Реалити-Шоу
Шрифт:
— Ты чего? Больно же.
— Так тебе и надо.
— Перестань, ты мне как будто бы не рада.
— Ни тебе, а вот этим вот твоим башмакам рваным-драным, которые ты разбрасываешь где попало. А я полы руками мыла, между прочим.
— Всего-то! Давай сюда тряпку. Секунда делишек, а разговоров на целый день, — сказал Серёжа, ушел в ванную вернулся со старым махровым полотенцем, исполнявшим роль половой тряпки, — и на вечер ещё останется разговорчиков, — причитал он себе под нос, кое-как протирая пол.
— Всё! Видишь? Следа не осталось. И из-за этого ты обиделась?
— Нет.
— Я
— Ну, а чего тогда спрашиваешь, если видишь?
— Любимая, ну перестань. Тебе не идёт, когда ты злишься.
— Да ты что? А ты не зли меня, я и не буду злиться.
— Ладно, не буду.
— Не нужно делать мне одолжений.
— Я не делаю тебе одолжений.
— А зря. Мог бы сделать, ничего с тобой не случилось бы.
— У тебя что, это самое, что ли?
— Сам ты, это самое. А у меня усталость накопилась.
— Так отдохни.
— Так отдохнешь тут с вами.
— Я могу уйти…
— Уйти он может, посмотрите какой, я тебе уйду, кажется. Садись вон там, — я указала на противоположный от себя край дивана, — и гладь мои уставшие пяточки.
— Р-р-р-р, — замурчал Серёжа.
— Только пяточки и только гладить, наказан, — возразила я решительно, украдкой мурлыча от удовольствия. От ступни рука заскользила по берцовой кости вверх. — Нет-нет-нет, только пяточки, и только гладить, да вот так, и массажировать, да, хорошо, и целовать тоже. Целовать, а не обсасывать, весь лак сгрызешь.
***
Проснулась от бряцания ключей, лязга замка, протяжного скрипа петель. Серёжа ушёл на работу. Интересно, я когда-нибудь проснусь от того, что выспалась, а не от посторонних шумов, которые и мертвого поднимут из могилы? Точно не в этой жизни. Сам, значит, тихонечко собрался и сбежал, меня будить не стал. Надо же, какое проявление заботы. А то, что я не успею собраться на работу, не позавтракаю, да и накрашусь кое-как, его не совсем беспокоит. Вот забота так забота, сама чуткость, прям как мама, которая утром заставляла есть говяжью печенку, от которой меня потом рвало целый день в школьном туалете, зато полезно, зато витамины растущему организму какие-то, уж не знаю какие там, в печени мертвой коровы могут быть витамины и вообще полезные вещества. До сих пор тошнит, как вспомню.
С огромным усилием разлепляя на ходу глаза, я пошла в туалет. Организм сопротивлялся, как мог, отводил меня от новой напасти, что свалится, как снег на голову, в следующее мгновение, искушал вернуться в постель и, раз уж я всё равно опоздаю на работу, поспать ещё хотя бы минуточку. Но я была непреклонна, и, спустив шортики-пижаму, только коснувшись дерматиновой поверхности ободка унитаза, кожей почувствовала холодные капли Серёжиной мочи, что кислотой въелись в мои ноги, и кажется, уже никогда не отмоются. Серёже повезло, что он уехал до того, как это случилось. Без кровопролития не обошлось бы никак, а так всего лишь весь подъезд слышал мой бешеный ор, да кот забился в дальний угол под диван, до конца не разобравшись в ситуации. Как ужаленная, подскочила и бросилась в душ. Не дожидаясь пока стечет холодная вода, изо всех сил тёрла мочалкой ноги, всю их внутреннюю часть, от колена и до самой спины. Легче не становилось. Фу, мерзость.
Постные
Включила компьютер, достала из сумочки блокнот с записями о выставке сельскохозяйственной техники, щелкнула выключателем электрического чайника. Понедельник, одиннадцать часов, а редакция, обычно жужжащая потревоженным ульем, словно вымерла. Сплетниц коридорных я в расчет не беру.
Заварила растворимый кофе, разбавила холодной водой из графина, удобно расположилась за столом. Первые слова печатать тяжело. Как первые шаги долгого путешествия, начало текста должно быть лёгким, непринужденным и многообещающим. Писать легко про тяжелую технику не получается. Грызу карандаш, периодически стучу им по клавиатуре, но все слова не те, все невпопад. В кабинет влетел Стасик. Уверенной походкой шел к столу моей соседки, но, увидав меня, запнулся, опешил, побледнел, словно привидение увидел, замер, глаза выпучил и не дышит.
— Стасик, привет, — машу ему из-за монитора. Он мнется, молчит. — Стасик, ты не заболел? На тебе лица нет.
— Там это… Тебя главный искал…
— Чего хотел?
— Он в пятницу тебя искал, а тебя не было. И сегодня с утра ещё два раза искал. Ругался сильно, кричал даже…
— А, ну тогда понятно.
— Что понятно?
— Что эти кикиморы шепчутся там, в коридоре.
— Он просил передать, если тебя увижу, передал тебе, чтобы ты к нему зашла.
— А что в лесу сдохло, что он на работу приехал? Да ещё и меня искал.
Стасик пожал плечами.
— Зайду-зайду. Грех не зайти, раз просил.
— Там со специальным выпуском что-то не так пошло, — заговорщески шепчет Стасик, как бы предупреждая к чему мне готовиться.
— С каким выпуском?
— Специальным, рекламным, про выставку сельскохозяйственной и строительной техники, на которую тебя отправляли.
— Мне никто не говорил, что это будет особенный какой-то выпуск, я ж думала, обычная статья. Вот, сижу, ваяю. Так ты же меня туда сам и посылал, а ничего такого особенного не говорил, Стасик-Стасик.
— А я знал?
— Ну а кто, если не ты? Ладно, иди, сама разберусь.
Он кивнул с облегчением и, видимо, забыв зачем пришел, убрался восвояси.
Кабинет главного редактора находится на втором этаже. Кроме его кабинета на этаже размещается актовый зал (он же конференц-зал) и уборная, замкнутая на ключ, который, соответственно, был только у него. Главный обходится без секретаря. Дверь его приемной распахнута настежь всякий раз, когда он появляется на работе, а появляется он редко, и каждое его появление сродни комете в небе, ни для кого не сулит ничего хорошего.