Реквием
Шрифт:
– …Я всегда любила что-то особенное, мечтала о невозможном. О том, к чему была совершенно неспособна. «Я прекрасно пою и танцую!» Я на самом деле придумала очень чувственный, сексуальный танец, но исполняла его только в мечтах и снах с не очень красивым, но умным, надежным, нежным и очень обаятельным, обходительным мужчиной. С таким, какого хотела бы иметь рядом с собой. Этот танец мне казался идеальным. Я считала, что неподготовленные, незаученные, естественные природные движения, как и прекрасные искренние движения души, наиболее трогают сердце. Но в жизни так и не пришлось ни разу его
«И у Инны от усталости скачки в мыслях, – сочувствует подруге Лена, то впадая в сонную канитель, то вновь через оторопь приходя в ясное сознание. – И мне неплохо бы прикорнуть. Но Инна и её состояние меня пугают».
– Вот так лежу иногда, обшариваю самые темные закоулки своей угасающей памяти и хандру на себя нагоняю. Оглядываюсь назад и что я вижу? Сплошные зигзаги, сбои. И всё во имя любви и счастья! И всего этого – плохого и хорошего – как и не было... Но ведь было!
Мне кажется, что человек может считать себя счастливым, если радостное и доброе в его жизни перекрывает печальное и злое. Вот поэтому, наверное, мы подсознательно стремимся делать добрые дела, чтобы скомпенсировать ими недостаток в себе простой искренней естественной радости. Мы сами себе ее «организовываем». «Дошло, наконец, на пятые сутки». – Эти слова Инна произнесла с безжизненным усилием и так, точно они причинили ей мучительное страдание.
«Издевается над собой. Этакое утрированное осмеяние себя», – думает Лена.
– И почему мы слишком поздно понимаем, что для нас настоящее, главное? Что же мы так долго умнеем? Кирилла мучила, издевалась, мстила ему за боль, причиненную мне другим, вымещала свои неудачи на безвинном. А потом долго ощущала тоску по его настырному вниманию. Такого парня у меня больше не случилось. Но я его не любила. Я всегда жила сильными чувствами, – покривив губы, опять с суровой насмешливостью иронизирует Инна. – Оцениваю, критикую себя? Видно, не хочется уходить из жизни с ощущением незавершенности в душе, с чувством неудовлетворенной правоты в сердце. А может, это обычные неприятные симптомы надвигающейся старости, которая мне не грозит. Вот и делай выводы… И объяснить, почему мне так не везло, я бы не взялась даже самой себе. Интересно, бывает ли ощущение сытости жизнью или человеку всегда мало отмеренных лет?
Инна сделала долгую паузу.
– Если припомнить, то не так уж много мне встретилось мужчин, которых я могла бы, в смысле интеллекта, поставить рядом с собой. А совратить почти каждого мужчину, как правило, большого труда мне не стоило. Легко покорялись. И даже в моем теперешнем возрасте. Почему так? Нет, все-таки многие мужчины далеко несовершенные, даже примитивные в этом плане особи. А мы, меряя их по себе, совершаем ошибки. Ленка обнаружила бы в моих рассуждениях огромное количество несоответствий и нестыковок. Как же, она сама себе психиатр, сама себя вытаскивает из трудных ситуаций и держит удар.
Одна знаменитая американская актриса сказала: «Мы стали теми парнями, за которых сами хотели выйти замуж». Вот и Лене не нужен допинг в качестве мужчины. Еще бы, сама с собой находится в гармонии. У неё же любовь, победившая время! А я в желании найти приличного мужа «мужественно заступала на тропу порока»? Ну не порока, конечно, а поиска.
«Сокрушительная острота иронии. Вот к какой памяти возвращается Инна! Ее бесприютная, добрая душа так и не нашла надежного гнезда, убежища.
– Ты, Ленка, с тех самых пор – я об измене Андрея – в силу своего независимого характера взяла судьбу в свои руки. Вернее, взяла себе за правило глушить тоску работой. Вечно закрытая ото всех, наглухо застегнутая. Видно, дала сама себе зарок и не нарушаешь. Считала Андрея блестящей партией?
Аскетизм сам по себе не обогащает духовный мир. В лишениях нет доблести. Хотя, если только в борьбе с вынужденным одиночеством… В этом твое несуетное мужество? Кажется, что живешь без надрыва, спокойно: сложившийся человек с внятной позицией и четкой, правильно рассчитанной программой жизни. И никто, кроме меня, не знает о бурях в твоей душе. Ты, конечно, тоже, как всякий человек, не во всем безупречна, но для меня, прежде всего, образ сохраненного целомудрия, мой антипод.
«И в мою жизнь забрели ее мысли. По-восточному тонкая и образная оценка, – молча усмехается Лена. – Кажется, Никита Михалков говорил о большей принадлежности России и русского человека к Востоку, чем к Западу… Может «объявиться», привести Инну в чувство, чтобы она поняла, что говорит вслух? А то я будто подслушиваю. Хотя, что нового я могу услышать? Сто раз все говорено-переговорено».
И вдруг Лена почувствовала ту податливость тела Андрея, когда они первый раз обнялись. В нём не было минутного физического удовольствия. В нем заключалось самое искреннее признание в любви, на которое только был способен этот юноша. И она поверила ему. И полюбила. Неистребима память счастья! «Иннины воспоминания пробудили во мне ощущения юности, всколыхнули и навеяли?» – удивилась Лена.
Продолжение монолога Инны отвлекло ее от нахлынувшей грусти.
– А какая Лена была светлая, улыбчивая! Солнышко мое! Это с годами ее стало «хмурить». Она принадлежит к той породе людей, на которых держится Россия. А хотелось бы, чтобы страна на счастливых «стояла». Такие, как Лена, утверждают: «При любых обстоятельствах делай, что должно». Всё понимает про жизнь и относится к ней философски. Как она любит говорить? «Зло неестественно и преходяще. С другим понятием я не смогла бы жить». И в науку, и в НИИ она вошла как в дом родной.
А счастье, счастье-то твое где?! К чему годы, потраченные на неопределенное ожидание? Ради кого была загублена поразительная пластика твоей прекрасной души? Ради Андрея? Себя? Оно, это ожидание, не соответствовало реальной жизни, шло вразрез естеству, словно ты боялась быть счастливой с другим.
– Я счастлива. А если бы встретила достойного, была бы еще счастливей, – тихо-тихо прошептала Лена.
Инна не среагировала на шепот подруги. Ей показалось, что она мысленно спорит сама с собой, и поэтому продолжила «выступать»:
– А сколько я всего перенесла! Чего только не выпадало на мою долю. Разве я заслуживала плохого? Единственное, чего я хотела в жизни, это чтобы меня любили. Но не случилось. Я так и не узнала вкуса настоящей семьи. Была только усталость от браков. А-а… гори они все огнем!
Лена осторожно, щадяще произнесла вслух:
– Это уже прошлое, и я не могу от него тебя избавить. Оно при тебе… как антиквариат. И, как сказал Эйнштейн, – если проблему нельзя разрешить, о ней не стоит беспокоиться.