Рассвет пламенеет
Шрифт:
Прислонившись плечом к стволу дерева, она стала вспоминать весь прошедший день, проведенный с Рождественским в Ищерской. Теперь ей думалось, что во всем говоренном для нее, в каждом слове его не было той значимости и силы, которую в словах его всегда приходилось чувствовать в моменты совместной опасности на разведке, будучи один на один в глубокой песчаной полупустыне. Сегодня будто все у него было подчинено — в мыслях, в разговорах — воспоминаниям о батальоне и сборам к переходу через линию фронта.
«И вот он ушел, а я одна осталась среди этих деревьев, как среди безмолвных теней, — снова вздохнула она, и лицо ее вдруг снова приняло строгое выражение, будто окаменело. — С необыкновенной легкостью простился со мной, пожав мне руку, и ушел. Как будто между нами и не было дружбы — той, которая, как мне казалось в степи, останется на всю жизнь.
Дружба не приходит по велению или пожеланию только одного человека — у каждого на этот счет своя воля. И вот ушел он, а я, окруженная своими мучительными думами, одна осталась. Может, меня будет охватывать смутный ужас, но я буду здесь жить. Ну, пусть, ну и буду смотреть прямо в глаза даже смерти».
Продолжая думать обо всех самых простых разговорах с Рождественским, вспоминая при этом все черты его лица, Лена все больше мрачнела. Постепенно в ней нарастало ожесточение ко всему в ее жизни, в особенности к тому, что привело ее ко встрече с ним.
«Ведь он не мог не понимать того, что творилось в моей душе, в особенности тогда, когда уже начало вечереть и ему нужно было готовиться к выходу из станицы. Неужели он способен притворяться не замечающем душевной боли другого человека? Да, ничего радостного не вышло из первого моего увлечения. Но увлечение ли это или большее что-то? В общем, думай, Лена, стой здесь и думай о том, что для тебя уже стало, быть может, невозможным, — иронизировала она над собой. — Не жалей себя, как не жалела и прежде, когда отступали мы. А впрочем, тогда я была более счастлива, когда не думала ни о ком, кроме мамы. Где только ты сейчас, мама моя родная?» — подумала она, сдерживая себя и проглатывая подкатившиеся к глотке рыдания, поспешно смахивая со щек слезы, которыми внезапно полны стали ее глаза.
Она все еще стоит на том же месте. Минута за минутой уходит, скоро и без шума.
Но вдруг она резко обернулась назад, широко раскрывая глаза. В доме Прохора громко заплакал ребенок. «Он плачет, точно увидел свое горе во мне, — мелькнула у нее мысль. — А может, ему и не следует в эту секунду плакать?». Через минуту она уже стояла на пороге, устремив на изумленную и перепуганную жену Прохора свои глаза. В них, будь в хате посветлее, заметно было бы чувство мучительное, как бы выражавшее такое обидное бессилие, какое бывает только во сне, когда человек пытается употребить свою физическую силу и не может этого сделать.
— Почему девочка так заплакала? — строго спросила Лена, словно в этом хотела обвинить жену Прохора.
— Всех уже уложила спать, а эта все про отца… Никак не могу угомонить ее, бесстыдницу. — И женщина сейчас же прикрикнула на ребенка: — Вот ты мне завизжи, запищи ты еще мне!..
Лена с облегчением вздохнула и усмехнулась. И ей захотелось остаться здесь на ночь. Она этому очень была бы рада, — тут бы и просидеть до возвращения Прохора. Как хотелось поговорить о Рождественском. — «А может, уж лучше идти к Насте, пока не вернулись «постояльцы» к ней», — внезапно подумала девушка.
«Ну, так скажите Прохору, что я у Насти», — уже хотела было сказать она, но, передумав, ограничилась только тем, что пожелала хозяйке спокойной ночи. «Когда потребуется, то и сама найдусь, а если не найдусь, тогда, очевидно, и Прохор не поможет мне. О, я знаю, что тогда будет со мной».
А очутясь вблизи уже от Настиного дома, Лена мысленно укоряла себя: «Стыдись, к чему это тебе малодушничать. Разве ты первый раз рискуешь жизнью? Была бы тебе цель ясна. Ну, смелей же, смелей!»
Физического же и душевного спокойствия, в чем Лена очень сейчас нуждалась, она была лишена в этот первый вечер самостоятельной ее работы в тылу врага. В квартире Насти «постояльцы» уже были в сборе, это заставило Лену внутренне сжаться от омерзения при мысли о том, что ей нужно будет продолжать разыгрывать девушку-простушку, не обращающую внимания на разговор немцев между собой. А надо было фиксировать в уме каждое сказанное ими слово. Кивнув в сторону второй половины хаты, взглядом спросила у Насти: «Они вдвоем?». Та безмолвно ответила утвердительно и показала глазами на стол, как бы говоря: «Давайте будем ужинать». Девушки научились понимать друг друга с полуслова. Лена поглядела на полуприкрытую дверь в другую комнату и молча села за стол.
На мгновение воцарилась неприятная тишина во всех комнатах, точно люди почувствовали опасность. «Вот выросла бы от пола до потолка сплошная стена, чтобы она не выпустила оттуда гитлеровцев», — подумала Лена, с замиранием сердца прислушиваясь к тишине, которая порой казалась жуткой. Затем там опять заговорили, и хотя ей нужно было выслушивать все, но близость эсесовцев она ощущала, как могла бы ощущать на своем теле гнойный нарыв. До слуха вдруг донесся громкий голос капитана Лихтера:
— О, да, как же иначе было выкрутиться из создавшегося тупика. Нужно же оправдать наше топтание на месте. Но я скажу вам, что наш командующий — старый осел, если такими силами, какие он оставляет нам, рассчитывает связать русских. Вы спросите, почему я утратил веру в его новые замыслы? Не могу вам точно ответить, но знаю, что мы опоздали. За время нашего топтания здесь русское командование подтянуло свежие силы. И об этом в штабе у нас все знают, но никто не смеет рта разинуть. Я не удивлюсь, если генерал Червоненков завтра прикажет войскам своим перейти в решительное наступление против нашей обороны в районе Ищерской.
— Перейти в наступление русские могут, — откликнулся лейтенант Квакель, которого Лена в любое время дня и ночи могла угадать по голосу, — но им не дано будет развить операцию против нас. Кроме того, они вынуждены будут, как это сделал и наш командующий, часть своих войск перебросить в район Владикавказа. Вообще же не скрою, мне тоже боязно предположить, что мы однажды можем увидеть пустоту на том самом месте, где воображением нами созданы картины величественных побед! Это будет катастрофа для нации!.. Уж лучше не говорить об этом, господин капитан.