Решающий шаг
Шрифт:
Не все в Теджене знали, что ссыльный Иван Чернышев был участником революции пятого года. Но в городе не было человека, который пользовался бы таким уважением и у русских и у туркменских рабочих, как Чернышов.
Когда Иван Тимофеевич вошел во двор железнодорожного клуба, к нему сейчас же потянулись с разных сторон рабочие. Выборное собрание еще не начиналось, и у рабочих сразу же завязалась оживленная беседа с Чернышевым.
Подошел и Куллыхан, чтобы послушать, о чем говорят рабочие. Он слушал и громко, чтобы обратить на себя внимание, поддакивал. Но вдруг перед ним вырос молодой милиционер с красной повязкой на рукаве и спросил, не знает ли он, как разыскать Ар-тыка Бабалы. Хромой писарь что-то невнятно пробормотал в ответ и заковылял в сторону. А Иван Тимофеевич, услышав имя Артыка, оставил своих собеседников и подошел к милиционеру:
— Вы ищите Артыка Бабалы?
— Да, мне очень нужно его разыскать.
Ответ милиционера не на шутку встревожил Чернышова. Подумав, что на голову Артыка свалилось новое несчастье, он решил выяснить, в чем дело:
— Я вас не видел в Теджене. Вы не здешний?
— Из Ашхабада.
— Зачем приехали?
— По служебному делу.
— По делу Артыка Бабалы?
— Нет.
— Тогда зачем же вам нужен Артык?
— А он мой друг, — улыбнулся милиционер. — Когда меня назначили в эту поездку, я очень обрадовался: вот, думаю, побываю в гостях у друга. Да, видимо, не придется. Ночью мне ехать обратно.
Это был Алексей Тыжденко. Он рассказал, как подружился с Артыком и как вел себя Артык, в ашхабадской тюрьме. Тогда Иван Тимофеевич сообщил, что Артыка он хорошо знает, что после освобождения из тюрьмы Артык заходил к нему домой, а теперь, по всей вероятности, находится в своем ауле, в сорока верстах от Теджена.
Они разговорились, Тыжденко начал рассказывать о положении в Ашхабаде, и по его словам выходило, что ашхабадские рабочие и солдаты гарнизона недовольны политикой Временного правительства. Правда, генерал Калмаков отстранен от должности, но на его место уселся граф Доррер, и вся разница между ним и генералом только в том, что он называется комиссаром Закаспийской области. В областном управлении по-прежнему сидят чиновники да попы, а туркмен там совсем нет. Ашхабадский совет рабочих депутатов, на заседаниях которого удалось побывать Тыжденко, состоит в большинстве не из рабочих, а из интеллигентов, служащих. Тон в совете задают эсеры и меньшевики. Они произносят красивые речи о революции, распинаются за крестьян и рабочих, да что-то не видно, чтобы власти прислушивались к ним и стремились облегчить положение народа.
Для Чернышева во всех этих сообщениях не было ничего нового, но его удивили и обрадовали рассуждения молодого солдата, который очень неплохо разбирался в вопросах политики. Он хотел спросить милиционера, не большевик ли он. В это время раздались дружные выкрики рабочих: «Чернышов!.. Чернышов!..» Оказывается, кто-то уже открыл собрание и предложил называть кандидатов в президиум.
Беседу пришлось прервать. Иван Тимофеевич пожал руку Тыжденко и заторопился к столу президиума.
Первым выступил представитель Ашхабадского совета. Крикливо и долго говорил он о том, что со свержением царя революция в России завершена, что она дала свободу, равенство и братство для всех и что для защиты этих завоеваний надо продолжать до победного конца войну против кайзеровской Германии. Закончил он свою речь призывом оказывать полное доверие и поддержку Временному правительству.
Оратор был эсером. После него взял слово Иван Чернышов, встреченный приветственными хлопками рабочих, теснившихся у забора. С первых же слов Чернышов заявил, что правительство, не желающее закончить войну и облегчить положение трудящихся масс, не получит никакой поддержки со стороны народа. Временное правительство проводит в Туркестане и в Закаспии политику, которая мало чем отличается от той, которую проводило царское правительство. Слуги царя, все эти большие и малые начальники с шашкой и плетью, наместники и губернатора, генералы и полковники, старшины и волостные, проводили в Туркестане колонизаторскую политику. В интересах русских капиталистов и местных баев они творили дикий произвол и насилия, держали народ в темноте, обирали его всевозможными налогами и поборами, обрекали на голод и нищету. И они же зверски расправлялись с народом, когда он, доведенный до отчаяния, стихийно поднимался с оружием в руках против жестокой политики, как это было во время прошлогоднего набора дейхан на тыловые работы. Горячо и страстно разоблачал Чернышов преступления царизма, широко и смело ставил освободительные задачи русской революции для угнетенных народов Туркестана и закончил свою речь резким, угрожающим выводом: если Временное правительство не кончит затеянной капиталистами и ненужной народу войны, которая уже обошлась в миллионы человеческих жизней, если не наделит крестьян землей, не улучшит положения рабочих, то его ждет такая же участь, какая постигла царское правительство: Народ возьмет власть в свои руки и станет хозяином своей судьбы.
Хуммету и Ходжамураду стало от этой речи не по себе, и они трусливо съежились, пряча лица под своими огромными папахами. Им начинало уже казаться, что вот сейчас их схватят за шиворот и объявят преступниками. Бабахан, ни слова не понимавший по-русски, слушал рабочего-железнодорожника с безразличным видом, а хромой писарь хотя и был возмущен речью Чернышева, но старался успокоить себя. «Царь ли, Совет ли — для меня все равно. Лишь бы мое слово имело силу. Тогда — я сам царь, — подумал он и попросил слова.
— Что это мы слышим? — скривив рот, заговорил он. — Разбойников, которые в прошлом году напали на город, восславляют, а людей, которые его защищали, объявляют преступниками! Выходит, виновен полковник, виновен волостной, виновен, может быть, я, а не Эзиз Чапык и его бандиты — так, что ли? Это — болтовня. Никакое правительство не позволит, чтобы на него нападали. Хоть и нет царя, страна не без хозяина — есть Временное правительство. У Временного правительства хватит сил, чтобы заставить замолчать тех, кто вот так болтает. Я прошу гражданина представителя областного совета обратить особое внимание на мои слова.
Несмотря на то, что рабочие голосовали дружно и сплоченно, им удалось провести в городской совет только одного Чернышева. Зато Куллыхан увидел на собрании немало своих старых знакомых, — они выдвинули его кандидатуру, и он тоже был избран в совет.
Бабахан поднял руку за Куллыхана, но так ничего и не понял из того, что происходило на собрании, и на обратном пути рассуждал про себя: «Что это за депутаты — ума не приложу. Неужели они будут управлять уездом? А что будет делать подполковник Антонов? Когда были только начальник да его помощник — и то каждый тянул к себе. Что же получится, если управлять будут десятки людей и каждый потянет в свою сторону? А если и до аула дойдет эта неразбериха? Если и там будут вот такие ж депутаты?» Он так и не мог выбраться из этой путаницы и обратился к волостному:
— Ходжамурад-хан, я что-то ничего не понял в этих депутатах.
— Арчин-хан, и моя голова плохо в этом разбирается.
— Что же будет делать новый баяр Антонов?
Волостные не откликнулись. Ковылявший впереди писарь приостановился и сказал:
— Что станет делать? Будет сидеть на своем месте, а управлять уездом будем мы, депутаты совета...
— Ах, мирза-баши, и ты, я вижу, понимаешь не больше нашего. Что ж, если не умрем, сама жизнь покажет, — нашелся волостной Хуммет.
Глава шестая
Невестка-фаланга, о которой Гандым со смехом рассказывал Артыку, появилась в доме Халназара недавно. Перед тем как посватать ее, Халназар долго раздумывал и пришел к выводу, что в своем ауле никто не согласится выдать девушку за вдовца, опозоренного вдобавок бегством невесты. Тогда он решил сватать в других аулах. Расспрашивал проезжих, советовался с друзьями. Многие с похвалой отзывались о девушках из рода ангатов, живших в западном крае Теджена.
— У ангатов, — говорили Халназару, — самые лучшие девушки. Ангатки умны, рассудительны, характера уважительного, а уж о красоте и говорить нечего! При раздаче красоты они получили двойную долю...