Реалити-Шоу
Шрифт:
Я робко постучала по дверному полотну, постояла на пороге, не торопясь входить. Теплилась надежда, что он будет занят чем-нибудь поважнее меня, гаркнет, чтобы зашла попозже, да позабудет обо мне вовсе, как это бывало много раз. Но сегодня везенье — не мой конёк.
— Хомич! Сюда иди. Скорее. Где статья?
— Пишу. Вот прямо сейчас из-за компьютера к вам бегом примчалась. Там, кстати, был один особенный экспонат…
— Какой к чертям собачьим экспонат? Где ты была в пятницу?
— Болела.
— А сегодня с утра?
— Продолжала болеть, но собралась с силами, не подводить же коллектив…
— Почему
— Телефон разрядился…
— А ты что, в поле, что ли болеешь? Зарядного устройства у тебя нет на телефон что ли? Или, как шляться где-то, непонятно где, так ничего не болит, а как работу делать, так всё, при смерти? Надоело. Быстро, назови мне три причины, по которым я не должен уволить тебя прямо сейчас.
— Уволить? Меня? За что?
— Всё? Закончила? Уволена!
— То есть как уволена?
— Уволена — значит до свидания. Прощай, Хомич.
— Вы не можете просто так взять и уволить меня без причины.
— А мы не просто так. Мы в пятницу составили акт на твое отсутствие в рабочее время на рабочем месте, в понедельник акт составили на опоздание. Два грубых дисциплинарных проступка подряд — это не без причины. Всего доброго. Успехов в личной жизни. Что не понятно?
— Всё понятно, — процедила я сквозь слезы. — А как же статья? — всхлипываю, не осознав до конца, что меня не прогуляться просят, а за шкирку вышвыривают, как нагадившего в тапки кота.
— Ты ещё здесь?! Брысь, сказал, чтобы глаза мои тебя не видели.
Слезы хлынули из глаз фонтаном в три ручья. Нет, проститься на веки с этой Богом забытой газетенкой, недоразумением эпохи коллективизации, входило в число призёров моих заветных желаний, но как-то иначе я это себе представляла. Меня не просто уволили, меня растоптали, вытерли об меня ноги, подтёрлись мною, можно сказать, и выкинули, как мусор на помойку. И хотя это был мой первый опыт увольнения, считаю, что всё могло пройти куда интеллигентней, деликатней, с прощальным тортом и пожеланиями доброго пути, а не пинком под зад с фанфарами и матерной тирадой за спиной.
Перебирала ногами ступеньки, затем коридор, не шла, и даже не плелась, ноги механически делали свое дело, мозг же оставался безучастным. Механически ноги привели меня в кабинет, механически рука подхватила сумочку, и совершенно бессознательно я вышла на улицу, ровно так же, как делала это последние восемь лет. То, что сейчас творится в моей душе, не назовешь пустотой. Пустота чистая, невинная, а на душе грязно, как если бы кто-то плюнул на белую стену, глаза прохожих видели бы только этот плевок и никаких белил вокруг.
Полуденное солнце беспощадно жарит, но и его я не замечаю, как и косые взгляды людей, и то, что развязался шнурок. Вдруг место, которое так долго было ненавистно, почему-то стало родным. Привязалась, привыкла. А ноги всё куда-то идут и идут, но не меняются пейзажи, и ничего я не хочу, и видеть не хочу никого, а тем более с кем-нибудь говорить. Знаю, что мне скажут, не важно кто, слова у всех одни на этот случай: что не делается, всё к лучшему, жизнь не кончается и так далее. Стандартный набор утешений, которые ещё никого не утешили. Да, всё к лучшему, да, не кончается жизнь, а деньги кончаются, а без них закончится жизнь, не в биологическом смысле, конечно,
Жаль, нет дождя, грустить под этим солнцем невозможно. И я не буду унывать, найду себе работу. Серёжа ещё какое-то время будет платить за квартиру, а дальше будь, что будет. Пиджак хотела купить. Теперь не куплю. Осень бы продержаться, а зимой он и даром не нужен. Да чёрт с ним, с пиджаком, как говорится, не жили богато, нечего начинать.
***
Серёжа задержался на работе. Ему-то хоть есть где задержаться. В восемь часов приехал раздраженный, от еды отказался, с поцелуями ко мне не приставал. Рухнул на диван, подкатил глаза, минут пять не шевелился, кажется, даже не дышал. С моим отцом такое же случалось, и тогда мать, мудрейшая из женщин, настоятельно рекомендовала не приближаться к нему на расстояние вытянутой шпаги, молча разогревала еду, ставила на стол, и скоро всё возвращалось в прежнее русло. Разогрела в микроволновой печи картофельное пюре, предварительно убрав из него несколько кошачьих волос, выловила со дна трехлитровой банки два соленых огурчика, два помидорчика, дольку чеснока. Звать его на кухню слишком опасно, все труды пойдут насмарку, взяла тарелку, отнесла в комнату, поставила на стол, за которым вечерами доделывала работу, когда она у меня была. Серёжа приоткрыл один глаз, уголки рта приподнялись в едва заметную улыбку.
— Любимая, — протянул он в своей слащавой манере.
— Устал?
— Угу.
— Что делал?
— Вроде бы ничего особенного, всё как всегда, кругом, бегом… — он приумолк и стал внимательно разглядывать мое лицо. — Люблю, когда ты не накрашена, такую красоту нельзя прятать под штукатурку.
— Да я никогда особо не штукатурюсь, как ты это называешь.
— Знаю и всё равно люблю тебя такой.
— А накрашенной, значит, не любишь?
— Люблю. Всякую тебя люблю, — говорит он, накалывает вилкой маринованный огурчик и отправляет его в рот, с хрустом раскусывает и продолжает, почавкивая, — ну, а у тебя что нового?
— Ну, что у меня нового? Меня уволили.
Серёжа прервал жевательный процесс и излишне театрально вылупился на меня, выждал паузу три-четыре секунды, продолжил жевать и говорить, роняя крошки со рта на пол.
— Уволили? Интересно. А почему?
Я пожала плечами.
— Ещё интереснее. Но, что не делается, всё к лучшему.
Я усмехнулась.
— Не, ну а чего, теперь-то у тебя будет больше времени заниматься домашними делами.
— Какими домашними делами? Серёж, у меня ж ни коровы нет, ни свиней. Тут только одно домашнее дело — с левого на правый бок переворачиваться на диване, ну, ещё полы раз в полугодие помыть, перед пасхой, да в канун рождества.
— Пока что да, но вот поженимся, нарожаем детишек, и тогда дел будет невпроворот.
— А жить на что? — пролепетала я растеряно.
— Даст Бог ребенка, подаст и на ребенка.
— Это конечно замечательно, но как-то я не готова пока. Меня только несколько часов, как уволили, да и замуж ещё никто не звал, а ты уже про детишек что-то говоришь.
— Лиха беда начало.
— Пословицами да поговорками сыт не будешь.
— И то верно, да утро вечера мудренее.
— Серёж, ты головой о словарь ударился что ли?