокойны, — сказал Рождественский, печально улыбнувшись. — Передайте Андрею Ивановичу: если я увижу свет, вернусь в батальон. И только в этот батальон, слышите? Так всем и скажите…
В медсанбате Рождественского раздели, приготовили для купания. Санитарка стала на колени, притронулась к его ногам. Он отдернул их, словно в испуге. Рядом кто-то засмеялся.
— Смелей, смелей, капитан… Я в третий раз попадаю в госпиталь, привык.
— Кто вы? — спросил Рождественский.
— Полковник Сафронов. Из штаба Северной группы фронта. Помните, вы были у меня.
— Вы ранены?
— Я же сказал: третий раз попадаю в госпиталь. Нас угостили в одном и том же бою. Я был в соседней с вами дивизии вашего корпуса.
— Куда же вам угодило?
— Все в ногу. Второй раз, представьте! Все в одну и ту же. Но, кажется, кость не задело. А вы… совершенно не видите?
— Ощущаю свет, но очень смутно…
— Да, вот что: полковника Руммера не ваш батальон схватил?
— Наш. А что?
— Полковник — сволочь. Сначала — раскис, потом замкнулся. Отказался отвечать на допросе. Ну, и дьявол с ним, без него обошлись.
— А как же с генералом Фельми, с его африканским корпусом, товарищ полковник?
— Ну, там, как полагается… Тогда же штаб группы, штаб фронта, вплоть до генерального штаба, все на картах отметили: «Ачикулак. Экспедиционный корпус. Военно-политическая задача: ударно-штурмовая группа прорыва в Иран, в Индию».