Реалити-Шоу
Шрифт:
— А знаешь что, Люцифер, не буду я тебя ругать. Всё равно есть это не собиралась. Так что на здоровье. А вот Серёжу поругала бы, да ещё как, додумался оставить на кухне открытую кастрюлю с едой. Ну, ты понятное дело, охотник, инстинкты в тебе древние сыграли, так что твоей вины нет. Оправдан по всем статьям. Серёжа-Серёжа, хоть бы в холодильник убрал. Ах да, она ж горячая была. И что прикажете делать? А? Товарищ Люцифер. Выкину — обидится, старался же. Может, сказать, что я целую кастрюлю картошки сама умяла? Нет, не поверит или, что ещё хуже, поверит и будет потом мне этот деликатес по три раза каждый день предлагать. Накрою крышкой, уберу пока в холодильник, приедет сам разберётся. Она ж ещё всю ночь в тепле простояла, так если и не зацветет, то душок там точно заведется. Вот его-то Серёжа
Ну и зачем мне отпуск? Я и выходные-то не знаю, как потратить. Прошлась по квартире, собрала одежду со всех спинок стульев, с пола и батарей центрального отопления. Почти всё отправится в стирку. Рассортирую и начну. Серёжины вещи распиханы по пакетам, сваленным кучкой в коридоре в углу. Надо бы выделить ему полку в шкафу. Отдельный пакет у него для грязных трусов и носков. Подцепив брезгливо краешек двумя пальцами, высыпаю содержимое в барабан стиральной машинки. Странно, что он не повез свое барахло к маме стирать. Хотя и тут какие-нибудь политические мотивы имеются. Мама удивится, скажет, а где же, сыночек, твои трусики грязные, а он нос задерёт, так чтоб аж козявки было видно, и гордо так скажет: «В Рязани, мать, моё белье, Алёнке оставил, она постирает». И маме радость, сын-то вон какой уже взрослый, и сыну гордость, что наладил быт.
Шкаф у меня старинный, добротный, из древесины, не знаю каких, но очень тяжелых, неподъемных пород. Сколько бы не пыталась его передвинуть, а он стоит, не шелохнется, словно корни пустил. В нем три дверцы. За крайней левой четыре полки и три ящика. Центральная и правая дверцы скрывают большой отсек со штангой для вешалок посередине. Шкаф-то большой, да легко сказать, что выделю Серёже полку. Мне бы ещё два таких шкафа и аккуратно всё свое вместила бы.
Для Серёжиных вещей идеально подойдёт верхняя полка. Она неустойчивая, периодически падает, и я всё равно туда не достаю, приходится вставать на стул. Здесь у меня лежат вельветовые брюки болотно-зеленого цвета. Полнят и без того объемистую попу, и вечно к ним всё липнет. Брючки хорошие, выкинуть жалко, тётка когда-то давно из Питера привезла. Отложу пока в сторонку. Что ещё? Джинсы с низкой посадкой. Такие уже никто не носит, но когда-то не вылезала из них. Удобные. Берегла на случай ремонта, ещё поберегу, мало ли. Серый свитер с блёстками. Рукава в три четверти мне не нравились никогда, а скидки в семьдесят процентов нравились всегда, так он у меня и появился. Жилетка с жирными пятнами неизвестного происхождения, не понятно, что здесь делает, её можно повесить в соседний отсек. Две кофточки короткие и широкие снизу. От них моя талия, которой нет, буквально кричит о том, что её нет. Капри — колхоз. А вот эти джинсы очень мне нравятся, и фасон у них замечательный, и цвет очень модный, но натирают там, где это совсем не к стати. Чёрная водолазка всегда актуальна. Вся в катышках, но под пиджаком их не видно. А пиджак когда-нибудь куплю, уже присмотрела и даже померила. Дорогой, конечно, но если Серёжа и дальше будет платить за квартиру, то на сэкономленные средства в октябре куплю. Что ещё? Растянутые свитеры — мечта барда и жителя панельных домов. Зима не за горами, вспомню ещё про них. Носить нечего, но всё когда-нибудь пригодится. Серёжа-Серёжа, что ж ты со мной делаешь? Без ножа меня режешь. Куда всё девать? Куда-куда, разложу по низу в соседнем отсеке. Так, а там у нас что? Ой, туда лучше не лезть. Странное какое-то слово «лезть». Интересно, оно вообще существует в русском языке? Запишу пока в блокнот, проверю потом в словаре.
