Рассвет пламенеет
Шрифт:
Гитлеровцы падали, взмахивая руками, словно зловещие птицы вывернутыми крыльями. Задние перепрыгивали через сраженных, ряды быстро таяли, утрачивая стройный порядок, но оставшиеся продолжали идти. А мощь нашего огня все усиливалась. Стоял беспрерывный гул.
Наконец, наступающие не выдержали. Шквалом огневого вихря их прижало к земле.
Рычков перестал стрелять. Он похлопал ладонью по выходному отверстию дула, улыбнувшись, заговорил восторженно:
— Чрезвычайно мало сказать, что наши теперь бьют их в упор! На таком расстоянии даже не требуется
Рождественский заметил перемену в настроении Рычкова и, усмехнувшись, сказал:
— Скандальное у них крушение мечты!..
— Верно, скандальное, — нехотя отозвался Рычков. — Допрыгаются еще, караси!
Рождественский выглянул из-за насыпи. Солдаты противника уползали к своему переднему краю. В нейтральном промежутке зеленело множество неподвижных точек. Стрельба затихла. Он достал папиросы, закурил молча. И только сейчас обратил внимание на сидящую в углу траншеи девушку с санитарной сумкой. Она сидела, поджав под себя правую ногу, левая ее нога была вытянута вперед, руки лежали на сумке с красным крестом, застывшее лицо ничего не выражало. Казалось, в этот момент девушка жила только слухом.
— А вы сидите, словно к прыжку приготовились. О чем вы так сосредоточенно думаете? — спросил ее Рождественский.
— Профессиональная привычка, — ответила Лена Кудрявцева — это была она. — В бою всегда сидишь и ловишь на слух, где закричат: «Санитара сюда!» Вот и все мои думы в такие минуты… Это и не думы даже, а ожидание, когда потребуется моя сумка с красным крестом…
— Позвольте, но разве вы все делаете механически? Без чувства, без мысли выполняете ваш профессиональный долг?
Девушка чуть заметно повела бровью, болезненно улыбаясь краешком тонких красивых губ.
— Может быть — да! Во всяком случае, я знаю свои обязанности медсестры. Ничто другое меня не занимает в данную минуту. Моя сумка!.. Вот что сейчас составляет часть моей жизни!.. Иногда мне кажется, что именно в сумке с красным крестом спрятана жизнь многих людей. Я стараюсь скорее приоткрыть эту сумку. Перевяжешь вовремя, душе легче…
Несмотря на старание всех трех обитателей окопа соблюдать подчеркнутую вежливость по отношению к комиссару, показать заинтересованность в разговоре с ним, Рождественский почувствовал, что каждый из них словно старался уединиться. Особенно чувствовалось это в безучастном тоне девушки. Но в дальнейшем разговоре, когда он спросил, почему они не ушли на отдых, глаза Рычкова внезапно ожесточились и выражение усталости моментально исчезло с его лица.
— Мы же не бежали, когда немецкие танки мяли остатки нашего батальона. Мы ждали подмоги. А встретились с вашими, нам предложили смотаться в тыл. Чрезвычайно, знаете, обидно!
— Да, политрук Бугаев снисходительно разговаривал с нами, — поддержала Лена, — милость оказывает и только…
— Вы бы могли отдохнуть, — возразил Рождественский.
— Вчера мы чуть не падали от усталости, но мы не уходили, ждали… Потом мы присоединились к вам. Хотелось ухватиться за свежую силу, чтобы вместе с вами… А нам бесцеремонно сказали: «Уберитесь!» Правильно это, товарищ капитан? — спросила Лена.
— А разве позабыть нам боевых друзей? — взволнованно прервал ее Николай, защищая ее довод. — Нет, наша драка еще не кончена!..
— Мы поклялись отомстить, — продолжала Лена. — Все, что пережили, мы все будем помнить.
Вслушиваясь в тихий, усталый голос девушки, комиссар взял ее огрубевшую руку и словно снова почувствовал в эту минуту всю глубину страданий не только одной медсестры, — многих тысяч людей.
— Немцы от нас добиваются именно слабости, — сказал он. — Об этом всегда и везде надо помнить.
По лицу девушки скользнула хмурая тень. «Он считает нас слабыми», — подумала она. Пальцы ее задрожали. Освободив руку из горячей ладони капитана, она сказала:
— Напрасно вы думаете, что мы за время отступления потеряли способность сопротивляться… Это не так.
Сосредоточенный Звонарев вдруг воскликнул:
— Воздух!
Со стороны Моздока послышался прерывистый рокот вражеских самолетов. И вскоре над «Неволькой», немного повыше овеянных пылью и дымом высоких ив, показалось двенадцать юнкерсов.
— Зараза! — трудно выговорил Рычков. — Вчера было шесть…
— И как раз в это время, — дополнил Алешина Звонарев. — Смотрите, товарищ капитан, тройка откалывается в нашу сторону.
От канала гулко загремели зенитки, возле самолетов вздулись беловатые облачка взрывов. Застучали станковые пулеметы. И, точно в ответ, с чистого неба к «Невольке» со свистом полетели бомбы. Взрывы заколебали землю. Над полем захлестали взрывные волны.
— Идут на нас! — проронил Рычков, оседая в траншее. — Алеша, наше ружьишко сюда…
— Есть!
— О!.. Да вы совсем молодцы! — обрадованно воскликнул Рождественский, увидев неуклюжее противотанковое ружье. — Со своей артиллерией!
— Падает! Прямо на нас падает! — шептал Звонарев над ухом Рычкова.
Рычков выстрелил и сразу почувствовал, как под ногами заколебалась почва. Перед глазами словно из недр земли вырос огромный черный столб. Облюбованный Рычковым «Юнкерс» развернулся и во второй раз стал пикировать. Рождественский мельком взглянул на Лену Кудрявцеву. Она сидела с окаменевшим лицом, не меняя позы. Звонарев, склонясь и морщась, шептал:
— Коля, ты ему на рыло муху клади, на рыло!..
— Не горячись, Коля, — сказал Рождественский, — второй раз нельзя просчитаться, уйдет!
Терпеливо выжидая удобный момент, Рычков спокойно целился. Как только самолет стал уходить от земли, выстрелил. От правого крыла потянулась черная полоса дыма. Юнкерс завалился на крыло и, рассекая воздух, ринулся книзу. Он врезался в землю за сопкой, в расположении противника.
— Скажу по совести, первый раз такой карась у меня на счету! — глотая воздух, возбужденно проговорил Рычков.