Рассвет пламенеет
Шрифт:
В следующую ночь нужно было перейти линию фронта. Рождественский согласился с Прохором, что лучшее место для перехода — топи, заросшие лесом по берегу Терека. Жена Прохора и дочь, взяв топорик и веревку, пошли в заросли над рекой за сухим валежником. А Прохор с одним из соседей — надежным человеком, запряг в телегу старого колхозного коня. Они даже ухитрились получить пропуск у коменданта на право перевоза сена в станицу. Однако не успели они перебраться через «Невольку», как их завернули обратно. Прохор говорил своему соседу, когда они решили попробовать в другом месте:
— Слышь-ка, Федор, твоя борода глупому патрулю может внушить почтение. Отвешивай поклоны, просись, ей-богу, да подольше…
— О-о!.. — заверил старик. — Тут уже я на поклоны спины не пожалею.
— Ну вот, а тем часом я буду глазами зыркать, где у них что в движении…
— Давай, Прохор, валяй. Дело это общее.
— А уж погонят ежели, тогда не тяни, не то пристрелить могут. Так что гадай по виду, с кем ты дело имеешь.
Они кружили по буграм и балкам. Но, вероятно, старому колхозному мерину суждено было оставаться без сена.
— Потерпи, конь, — виновато сказал Федор, когда вернулись в станицу. — Видать, такое время недолго протянется. Вот зараз надеру-ка я тебе соломы с крыши, и жуй. Что ж поделаешь, какое было сенцо, все анафемы заграбастали, чтоб им ни дна, ни покрышки!
Постучав в окно, он позвал:
— Яшок, выдь-ка сюда!
Из сеней на двор вышел мальчик, с густыми русыми бровями, с голубыми глазами, глубоко сидевшими под нахмуренным лбом. «Я слушаю!» — говорил его строго подтянутый вид. И в то же время казалось, что он хочет сказать: «Мне все здесь не нравится!». Чего-то ему здесь недоставало.
— Дяденька Федор, попасти Саврасого? — спросил он не по возрасту степенно. — Я сейчас…
Федор взглянул на белокурую головку мальчика, на его задумчивое лицо, и ему стало грустно. Старик своих детей не имел. Мальчик ему полюбился, но эта Настя… Хотя именно она и привела Яшу к нему, все же он всем своим существом ненавидел девушку с того момента, когда Настя сказала, что она-де, мол, теперь считает мальчика своим приемным сыном «Вот нахальная девка! — думал Федор. — Холера… С панталыку сбивает мальчонку!».
Он заглянул Яше в глаза, спросил подавленно:
— Была званая матка опять? Вот я ей, — и он засуетился, комкая в узловатых руках вожжи. — Я вот ей, только еще появится. Мы могем и закруткой…
— Нет, ее не было, дяденька Федор.
— А-а… Ну, не будь скучный, попаси Саврасого. Дрянная жизнь для него наступила, Яшок. Ездили мы, ездили!.. А всюду эти… Вот разнесчастный Савраска без сена опять остался. Или не любишь ты коняк? Молчишь, а?
— Люблю, — возразил мальчик.
— А верхом ездил?
— Еще как — в седле.
— Н-ну? А где же?
— У нас на Дону. — Мальчик помолчал, вспоминая что-то, потом сказал увлеченно: — С папой ездил. А степь там, дяденька Федор, глазом до конца не достать — ровная. А травы — ух! Земля — чернозем… у вас не такая.
— Вот прогонят чужаков, повезу я тебя в вашу степь. Посмотришь, может, наша лучше, чем на Дону, — словно обиженный, проговорил Федор. — Это нашей-то конца и края нет!
— Есть, — убежденно заявил Яша.
— А ты как знаешь?
— С мамой бежали мы по вашей степи, а я думал — конца ей не будет, а вот кончилась. В ваши пески прибежали. А если бы пробежали еще немножко, к Каспийскому морю вышли бы.
— Вот как! А ты откуда про моря знаешь?
— А кто же не знает про моря? Я даже про океаны…
— Смотри-ка! А сам ты видел?
— Океана не видел, а море, Азовским называется, видел. Рыбы в нем — ух! На экскурсию ездили, папа возил. Он педагог…
— Это как — педагог?
— Ну, учитель, значит.
— А-а… детей, что ли, учил?
— Нет, учил больших, как я.
— Ух ты — большой!
— Большой, — совершенно серьезно сказал Яша и смолк.
— Ну, ладно, верю — большой, — примирительно проговорил старик. — Попаси Саврасого, во-он туда его, по огороду, у канавы…
Прохор рассказал Рождественскому о том. Что он видел в степи.
У комиссара складывалось твердое убеждение, что наступать отсюда противник не намерен, что здесь, по обрывистому скату от Терека и по равнине в сторону Ногайских песков, им создана прочная оборона. Сообщение Лены о том, как поспешно отбыли из Ищерской офицеры, Настины жильцы, подтверждало, что где-то в другом месте Клейст концентрирует силы для прорыва обороны советских войск.
— Слушай, Прохор, — дрогнувшим голосом, насторожившим Лену и хозяина, позвал Рождественский, — смотри! — Он указал рукой сквозь окно. — Странный мальчик какой-то…
Подойдя к окну, Лена увидела мальчика метрах в трехстах, стоявшего возле лошади спиною к окнам. Одет он был в длинный ватник с поднятым воротником.
— Титыч, в окно-то не очень, не надо бы вам, народ ходит… — обеспокоился Прохор. — Сядьте за притолоку. Заметить могут. А мальчик — это сиротка, Федоров сынишка теперешний. Нервный мальчонка, что верно, то верно.
— Сколько стоит — не шелохнется! — заметил Рождественский.
— Такой уж он и есть. С людьми неразговорчив, все молчком больше. Только к нашей Насте льнет…