Решающий шаг
Шрифт:
Надев теплый халат, он вышел из кибитки и сразу встретился глазами с невесткой-фалангой. Глаза Халназара говорили: «Ах ты, проклятая! С тех пор как твоя поганая нога, соленое копыто, переступила порог моего дома, на мою голову посыпалось несчастье за несчастьем. Ты — злой дух, не человек! О, если б мне избавиться от тебя!» А глаза Атайры-гелин, словно понимавшей мысли Халназара, также злобно глядели на бая. В этот миг ей вспомнилось, как Халназар в первые дни после тоя ругал Баллы: «Не мужчина ты, раз не справишься с одной женщиной!»
— Что ж, — заговорила она с ехидной усмешкой, — и ты, видать, ни на что не годен? Раз не мог справиться со своей рабыней, бесчестье в бороду не упрячешь. Если хватит мужества — пойди догони их! — И она указала рукой в сторону города.
И тут Халназару действительно пришлось стиснуть зубы...
А в это время Мавы и Мехинли с помощью Ашира устраивались на новом месте в городе.
Незадолго до этого Ашир записался в Красную гвардию и получил оружие. В городе он оказался единственным человеком, которого знали Мавы и Мехинли. По его рекомендации Мавы тоже вступил в Красную гвардию. Чернышев помог достать молодоженам небольшую комнату, а спустя несколько дней Ашир до-ставил Мавы его долю халназаровской пшеницы. И Мехинли впервые в жизни почувствовала себя настоящей хозяйкой. У нее теперь есть свой угол, постель, посуда. Много ли, мало ли, а в кооперативе дают и масло, и чай, и даже сахар. Немало у нее и вещей, которые она, готовясь к бегству, сумела припрятать. И никто теперь не ругает ее, не бьет, не называет позорным именем рабыни-мехинки. Она по-прежнему — Майса, молодой побег ячменя, наполненный зерном колос, который распустил свои колючие усики. Нет, она теперь уже не та мехинка, над которой в ряду халназаровских кибиток каждый мог поиздеваться. Какое блаженство! Кто дал эту радость Майсе? «Это не Атайры-гелин? Нет. Это не те, что свергли царя? Нет. Не Ашир? Нет. Мавы? Не один он, — думала она и вдруг решила: — Я сама этого добилась! В нынешней новой жизни это оказалось уж не таким трудным делом».
А Мавы, видя, как расцветает Майса, только приговаривал:
— Моя Майса! Ты моя теперь, моя! Ты дала мне эту радостную жизнь. Ты и советская власть!
Услышав о том, что Мавы и Мехинли сбежали от Халназара в город, Артык пошел поздравить молодоженов. По пути ему встретился Молла Дурды. Вид у него был подавленный. Артык внимательно взглянул ему в лицо и спросил:
— Что это с тобой? Почему такой невеселый?
Дурды, сдержанный и замкнутый в обращении с людьми, откровенно признался Артыку.
— Человек должен шагать в ногу с жизнью, — невесело проговорил он. — А жизнь идет не так, как мне хочется. Не нравится мне, как ведут себя люди.
— Это почему же? Люди везде разные. Даже в этом нашем городишке два стана. И ни один тебе не по нраву?
— Нет.
— Разве ты не мусульманин?
— Такое мусульманство, какое исповедует Эзиз-хан, мне не по сердцу.
Артык вспомнил, что Молла Дурды когда-то был частым гостем Ивана, и усмехнулся:
— Если так... иди к узкоштанникам.
— К хромому мирзе? Я и раньше без отвращения видеть его не мог.
— Так чего же ты хочешь?
— Я хочу справедливости, правды, провозвестником которой является революция.
— И ты думаешь, что тебе принесут ее и сунут в рот? Готовой пищи не бывает.
— Понимаю и это...
— Нет, Дурды, я вижу, ты этого не понимаешь. Если б понимал, не шатался бы между двумя лагерями. Когда-то я готов был преклониться перед тобой. А теперь чувствую, что я сильнее тебя. У меня есть цель, я знаю, за что нужно бороться. Некогда ты давал мне советы, теперь я тебе посоветую: брось свои колебания и приходи к нам.
— К вам?
— А что — не доверяешь?
— С тобой могу быть заодно, но Эзизу не верю. — Не веришь и тому, что он сейчас Делает?
— Итеперь не верю, а как подумаю о том, кем он станет в будущем, — страшно становится.
— Дурды, я себя тоже не считаю слепцом, которому нужен поводырь. Мы с Эзизом не узами крови связаны. Сделай он не по-моему, — я найду другую дорогу.
— Не знаю...
— Вот это мне и не нравится в тебе, что ты не знаешь... куда идти.
Дурды промолчал, а когда Артык вновь спросил его, что он думает делать, уклончиво ответил:
— Посмотрим, посмотрим... Пока ничего решить нельзя...
