Разгон
Шрифт:
Может, он и сюда приехал среди ночи тоже ради Карналя. Почему-то подумал, что тот сегодня будет у дочки, а отставать от академика Кучмиенко не хотел нигде и никогда. Всюду за ним! Оберегать, помогать, угадывать желания, настроения, особенно же после смерти Айгюль, которую тот так любил. Плохо, что не застал здесь Карналя, еще хуже, что зацепился за эту молодежь и теперь не знает, как отцепиться. После его масштабов - эта малометражка, в которой тебя вдобавок ко всему еще и презирают. Какая странная все-таки жизнь! Отец умер, свиносовхоз перекантовали в какой-то там комплекс. Полина разбилась. Черти ее носили с той неистовой туркменкой. Тоже мне заслуженная артистка! Никакие звания не помогают, когда человек дикий. Вон Карналь тоже - академик, а попробуй возьми его голыми руками!
Кучмиенко зевал до треска в челюстях, ерзал за столом, усаживался и так и этак, клонил голову то на одну сторону, то на другую, напускал на себя вид пренебрежительный, сонный или, напротив, взбодренный - ничто не помогало. Молодые танцевали себе что-то медленное и нескончаемое. Юрий щелкнул выключателем, оставил в комнате приглушенный свет, им хотелось интима, нежности, загадочности, а Кучмиенко чихал на все интимы, он привык к размаху, принадлежал к людям, готовым поставить свою кровать на Крещатике, обедать на вершине Эльбруса, осветить себя всеми огнями Братской ГЭС. Все мое, все для меня.
А между тем он лишил себя всего сам, забравшись в тесноту этой малометражки, очутившись и заключении среди этих бездушных молодых. Ему отведена унизительная роль непарного числа, он безмолвный свидетель, наблюдатель и подслушиватель, он может сидеть, может выйти на балкон, может сбежать по ступенькам и броситься в залив - никто этого не заметит: они упиваются своею молодостью, красотой, независимостью.
Кучмиенко забавлялся вилкой, ножом, чайной ложечкой, барабанил пальцами по столу, надувал щеки, пытаясь подстукивать под мелодию танца, но музыка была ему неизвестна, у него ничего не выходило, с горя дернул несколько рюмок водки, на душе немного повеселело, тьма раздвинулась, перед глазами заиграло радугой, он как бы поплыл на волнах музыки и приглушенных голосов, был, правда, лишь слушателем, но довольствовался и этим, так как бессознательное подслушивание давало ему возможность оказаться над теми, кто говорил. Это превосходство доставляло не только удовольствие, но и давало власть, он отдавался своей новой роли охотно, даже вдохновенно, забыл о своей солидности, не терзался больше чрезмерностью своей телесности, стал легким, невесомым, невидимым, превратился в сплошное летящее ухо, подслушивающее устройство, летел за двумя парами, как злой ангел, вклинивался то в один разговор, то в другой, а они перебрасывались словами, ничего не замечая, пренебрегая его присутствием и участием, захваченные собой, безжалостные в своем увлечении, а иногда и великодушии...
Иван. У меня словно бы чувство вины перед товарищем Кучмиенко.
Анастасия. Он какой-то беспомощный.
Иван. Я, кажется, оскорбил его.
Юрий. Мне кажется: ты оскорбил меня.
Людмила. Юрин отец прошел войну.
Иван (Юрию). Тебе я сказал правду.
Юрий. А что такое так называемая правда?
Иван. Правда - предупреждение, что дальше так жить нельзя.
Людмила. Жизнь - это не постоянные победы и успехи. Иногда это поражения, утраты. Рано или поздно узнаешь о них. Сам или кто-нибудь скажет. Папа любит повторять: оппоненты нужны для оттачивания мыслей.
Юрий. Нужны, но кто их хочеть иметь?
Людмила. Игра должна иметь единые правила.
Иван. Есть правила игры и правила борьбы.
Юрий. Иван всегда отличался так называемой прямотой. Что это такое? Это означает: говори правду всегда тому, кому она неприятна.
Анастасия. А могли бы вы не говорить сегодня о делах?
Юрий. В таком случае давайте разъединимся и соединимся снова.
Пары поменялись. Юрий толкнул Людмилу к Совинскому, сам выхватил у него Анастасию, на магнитофоне сменилась кассета, музыка была теперь с каким-то рваным ритмом, хотя и негромкая, приглушенная, так что Кучмиенково ухо без помех могло и дальше кружить над парами и улавливать все, что говорилось. А сам он тем временем, как сосед-танцор, молча и методично опрокидывал в рот маленькие рюмочки, аппетитно чавкал, выбирал самые вкусные кусочки утки, которую почти никто не ел. Теперь он
Юрий. Все люди - просто люди, а вы - божество.
Анастасия. Так называемое?
Юрий (смеется). Само собой.
Анастасия. Вы часто смеетесь.
Юрий. Добавьте: охотно. Я смеюсь, Люка серьезная. Разделение труда. Разнообразное выражение лиц.
Анастасия. Я бы не сказала. У вас преобладает однообразие.
Юрий. А именно?
Анастасия. Отсутствие деликатности.
Юрий. Так называемая деликатность не что иное, как трусость, отсутствие воображения. Например, Иван. С начальством скромный и тихий. С девушками вежливый, как одессит. А в вопросах любви не мешает порой иметь немного здорового нахальства.
Анастасия. Самовлюбленные люди всегда считают, что в них все влюблены.
Юрий. Ваша красота не уменьшается от таких резкостей.
Анастасия. А вы всегда верите лишь в то, чего вам хочется.
Юрий. Вы уже догадались?
Анастасия. Но желания так непостоянны.
Юрий. Да вы так называемая штучка!
Анастасия (смеется). И это еще не все.
Юрий. Я только что подумал, как было бы здорово поцеловать вас, а вы... У вас много общего с Иваном.
Анастасия. Наверное, это нас и сблизило.
Юрий. А что было бы, если б мы с вами встретились раньше, чем...
Анастасия. Можно не продолжать. Ничего бы не было.
Юрий. Все равно я бы поцеловал вас даже после этик слов.
Анастасия. Держитесь на безопасном расстоянии.
Юрий. А чем измеряется так называемое безопасное расстояние?
Анастасия. Рассудительностью.
Они умолкли, и Кучмиенко мигом "переналадил" свою аппаратуру на волну Совинского и Людмилы. Все-таки малометражное строительство имеет свои неоспоримые преимущества. Тут можно слушать людей даже тогда, когда ты на восьмом этаже, а они на первом. Когда-то, еще студентом, Кучмиенко приходил к хлопцам в общежитие, и они подслушивали, что делается в девичьих комнатах. Но там стены были толстые, еще довоенные, приходилось прижимать к стене пустой стакан, используя его как резонатор. А тут не нужны никакие резонаторы, никакое физико-математическое образование. Кто хочет слушать, тот услышит!
Людмила. Его нельзя ни перевоспитать, ни изменить. Да и сердиться на него нельзя. Никто долго не выдерживает. В нем все так естественно. Может показаться, что он живет только ради собственного удовольствия, но это впечатление обманчиво. Он очень добрый.
Иван. Я вычитал где-то стишок. Запомнил четыре строчки. Послушай: "Живе, пристроена батьками i мужей прибрана до рук, та сама чиста моя память, та найрозлучнiша з розлук...".
Людмила. Ты не слышал о случае на охоте? Это так характерно для Юки. Папа устроил ему охоту на кабана. Собралось много известных и неизвестных людей, ну, сам понимаешь...
Иван. Королевская охота.
Людмила. Папа не может ходить с ружьем, он вообще против убийства, ну, предложил, чтобы взяли Юку. Стали они там на номера, попрятались, ждут, пока егери нагонят на них вепря. А выскакивает неожиданно лиса. Все пропускают лису, так как ждут кабана, а выстрел вспугнет его, все затаились, совершенно естественно. Все, кроме Юки. Он прицеливается и бьет в лисицу. Не попадает, лиса убегает, а все охотники проклинают потихоньку стрелка-нарушителя. Но не беда. Кабана еще нет, он не услышал выстрела, где-то бежит. Опять все стоят, ждут. Опять выскакивает огромный заяц и прямо на охотников. Его тоже пропускают, кто же станет ради зайца пугать кабана. Но Юка прицеливается, бьет сразу из обоих стволов, заяц летит кувырком, Юка ревет от восторга, а кабан тем временем, напуганный выстрелами, убегает в сторону... Можешь представить, что спасло Юку только то обстоятельство, что там собрались интеллигентные люди. Юка сам зажарил зайца в овощах и вине, пригласил академиков, и они заявили, что неизвестно еще, кто прав. Юка, который убил зайца, или те охотники, которые хотели убить кабана, но кто знает, убили бы его или нет... Почему ты молчишь?