Реалити-Шоу
Шрифт:
Глава седьмая
В семь часов вечера позвонил Серёжа. Доехал без приключений, всё хорошо, привет от мамы. Я к этому времени окончательно остыла, и уже час, как не материла его последними словами, но и соскучиться не успела. Он сказал, что хочет отдохнуть с друзьями. Что ж, всё честно, вчера я гуляла с подругами, сегодня он со своими деградантами. Разговор не клеился, тяжело вздохнув, напомнила ему, что собиралась спать и положила трубку. Сна, как назло, ни в одном глазу, читать тоже не хотелось. Поверхность дивана показалась жестче, чем обычно, возможно потому, что я лежала голышом, под простыней, и за три часа Серёжиного отсутствия успела отлежать себе все
Бесцельно пройдясь по квартире, я, не включая свет, нащупала в кармане джинсов визитку Геннадия. На темно-синем фоне призывно блестят золотые цифры. Три семерки подряд, три восьмерки, единица. Такой номер порядочных денег стоит. Бессмысленная трата. Кто же сегодня заучивает телефонные номера? А в телефонной книжке он всё равно будет записан как Геннадий, и там пусть хоть все цифры семерками будут, хоть восьмерками, да хоть иероглифами китайскими, нет никакой разницы. Но на визитке смотрится эффектно. Может, мне не понять, потому что у меня нет собственной визитки? Нужно обязательно сделать. Сунула бы ему визитку, дескать, журналист я и всё такое, Геннадий, звоните в любое время, он бы и позвонил. Серёжа в Касимове котлетки мамины жуёт, я в ресторане устриц уминаю — хорошие получились бы выходные. Но визитки у меня не было и Геннадий не знает мой номер, а сама я звонить не стану. Просто наберу его номер и после первого же гудка сброшу. Когда он перезвонит, скажу, что набрала случайно, записывала контактный номер в телефон, не туда пальцем ткнула, извинюсь, положу трубку, но номер мой у него останется. К гадалке не ходи, запишет, сам потом позвонит.
Геннадий не перезвонил. Постояв минуту перед зеркалом, намазала губы гигиенической помадой. От слез под глазами мешочки. Оно и к лучшему, что не перезвонил. Куда я в таком виде поеду? С одеждой тоже не всё слава Богу, но с этим попроще, у Светки можно одолжить на вечер. А, предположим, позвонил бы, что тогда? Неужели, так взяла бы и побежала на свидание со взрослым дядечкой? Сама не знаю, хочу ли, могу ли. Не готова я к таким экспериментам. С другой-то стороны, это же никакая не измена? Ну, пошла бы в ресторан, ну покушала, ну домой он меня проводил, сытая, довольная, легла бы спать в своей постели. Одна одинешенька, прошу заметить. На смену хандре шло игривое настроение, что не предвещало ничего хорошего. А черт с ним, с Геннадием, и с Серёжей тоже. Один старик с душой подростка, другой подросток с душой старика, стоят друг друга. Шли бы оба темным лесом, а я сгоняю в магазин, возьму бутылочку полусладкого и шоколадку с фундуком.
Сходила в магазин. Вернулась. Бутылка вина и шоколадка на столе. Всё по плану. Всё так, как я хочу. В который раз убеждаюсь, что рассчитывать можно только на себя. Бросила в стакан пару кубиков льда. При каждом глотке они касаются губ, приятно холодят до мурашек. Полулежа на диване, я наслаждаюсь терпким вкусом. Кто-то ж собирал для меня руками спелые гроздья винограда, где-то под жгучим солнцем Кубани, (посмотрела этикетку, нет, Крыма), и от этих мыслей тепло, текущее по телу, перерастает в летний зной. Запахло морем. И криком чаек с шумом прибоя кажется гул холодильника «Орск».
