Реквием
Шрифт:
* * *
За окном тревожный сигнал «скорой помощи» разрезал ночную темноту. Кира очнулась от воспоминаний о Лениных рассуждениях в тот далекий памятный вечер. Мысли её потекли в другую сторону. Она вдруг, непонятно почему, представила себе молодую, счастливую Лену, окруженную веселой оравой сыночков и дочек. «Прекрасный мог бы быть вариант», – улыбнулась она, и её думы направились в русло забот о собственных внуках: «Как там сегодня справится младший внучок с контрольной по математическому анализу? Первый курс – самый трудный». Тревога о внуке отодвинула на второй
РЕКВИЕМ
1
Тишина в комнате создавала иллюзию уединения и приносила Лене чувство облегчения и некоторой опустошенности. Она блаженствовала, полностью отдавшись во власть расслабления. Инна оглянулась на спящих подруг, прислушалась к их дыханию.
– Смотри, и Аня наконец окончательно отошла ко сну. Долго маялась, но усталость и волнение переполненного информацией дня ее сморили. И Жанна «отрубилась», будто провалилась в преисподнюю. Теперь их не подразнишь, – с шутливым сожалением вздохнула она.
– Угомонились, – прошептала Лена, придвинувшись к самому лицу подруги. И та поняла: разговор будет не предназначенный для чужих ушей, и напряглась.
– Сколько тебе осталось?
– Догадалась? Два-три.
– Года?
– Как это ни прискорбно… месяца. «Жизнь идет к последней, пока еще недописанной странице». А может, и раньше. В любой момент.
– Господи!
Обе женщины замолкли, придавленные своей беспомощностью перед роком. Лену в этот момент поразили безумно-тоскливые глаза подруги и руки, сведенные в безнадежной мольбе к Всевышнему. Маленькие ладони, сложенные просительно и приложенные к губам, будто отсылали в небо потоки обид. Молящие, скорбные руки, как на русских иконах.
Лена грустно подумала: «Само по себе – это неожиданное сочетание, если помнить о ее неверии. Может, это подспудный отзвук нужды в вере, проникающий в душу, когда человек идет… на закланье? Наверное, по-другому и быть не должно. Я ударилась в религию? Я бы не удивилась, если бы сейчас прогремел гром или в наш дом ударила молния. Где этот вездесущий соглядатай? О эта неосознаваемая, непререкаемая вера!.. Искренние, страстные просьбы к Богу – удел детей, неизлечимо смертельно больных и безраздельно одиноких. К Нему обращаются те, кто по-настоящему несчастен. Они молят и требуют у Него: дай нам то и то. Нет чтобы хотя бы в последние минуты попросить открыть великую истину. Или она там… за гранью?»
– Лопнула пружина завода моих часов. Я слышу последнее перед остановкой быстрое шуршание расслабляемого механизма. Кто-то сказал, что время – это отношение бытия к небытию. И с математической точки зрения это верно и красиво! – усмехнулась Инна и горько добавила:
– За время последнего «нападения» болезни я утратила почти все желания, кроме одного, главного: я так хочу жить!!! Но чувствую, что спектакль заканчивается, занавес опускается, и поднять мне его уже не получится. Финал ясен. И никаких театральных «но». Последний акт, последний такт – как хочешь назови. В соревновании со смертью победивших не бывает. Судьба взяла за горло. Жизнь подняла меня на копья… Всё против
– Не торопишься ли? Не рано ли засел в голове страх? Не грех бы заняться изучением научных трактатов по этой проблеме. Отвлекает. Пыталась? Открой карты. Холодный взгляд, ледяной тон – значит, обижаешься. В принципе, когда бы эта самая, с косой, ни пришла – всё рано. Или нет?
– Осаживаешь? Оставаясь наедине с собой, я чувствую себя одинокой, покинутой. И кажется, что многое в моей жизни не сошлось с задуманным. Но это еще не всё. Говорят, что только находясь в пограничном состоянии, на грани смерти, человек наиболее полно осознает себя. А я не чувствую этого. Я никогда не считала себя приверженцем этой философии, но все же как-то не по себе.
– Возможно, это верно для молодых. Принято считать, что им еще есть что осознавать, – усмехнулась Лена.
Но Инна серьезно сказала:
– Не знаю почему, но во мне с раннего детства было предчувствие трагичности моей судьбы. И вот сейчас… я будто бы одной ногой уже там.
– Феноменальные природные способности! Рядом с тобой страшно находиться, – грустно пошутила Лена. – В нашем возрасте здоровье – это великое чудо. Ты давно заметила грозные признаки возврата болезни? Говори, не держи в себе, – попросила Лена, словно не услышав скорбных слов подруги, и напряглась так, точно вытянулась в струну. И она поняла, что второй вопрос дался ей ничуть не легче первого.
– Недавно. Я последний год чувствовала себя на удивление хорошо. Такой душевный подъем в себе ощущала! Столько во мне энергии появилось ниоткуда! Как никогда прежде, после тех двух операций. Опять замирала от счастья, любуясь облаками на ярко-синем небе и вдыхая дурманящие весенние запахи. Решила, еще лет двадцать проживу. Думала, теперь-то не выпущу свою птицу счастья. И вдруг… она упорхнула. Загремела я в больницу. Узнала диагноз и как в страшно глубокий колодец ухнула головой. Иду, по лицу текут черные слезы. Думаю о том, что теперь уже не выберусь. С тяжело нахлынувшим неотвратимым отчаянием осознаю, что это конец. И тогда совсем по-другому стали вспоминаться все прежние страхи.
Собственные мысли не доходили до сознания. Я теряла ориентацию: где я? что я? – не соображала. Когда приходила в себя, ужас опять не шел из головы. Все хорошее куда-то улетало, я раздваивалась, троилась, возникали сюрреалистические видения, словно включался еще и еще один, и еще другой ассоциативные ряды. Разум пытался обрести опору то в реальности, то в вере. И уже не было сил ни на внешнюю, ни на внутреннюю полноценную жизнь. Долгоиграющая концентрация внимания на чем-то положительном оказывалась совершенно невозможной. Я не готова была воспринять сказанное доктором. От жутких мыслей не спрятаться, не скрыться.
Знаешь, в детстве я где-то вычитала фразу «смертельно сладкий ужас». Много раз пыталась ее понять, прочувствовать. Бывает невыносимо, восхитительно хорошо или жутко больно. Но не бывает ужас сладким! Если только… находишься по другую сторону от страха, от жизни. Наверное, это гипербола.
Вдруг Инна нырнула под одеяло и зарыдала безудержно и беззащитно. Она в бессильном протесте отдавалась боли души, не в состоянии больше скрывать ее от подруги.
Лена порывисто обняла ее и, обливаясь мгновенно брызнувшими слезами, горячо зашептала: