Рефрен
Шрифт:
Это будто происходило не со мной. Или, возможно, со мной, но сквозь толщу лет и событий.
Когда пальцы мужа погрузились в мои волосы, а у своего уха я ощутила трепет его дыхания, я резко поднялась. Мышцы свело от напряжения.
Я ушла.
В кухонной зоне я села на единственный стул, отвернулась к окну.
Серая мгла пасмурного дня, врезавшаяся в промежуток между неплотно задернутыми занавесками, жгла глаза.
Почему он не может понять? Как объяснить ему, что происходит, и нужно ли это?
Ничего
Нащупав холодными пальцами пачку сигарет на столе, я закурила. Колыбель сигаретного дыма укачивала муку моего рефрена. Пристально всматриваясь в протянувшиеся белесые фантомные щупальца, я вспоминала свое солнышко. До мелочей. Прикрытые от смеха бирюзовые глаза, маленькие ручки, обнимающие буклированный живот зайца по имени Мистер Ушастик. Ножки в беленьких колготках и новеньких туфельках с серебристыми бантиками в мелкий черный горошек. Я купила их на ее день рождения. Ее последний день рождения.
Я помнила ее живой, в то время как сама была мертвой.
19 ноября. Вашингтон. Кеньон-стрит.
Льдисто-голубые глаза Джейн исследовали одновременно два моих эскиза. Сравнивали, уравнивали, анализировали.
– Гранильный нефрит… Гм, весьма неожиданно, - пробормотали жирно-накрашенные, до кукольной припухлости губы. – Черный коралл и платина. Выглядит будто слеза. Потрясающе.
В просторном офисе было прохладно, и сама Джейн Сазерленд в тусклом сером полусвете зимнего утра мегаполиса была точно тень холода: бесцветные волосы блондинки, безупречно отбеленная кожа, плотные штрихи макияжа. Черный костюм в узкую полоску. Доминирование светлых линий, удлиняющих все: минуты, выдохи и вдохи. Растягивающих мои рабочие обязательства.
Это все уже перестало быть моим, иметь какое-то значение, играть красивую роль разнообразия. Джейн прекратила наседать на меня, звонила раз в неделю.
Перекрывая потребность создавать, я делала эскизы украшений все реже, но в своем воображении видела их так четко, в таких яростно кричащих деталях, как никогда раньше. Все они – выражение моей застывшей хватки на костлявых стопах ангела смерти, уносящего от меня мою малышку.
«Мари нет», - говорили мне эти зарисовки. Напоминали, выжигали штрихами образы, чувства. И все застывало в камень.
– Белла Джеймисон, - Джейн сложила в стопочку эскизы, тонкие пальцы с розоватым маникюром сжали бумагу, постучали ею по столешнице, словно молоток судьи перед объявлением приговора. – Я знаю тебя сколько уже? Десять лет, кажется. Но вот это, - новое мелодраматичное постукивание. – Это взрыв просто! Эта коллекция стоит десятки тысяч. Это уже не дизайн, это искусство, черт возьми.
Я рассматривала расплывающееся отражение белых листов бумаги в темно-коричневой полировке огромного стола.
…Десять лет мы с ней были подругами. Десять лет назад
Почему теперь у меня ничего нет? Чем я заслужила именно такую судьбу?
Меня замутило, я сжала подлокотники кресла, в котором сидела, вглядываясь в черную шерсть своего платья. Крошечные ворсинки располагались в хаотическом беспорядке.
Джейн тоже слилась с моей чернотой, как все остальное. Стала помехой, тем, кто тревожит, тянет вперед. А я хочу застыть навечно здесь и сейчас, как те полудрагоценные камни, формы и оправу которых я запечатлела в эскизах.
Так мне не будет больно.
– Ты талантище, моя дорогая, - она подошла сзади и, наклонившись, окутав меня смесью запахов магнолии и мускуса, обняла, на секунду сжав грудь и плечи, щекоча щеку прядью волос.
Я так устала. Хочу уйти отсюда. Ничего из того, что она расточает, мне не нужно.
– И прости, что так вышло с Тэдом. Не обижайся на меня, - она выпрямилась, шагнула к креслу рядом и села в него.
Вежливо пожав плечами, продемонстрировав иллюзию внимания, я открыла сумочку, достала свои сигареты.
Только у Джейн он мог узнать, где я.
– Он одолевал меня звонками, но я держалась. Потом стал приходить, представляешь. Часами сидел в приемной, доводил Джинну просьбами. В последние недели он выглядел таким больным и несчастным, что у меня сердце не выдерживало. Вы поговорили?
Я выпустила пустые слова вместе с дымом:
– Я не могу его видеть. Мне снова нужно уехать.
– Он хочет как лучше.
Я разглядывала серые зернышки пепла на кончике сигареты, дрожащей в моих пальцах.
– Мы чужие люди теперь, - серый тлеющий снег осыпался в пепельницу. Я выдохнула ядовито-жгучий дым.
– Не верю в это. И никогда не видела, чтобы мужчина так дорожил женой и браком.
Почему я все еще здесь? Почему слушаю ее, скольжу невидящим взглядом по обстановке, сотканной из алюминия, темного дерева, пепельно-молочного света утра?
– Джейн, - я вдавила сигарету в режущий холодными безжизненными гранями дорогой хрусталь. – Я уезжаю. Это были мои последние работы. Наша последняя встреча. Я выполнила перед тобой свои обязательства.
– Бела-а-а, - она дотянулась до моего плеча, потрясла меня, словно желая привести в чувство, желая вернуть то, что нельзя вернуть.
…Так я трясла угасающую в моих руках дочь, ощущая, как по капле, сквозь мои пальцы просачивается ее жизнь. Уходит в непроглядную черноту асфальта.
Не удержала. Мари больше нет.
– Не руби с плеча, нельзя так. Тебе надо сменить обстановку, начать все заново.
Заново. Новая жизнь.
…Они не могут понять. Будто можно поделить на «новое» и «старое» свое сердце, свою душу. Будто можно перечеркнуть смерть, преодолеть ее, свернув в глухой поворот.