Разложение, или Катабасис в пещеру Платона
Шрифт:
Давид не был к этому готов. Он хотел подписать нужные бумаги, договориться с ритуальным агентством и заниматься похоронами. Никому не нужные вопросы, как он считал, только усугубят его и без того тяжелое состояние. Давид хотел заткнуть его, послать куда подальше и высказать все, что он об этом думает.
– Хорошо, задавайте.
Холод пробирал его. Конечно, они находились не в самом отделении с трупами, но он ощущал близость этой комнаты. Давид чувствовал смерть всем нутром, буквально вливаясь в процесс омертвения. И это холодное безжизненное помещение лишь усиливало мощность этого чувства. Масла в огонь подливало ощущение мерзости, спровоцированное неизвестно чем. Неприязнь, усиливающаяся с каждой секундой. Будучи до боли брезгливым, Давид начинал злиться и изо всех сил сдерживал свой гнев. Он понимал, что любое неприятное внешнее воздействие способно его взорвать.
– Когда Агата утонула, вы были вместе, верно? – сходу, как на допросе, спросил Кравиц.
– Да, это так. Мы отдыхали на озере, – голос Давида был спокойным, но от недосыпания он иногда прожевывал слова. – Я уснул на берегу, а когда проснулся, она уже… была под водой.
– И вы вытащили ее на берег?
– Да, вытащил. Но уже было слишком поздно.
Ранее Давид думал, что ему будет сложно об этом говорить. Он ошибался.
– Хорошо. Тогда такой нетипичный вопрос… В каких отношениях вы состояли с женой? – Кравиц смотрел на него то ли с презрением, то ли с подозрением.
– В каких отношениях? – Смутившись, повторил Давид. – В хороших, как всякий муж со своей женой.
– Ну мужья все-таки бывают разные, – он продолжал сверлить Давида взглядом.
– Да, но… Подождите, вы что, подозреваете меня?
– Нет, только хочу избежать потребности в таком подозрении. – Он говорил холодно, не выражая никаких эмоций.
Внезапно появившееся чувство несправедливости привело Давида в состояние ярости.
– Потребности и так нет. Мы были в хороших отношениях, любили друг друга. Мне незачем убивать ее.
Кравиц какое-то время молчал, затем достал из стола фотографии и показал Давиду. На них была изображена шея Агаты, покрытая кровавыми полосами. Тогда, на озере, он не обратил на это внимания.
– Экспертиза обнаружила следы удушения на ее шее, полученные, очевидно, насильственным путем. Но это полностью противоречит вашим словам. Ведь, если верить вам, вы были на озере вдвоем, и утонула она без чьей-либо помощи. Возможно, эти раны были получены ею заранее, и не они стали причиной ее смерти. Это маловероятно, но все же. Сейчас проводят еще одну экспертизу, которая определит, что же стало причиной асфиксии: удушение или утопление. Я хотел бы узнать, что вы можете об этом сказать.
Давид какое-то время молча разглядывал снимки.
– Я не знаю. Правда, я ничего не понимаю.
– Может быть, в этот день на нее кто-нибудь напал на улице? Или, как бы сказать, вы с ней занимались чем-то подобным в интимных играх?
– Нет, господи. Что вы… – Давид сам не понимал, наигранным или искренним было его ханжество. – Боже, нет.
Следователь молча его разглядывал, пытаясь выяснить что-то по лицу, но, видимо, ничего не добившись, вновь обратился к нему.
– Хорошо. Взгляните сюда. Как вы думаете, что это? – он показал на другие снимки.
На них были ноги Агаты, полностью обвитые ярко-красными, напоминающими татуировки, полосами.
– Ума не приложу.
– Это следы насильственного давления. Вернее, последствия от насильственного давления каких-то предметов. Такие остаются на запястьях после наручников, или на шее у висельников. Но откуда они у Агаты? Вы же понимаете, что она не могла запутаться ногами в водорослях. – Он какое-то время молча смотрел на Давида. – Помимо этого, у вашей жены был выбит зуб. Может быть, вы знаете, как это произошло?
Давид тяжело вздохнул.
– Слушайте. Я реально не понимаю, что это такое и как так вышло, но я любил ее и, клянусь богом, никогда не причинил бы ей зла.
Кравиц прикурил сигарету.
– Вы верите в бога?
Давид задумался над его вопросом.
– Какое это имеет значение?
– Никакого, просто любопытно. Вы уже трижды упомянули его в нашем разговоре.
– Я не знаю. После всего этого… Я не знаю, во что я верю.
Кравиц посмотрел на выходящий из сигареты дым и малозаметно улыбнулся.
– А знаете, что знаю я, Давид? – следователь стряхивал пепел прямо на стол. – За двадцать лет работы я прекрасно знаю, чем отличается человек, отменно изображающий скорбь, от скорбящего в действительности.
Кравиц взглядом показывал, что ждет реакции Давида. Ожидание оказалось напрасным.
– Вы можете идти. Мы продолжим разбирательство и будем держать вас в курсе.
Не ответив ни слова, Давид встал и уже был готов уйти, но Кравиц остановил его, снова обратившись к нему своим холодным голосом.
– И примите мои соболезнования.
***
– Наличкой или картой?
– Наличкой.
Ощупывая карманы в поисках мелких денег, Давид обратил внимание на костяшки своих пальцев. Красные точки на них могли бы вызвать подозрение, что недавно их обладатель вступил с кем-то в драку, но все было куда проще. Давид, всеми силами сдерживая гнев в разговоре со следователем, выразил его чуть позже, на мусорном ведре, стоявшем около здания морга. Уже успокоившись к моменту пребывания в магазине, он с улыбкой вспомнил об этом случае, дав себе указание в будущем так не делать.
– Возьмите, – в кармане нашлась только десятка.
– Извините, но вы не могли бы дать без сдачи?
Пухлый мальчишка с усеянным веснушками лицом, вероятно, работавший в продуктовом, чтобы не просить деньги у родителей, дышал на посетителей своей усталостью.
– Если бы мог, дал бы без сдачи, – презрительно ответил Давид.
– Еще раз прошу прощения, но я не смогу дать вам сдачу. Такие, как вы, приходят сюда и расплачиваются большими купюрами, но здесь же не разменный пункт, верно? У меня попросту не осталось мелких денег.