Реквием
Шрифт:
Восхищением всё объясняется? Ничуть не бывало! Наивностью, глупостью. И заключение это старо как мир. Кем я была? Девчонкой с сильным эстетическим голодом и убогим восприятием жизни. Красавчик! И этого было достаточно, чтобы влюбиться, пожирать его глазами, млеть? Безнадежный случай. Такой глупышки свет не видывал. Ха! Шокирующий уровень душевной искренности.
Это я теперь так считаю, а тогда старалась попасться ему на глаза, что само по себе было унизительно. Мои желания не укладывались в понимание мной женского достоинства. И это злило. Я стыдилась себя, особенно в редкие минуты отрезвления. Я скулю? Вон Анькина неудачливость превосходит всякое
Из груди Инны вырвался странный захлебывающийся звук. Лена вздрогнула, насторожилась и подумала: «Молчит, значит, вспоминает. Сколько раз она прогоняла в памяти пережитое? И сегодня взвинтила себя донельзя. Бедная. Совсем ее нервы сдают. Взывать к логике бессмысленно».
«Да, я скулю. Да, я знаю, что это самое распоследнее дело! Но иногда мне кажется, что весь этот искорёженный мир населен одними подонками. «Выжженная пустыня моего сердца!» Может, и звучит эта фраза избито и пошло, но она такая точная! О это юное загадочно-возвышенное чудо – «души доверчивой признанье»! Дура. Сама подставилась. Себя в жертву ублюдку принесла. И никто своей праведной молитвой не разрушил его капище, это гнездо зла! Там требовался огнемет.
Я предпочла его, а он осмеял, смял, сломал. От скуки погубил, ради развлечения. И в больницу послал тоном, в котором не было и намека на какую-то иную возможность решения моей проблемы. И рукой небрежно вслед махнул, мол, давай, поторопись. Я не знала, как вести себя в этой «нештатной» ситуации, не понимала, к чему это приведет. Была напугана. Уж как водится. Совсем девчонкой была».
Инна вздрогнула, будто голос из прошлого, как вскрик души, как отголосок того страшного дня, опять с прежней силой застучал в ее усталом сердце: «Как болит душа обидой на судьбу!»
Почему оказалась не готовой к превратностям судьбы? Самая смелая, самая дерзкая – и вдруг такое. Это было неожиданно и невероятно. Я даже не пыталась, как часто делала раньше, перевести стрелки на мать, ее обвинить в том, что не уследила, не предотвратила, не пресекла. «А ведь на самом деле: всё детство взрослые нами командуют, «обламывают» нас, а потом требуют серьезных, осмысленных решений! И мы, не умеющие думать, привыкшие подчиняться, не ведая сомнений, делаем ошибки, потакаем теперь уже мужчинам, которые старше нас. Мы им тоже доверяем», – искала я себе оправдание. Но ведь и Ленина мать не допускала возражений. Ленке повезло не встретить подлеца? Я хоть в школе, а она уже в институте промахнулась.
Всю жизнь, сколько себя помню, корила многоопытного Вадима за то, что внушил отправиться в больницу. А там одним днем повзрослела, да поздно было. Пришла ребенком, а ушла обожженной жизнью женщиной. Для себя самой стала как прокаженная. Наверное, именно тогда я впервые по-настоящему испытала к себе жалость. Кого винила? Мать с бабкой, не сумевших воспитать, не заложивших в меня чего-то важного, ситуацию в обществе? Себя, за то, что не научилась самостоятельно думать? Когда к горлу подступала обида, конечно же, перед глазами всегда вставал конкретный обидчик. Кто же еще, если мне шестнадцать, а ему сорок?.. Таков был мой «ответ Чемберлену». А Лена всегда была хозяйкой своих чувств и важных поступков. Но и ей не повезло.
А что сегодня? Ночь. Сонная комната. Почти нет посторонних звуков. Если только иногда через глухо задраенные окна донесется непонятный
Горло Инны зажала в тиски давнишняя боль. Из него вырвался хриплый, сдавленный стон. Теперь вздрогнула Лена. Она поняла: «Инна так и не смирилась». Но прервать мысли подруги так и не рискнула.
«Вадим сжег мою мечту, и стало на душе нестерпимо холодно и пусто. А хотелось жить с любовью, с радостью. Я загоняла обиду в глухие уголки своего сердца, но она вылезала, преследовала меня, всплывала в самые неподходящие моменты. Лоб почему-то покрывался холодным потом, а по спине бежали горячие ручейки… С тех пор моя жизнь – цепь незаслуженных утрат. Сожаленья разрывают мне сердце. Но они бесплодны.
А что бы дал мне тяжелый безрадостный брак с Вадимом? Нет, свобода лучше! Ха! Пламенный привет нашим глупым юным мечтам! Почему до сих пор Вадим не выветрился из моей памяти? Обида не забылась. Я же проклинала его, великовозрастного и жестокого! Я ненавидела себя, юную и глупую! Почему Всевышний наказывал нас, а не Вадима, намеренно губившего юных, чистых, неопытных, невинных? Почему не остерегал, не оберегал, а отдавал на поругание? Наша судьба в наших руках? А как же справедливый карающий меч?.. Зачем мне эти воспоминания? Как отключиться от теребящей душу едкой горечи обид?»
Инна не заметила, как заговорила вслух.
– Лена, верно, помнит мои слезные рулады в периоды депрессий. Эх, вымарать, вытравить бы из памяти и вообще из жизни людей эти страшные для любых ушей слова «измена», «подлость»!
«Каждый шаг на пути к себе Инне давался через боль», – вздохнула Лена.
– Больше падений ниже дна у меня не было, но жизнь не наладилась. Так и не нашла я себе талантливого мужа, с неравнодушным сердцем. Первый раз замуж торопливо пошла. Боялась, что не достанется. Но уроков не извлекла. И со вторым, и с третьим все было так же. А четвертый мужчина был последней ниточкой, за которую я ухватилась. Только и она оказалась не той. Мне опять не хватало тепла, я была одинока. Я надеялась, что с кем-то буду более счастливой и уверенной. Но поражал цинизм, бессердечие мужей. Получалось, мои замужества были чем-то вроде профилактики тоски. Хорошее быстро проходит, а плохое ранит, его всю жизнь чувствуешь и помнишь. Возможно, хорошего было слишком мало? Это как посмотреть. А если каждый день проанализировать? Много наберется?
Инна вдруг нервно засмеялась, заставив Лену внутренне содрогнуться. Как-то странно и страшно истерично прозвучал этот смех в ночи. Но произнесенные слова были тихими, спокойными, парадоксально неожиданными:
– Мне не нравится, когда целуются с языком. Мне кажется, только губы предназначены для этого сакрального действа. Не всякие импровизации достойны повторения и закрепления.
«Она бредит! – подумала Лена. – Или просто не осознает, что говорит вслух? Отнесу эту странность к непонятному проявлению ее болезни».