Когда Артык, разыскав квартиру молодоженов, вошел к ним, Майса сидела одна: Мавы куда-то вышел, но должен был скоро вернуться. Артык сердечно поздравил Майсу и весело заговорил с нею. Он видел, что она счастлива со своим Мавы, но это счастье казалось ему каким-то ненастоящим. Впрочем, вспомнив о жизни, которая осталась у них позади, он одобрил их шаг. Обижало его только то, что Мавы пришел не к нему, а к Аширу и Куллыхану.
В этот момент к молодоженам зашел и Ашир. Некоторое время беседа велась в шутливом тоне, но скоро перешла в словесную перепалку между друзьями. Артык был недоволен тем, что Ашир связался с Куллы-ханом, а Ашир корил друга тем, что тот служит Эзиз-хану, а не народу. Они пытались объясниться, и каждый, оправдываясь, защищал себя и винил другого. Спор между ними напоминал драку слепых, которые бросались камнями. Потом они разгорячились до того, что уж еле владели собой. Артык вскочил и хотел уйти, но Ашир преградил ему путь. Оба с минуту стояли друг против друга, молча сжимая кулаки и обмениваясь гневными взглядами. Недавние друзья теперь были похожи на смертельных врагов. Майса испуганно смотрела на них и думала: «Что это с ними сталось? Мы как будто достигли желанного, а они готовы убить друг друга. А ведь такими друзьями были с самого детства, каждый не поколебался бы жизнь за друга отдать. Что это вдруг с ними случилось? Чего они не поделили?» Не зная, что делать, как помирить друзей, она с надеждой поглядывала на дверь: «Ах, хоть бы поскорее пришел Мавы!»
И только она так подумала, как дверь открылась и вошел Мавы. Артык вяло ответил на его приветствие, а поздравить и совсем забыл.
Майса стала что-.то шептать на ухо мужу, который ничего не мог понять, а в это время ссора продолжалась:
— Артык, — говорил Ашир, — ты не уйдешь отсюда, пока не решишь этот вопрос!
— Нам не о чем больше говорить! — хриплым голосом ответил Артык.
— Нет, ты так не уйдешь отсюда! Или ты застрелишь меня, или же я...
— Это было бы трусостью! Вот встретимся на широком поле — тогда и сразимся, как подобает отважным.
— Хорошо, дружба между нами кончена!
Артык, не отвечая, отстранил Ашира рукой и стремительно вышел.
Глава восемнадцатая
Торжества, учиненные Эзизом в Теджене, были своеобразным смотром сил, готовых стать под знамена буржуазно-националистической контрреволюции. Смотр этот показал Эзизу, что он может рассчитывать на поддержку со стороны пестрого туркменского населения, которое в Теджене состояло главным образом из базарных торговцев, кустарей, аробщиков и скопившихся здесь в эту тяжелую зиму голодных дейхан. Но главарь местного антисоветского движения видел также, что немало туркмен относится к нему безразлично или выжидательно. Знал он и о том, что значение совета как органа рабоче-крестьянской власти растет не только в городе, но и в ауле. Терпеливый и настойчивый Чернышев сумел привлечь уже немало людей, готовых до конца идти с ним в борьбе за права и счастье обездоленных. Вырванные событиями последних лет из родных аулов, повидавшие жизнь дейхане, вроде Ашира, или вчерашние рабы, как Мавы и Мехинли, становились преданнейшими сторонниками советской власти. Тедженский отряд Красной гвардии мог стать серьезной силой — все это понимал Эзиз. Но, готовясь к прыжку, он вынужден был ждать благоприятного момента и помощи, которую обещал Нияз-бек.
Ясно представлял себе нарастающую угрозу и Чернышев. Контрреволюция в Туркестане поднимала голову. Отрезанная белогвардейскими казачьими частями Дутова от революционных центров России, Средняя Азия стала предметом особых вожделений для всех темных антисоветских сил. Буржуазные националисты «Кокандской автономии», закаспийские эсеры и белогвардейцы, казачьи части, возвращавшиеся из Ирана, феодалы разбойничьих ханств вроде Джунаида и главари контрреволюционных отрядов типа Иргаш-бая, Аллаяр-хана и Эзиза — вся эта нечисть оживала, строила козни против советской власти, темной тучей нависала над Туркестаном. Все эти контрреволюционные силы Направляла рука опытного империалиста, мастера колониальных захватов и разжигания национальной вражды. Теджен представлял кипящий котел, и малочисленным представителям нового строя приходилось принимать самостоятельные решения перед лицом угрозы, нависшей над всем Туркестаном. Ташкентский ревком был занят подавлением контрреволюционных выступлений в восточных пределах края; на поддержку Ашхабадского областного совета — Чернышов это чувствовал — рассчитывать было трудно.