Суббота незаметно перевалила за полдень. Стирке не видно конца. Вымоталась. Хочется кушать, но не хочется готовить, да и не из чего. Отвлечься нужно, отдохнуть. Почитала Ремарка. Его герои постоянно что-то едят. Эмигранты они, видите ли, от войны бегут, видите ли, а питаются в ресторанах и пьют не абы что, а этот свой кальвадос. Спросила я как-то его цену, что б я так жила, как говорят одесситы. Что-то я разошлась, злая какая-то, голодная. В холодильнике пусто. Недоеденное котом картофельное пюре, три яичка, горчица, майонез и кетчуп. Разгрузочный какой-то день у меня сегодня получается, шкаф разгрузила, теперь, вот, жирок свой
Не знаю, как я жила всего две недели назад. Скучно, совершенно нечем заняться, некому позвонить и в гости некуда пойти. На полочках много книжек, но все зачитаны до дыр ещё в школьные годы, да и кроме так называемой зарубежной классики, из числа той, что в советские годы одобрила внешняя разведка, тогда же и напечатанной, ничего нет. Когда-нибудь напишу свою книгу, даст Бог, опубликую, и может быть, даже получу гонорар. Когда-нибудь, но точно не сегодня, литература это труд, а натрудилась я уже сверх меры.
Вечер прошел за перелистыванием ленты новостей в социальных сетях. «Новостей» громко сказано, по большей части ерунды, которой сто лет исполнится в обед, но встречаются и любопытные сплетни, квазинаучные якобы факты, опровергнутые миллион раз. Но всегда найдется тот, кто в них поверит, и тогда в комментариях разворачиваются нешуточные баталии. Незнакомые между собой люди готовы задушить друг другу, споря, является та или иная актриса худшей или лучшей в нынешнем столетии по версии какого-нибудь никому неизвестного журнала. Те, кто в реальности стесняются «здравствуйте» произнести при встрече, тут, на виртуальных просторах Интернета, разрываются, как бешеные псы. Да что я говорю, это виртуальное пространство давно уже стало реальным и совсем скоро в нем появятся гигабайты видеофайлов, героем которых буду я. И снова найдутся те, кому не всё равно, и снова будут спорить о чём-то, и грязи хватит на всех.
Серёжа позвонил в одиннадцатом часу. Заплетающимся языком назвал меня сто тысяч раз любимой. Показушник. Шум на заднем плане выдает, что он не один, что в шумной компании таких же горе-самцов и бестолочей, а по сути маменькиных сынков. Рассказал им, наверно, как с Алёнкой живёт, той самой, что в школе первой красоткой была, и, может, даже подерется с кем-нибудь, кто плохо скажет про меня. Но не сильно, так, скорее, для вида. Алёнка — Серёгина девчонка, будут теперь называть меня в Касимове. А с каких пор меня это стало беспокоить? И кем я только не была? И кем ещё буду для них?
Плохо спала, мучили кошмары. Проснулась среди ночи. Ощущение присутствия посторонних глаз сдавило грудь. Оказалось кот. Подкрался, негодник, залез на меня и сидит, как ни в чём не бывало. Согнала наглую зверюгу, но долго ещё не могла заснуть. Думала про Серёжу. Какой он, когда пьяный? По-настоящему пьяный, а не слегка хмельной после двух бокалов вина. Бывают же буйные люди, теряют контроль над собой, натворят дел и ничего не помнят наутро, а бывают такие, в которых просыпается приступ нежности и любовь бескрайняя к каждой букашке. Не знаю, что хуже, и Серёжу толком не знаю, а живу с ним в одной квартире, постель с ним делю…
***
— Любимая, я приехал, — кричит Серёжа. Громко хлопает входная дверь. Радость-то какая. Только прилегла после тяжелого воскресного дня, только приготовилась насладиться тишиной в сияющей чистотой квартире, да не тут-то было. Про покой можно забыть. В коридоре звякнули стеклянные баллоны, сложенные в спортивную сумку, гостинцы с малой родины. Обтирая вспотевший лоб тыльной стороной ладони, Серёжа ввалился в комнату обутый, прошел три шага, плюхнулся на диван, широко расставив ноги в стороны, и запрокинул голову на спинку. — Фух, любимая, как же я соскучился. Гнал, как сумасшедший, за два часа долетел, — говорит он, поглаживая мою ступню потной ладонью. — К тебе торопился, вот. Всякого такого съестного привез, варенье, соленье, печенье. Сейчас откроем, с пюрешкой навернем.
— Серёж, а я, вообще-то убирала сегодня, если ты не заметил…
— Да-да, заметил, умничка.
— Заметил? Так, а какого ж лешего ты обутый запёрся?
— А, ты про это. Сейчас разуюсь. Долго, что ли, — бубнит он себе под нос, и, не наклоняясь, поочередно толкая один кроссовок другим, шумно сбрасывает их на свежевымытый пол. От злости немею, вынимаю ступню из-под его ладони, как кинжал из ножен, и, распрямив, бью что есть силы пальцами между ребер. Получилось не больно, а даже как-то игриво, пытаюсь повторить атаку, но мое оружие быстро оказывается в его руке и покрывается множеством поцелуев. Стало щекотно, и я со злостью одернула ногу, ногтем большого пальца чиркнула Серёже по носу, оставив на кончике красный след.