Шумит в ушах. Мне стало тесно в джинсах. Погасила свет. Разделась, но укрываться не спешу. Кем бы ни был мой наблюдатель, мне нравится его дразнить,
«Ты хочешь на меня смотреть?» — мысленно задаю глупый вопрос, такой, каким задаются любовники, лаская друг друга. — «Чего же ты хочешь? Что тебе показать?» — проносится в голове. — «Может быть это», — глажу грудь круговыми движениями, — «а может вот это?» — резко раздвигаю вытянутые ноги, перекрещенные прежде, и смыкаю секунду спустя. «Нравится? Хочешь ещё? Пожалуйста. Ещё? Как скажешь. Сегодня мы с тобой одни, лишь ты и я. Любуйся, мой хороший».
Проснулась в восемь, и разбудил меня вовсе не кот, как это обычно бывает, а телефонный звонок. Спросонья сложно понять, с какой стороны доносится трезвон и почему ещё не сдох звонящий мне в такую рань, после всех проклятий отправленных в его адрес.
— Да, — не открывая глаз, рычу в трубку.
— Вы мне звонили, — слышу бодрый голос Геннадия, — пропущенный от вас был вчера.
— Геннадий? — непроизвольно выкрикиваю первый слог, захлёбываюсь на последнем, кряхчу, не в состоянии совладать с голосом и пересохшим языком. Коротко откашливаюсь, шумно сглатываю и повторяю, — Геннадий?
— Да, — отвечает он громко и по-армейски четко.
— Геннадий, это я, Алёна. Помните, мы познакомились на выставке.
— Алёна? — повисает пауза, словно он перебирает в уме всех Алён, от тех, что родились в пятидесятые годы прошлого века и по сегодняшний день. Ещё один артист нашелся. — Ах, Алёна! Ну конечно помню. Так это ты звонила? Что случилось?
— Ничего не случилось, всё хорошо.
— Хорошо. А чего звонила?
— Я вам, не то чтобы звонила. Просто номер в телефон записать хотела.
— Не слышно, громче говори. Что записать нужно? — перекрикивает он какую-то машину работающую рядом с ним.
— Ничего записывать не нужно, я уже всё записала.
— Что записала?
— Номер телефона в телефонную книжку записала.
— Чей номер? Мой?
— Да.
— Так я же визитку дал.
— Ну да, а я с неё в телефон номер переписала, чтобы не потерять.
— Хорошо. Так ты по этому поводу звонила?
— Да не звонила я вам.
— Как же не звонила? — перебивает он, недослушав до конца, — у меня пропущенный вызов от тебя был.
— Случайно получилось, — оправдываюсь я, готовая провалиться сквозь землю. Всё, что могло пойти не так, пошло не так. — Я просто номер в телефонную книжку переписывала, случайно не туда пальцем ткнула, и вызов пошел.
— А-а-а, понятно-понятно. Ну, звони, если что-нибудь понадобится, — сказал Геннадий каким-то раздраженным тоном и положил трубку. Деловой человек, что поделаешь. Телефон для него — источник доходов, а не средство связи, и использоваться он должен по назначению. Пустая болтовня — чистый убыток. Да уж, иначе я представляла себе этот разговор. Не успела проснуться, а уже оплеванная. Как он это делает? Почему с ним я становлюсь полной дурой? Двух слов связать не могу, блею, как овечка, какая-то. Бесит.
Полежала в постели ещё минут десять, глядя в потолок. Что-то не так, чего-то не хватает. Подозрительно тихо.
— Люцифер, ты живой? Натворил чего-нибудь, гаденыш? Признавайся.
В ответ зловещая тишина. Встаю, кутаюсь в простыню, наподобие древнегреческого хитона, и мелкими шажками крадусь в кухню. Кот сидит на столе, головой в кастрюле с картофельным пюре. Заслышав мои шаги, вытянулся, облизнулся, но с места не сдвинулся.
— И как это называется?
Кот смотрит настороженно, знает, что совершил смертный грех и готов в любой момент бежать от ответственности.