Республика словесности: Франция в мировой интеллектуальной культуре
Шрифт:
С одной стороны, эта песнь поется или этот танец танцуется только в момент раскалывания, постольку поскольку они раскалываются, и они могут лишь продлить заботу о правильной ноте, о верном движении в свое собственное умирание. А значит, так должно быть и на протяжении всего письма, в каждый момент в него должно вписываться то, что из него выписывается: ничего другого нельзя сказать, ничего несказанного, никакого возвращения какой-то иной истинной речи, кроме прекращения речи. Но в этом выписывании нет передышек, и поэзия — sive philosophia — остается бесполезным словом лишь до тех пор, пока таким образом не умрет. В этой точке танец или песня не выписывают никакого арабеска и в некотором смысле больше не имеют никакой фигуры. Их единственным очертанием является адресация — обращение, направленное и поверяемое чему-то, тому-то или той-то, достичь которых не представляется возможным. Как пишет Лаку-Лабарт по поводу другого текста Бланшо: «нечто вроде признания или — что то же самое — исповеди. Этот текст просто кому-то поверен, он взывает к вере и верности» [691] .
691
Lacoue-Labarthe Philippe.Agonie termin'ee, agonie interminable // Maurice Blanchot — R'ecits critiques. Sous la direction de Christophe Bident &Pierre Vilar. Paris: Farrago / Leo Scheer, 2003. P. 448.
С другой стороны, воскрешение не просто заимствуется из лексики чудесного в качестве подходящего или вызывающего образа. Оно выступает еще и как переписывание Священного писания: святость, изъятая из религиозного чуда, но также и изымающая без легковерности и без набожности у этого самого чуда доступ к тому, что приходится называть уже не «смертью» — реальностью ирреального, — а «согласием», реальностью соответствия самой реальности умирания. Это слово встречается много раз как в упомянутых текстах, так и в других произведениях Бланшо [692] . Согласие, позднее именуемое «терпением пассивности» [693] , благодаря которому дано «ответить на невозможное и о невозможном» [694] , не подчиняется и не смиряется: оно придает [accorde] смысл или чувствование. Оно именно и согласуется [s’accorde] со смыслом и с чувствованием бесчувственного и смысла в его отсутствии. Это не что иное, как бесконечно простой и тем самым безгранично возобновляемый, бесконечно вписываемый в нас опыт — опыт бытия без сущности, то есть умирания. Воскрешение, или, скажем по-гречески, anastasis, воздвигает умирание как твердый и тяжелый могильный камень, как стелу, где надписывается и в конце концов стирается имя, которое никому нельзя приписать и нельзя никуда вписать, которое всегда выписано. Эта стела, воздвигнутая над пустотой, безутешная и без надежды на загробную жизнь, самым своим весом помогает вынести скорбь, уже унесенную очень далеко от самой себя и от оплакивания. Бесконечно малая, едва уловимая и настойчивая легкость, которая превращает это согласие на бесчувственность в процесс соглашения; которая его создает или пишет, если «писать» является неустойчивым, как любое другое, но неизбежным — как «поэзия», как «святость» — именем отказа от любой веры в какую-либо устойчивость, внешнюю миру. Согласие на воскрешение соглашается прежде всего на отказ от верований, точно также как эти верования отвергаются и исключаются верой. Но в том-то и дело, что верование никогда не подлежит вере, и в нас всегда было что-то или кто-то, втайне знавшие это за нас. Это предчувствие абсолютно невероятного, решительно бросающее вызов всякой легковерности и всецело поверяющее себя, всегда готовило нам безвыходный путь согласия.
692
Ср.: Бланшо М.Пространство литературы. Там же.
693
В книге «Катастрофическое письмо».
694
Там же. С. 37.
Если согласие или воскрешение [r'esurrection] — вздымание [surrection], которое воздвигает смерть в смерти как живую смерть, — находится в письме или в литературе, это значит, что литература поддерживает остановку или распыление смысла. Под «литературой» здесь имеется в виду не «литературный жанр», но любой вид высказывания, крика, молитвы, смеха или рыданий, который держит — как держат ноту или аккорд — эту бесконечную неопределенность [suspens] смысла. Понятно, что такое «держание» относится скорее к этике, чем к эстетике, — но в конце концов оно разрушает, расточает и сами эти категории. Можно сказать и по-другому: поскольку эти категории принадлежат философии, они говорят нам о том, что философская онтотеология практикует мумифицирование или метемпсихоз или же воспарение души, но никогда не воскрешение. То есть метафизические практики всегда обозначают бросок вперед, будущее после возрождения, некую возможность и способности, в то время как литература пишет только настоящее того, что с нами уже произошло, то есть невозможное, где наше бытие заключается в исчезновении.
Татьяна Вайзер
Французская гуманитарная мысль в русских переводах (1995–2004). Библиографический указатель
Указатель содержит 922 библиографические единицы и представляет собой перечень монографий и публикаций в периодике и сборниках, переведенных на русский язык с 1995 по 2004 год и составивших корпус текстов по современной философии,
Принадлежность произведения к французской культуре определялась, как правило, языком, на котором оно написано, или же именем автора, конвенционально закрепленным за французской культурой. Язык произведения, с которого осуществлялся перевод, оговаривается в том случае, если это не французский.
В библиографии намеренно не представлены художественная проза, за исключением тех случаев, когда она обретала в культуре статус философского размышления или исторического исследования; конкретные, не философско-аналитического профиля, высказывания в политике; не носящие социально-антропологического характера исследования в области экономики и юриспруденции; работы по практической психологии; мистическая и не теоретического характера религиозная литература; популярные биографии и мемуаристика, в случае если она не входила в культуру на правах интеллектуального или культурно-исторического наследия.
Разумеется, библиография не может и не стремится претендовать ни на абсолютную объективность, ни на полноту охвата всей переведенной в области гуманитарной мысли литературы данного периода. Что касается первого — предпочтения отдавались произведениям, наиболее близким парадигме философия-история-литературоведение. Мы говорим здесь, в широком смысле, о «парадигме», поскольку, на наш взгляд, в процессе развития и междисциплинарного разветвления именно этих дисциплин и на их пересечении французская гуманитарная мысль последних десятилетий сумела выработать ту уникальную модель культурной рефлексии, которая сделала ее определяющей для европейской — равно как и далеко за ее пределами — культуры в целом. Поэтому в первую очередь и по возможности полно в библиографию были внесены авторы, работающие в рамках конструктивизма, постконструктивизма, деконструкции и психоанализа, трех поколений исторической школы Анналов, или авторы, наиболее близкие этим направлениям. В остальных случаях главный критерий отбора лежал в сфере и степени рефлексивной природы предлагаемых нашему вниманию произведений.
Относительно второго замечания мы, отчетливо осознавая, что библиография не может охватить весь объем переводной литературы гуманитарного профиля, все же хотели бы принести извинения тем переводчикам, чьи работы последних лет внесли значительный вклад в развитие отечественной культуры, но — в силу неизбежной технической обусловленности поиска — не были включены в наш указатель [695] .
Авермат Р.Петер Пауль Рубенс / Пер. Ю. Яхниной. — М.: ТЕРРА — Кн. клуб, 1999. — 345 с.
695
Автор выражает огромную признательность за содействие в составлении библиографии И. Караваеву, И. Федосееву, Д. Мамедовой, М. Рогачевой.
Адо И.Свободные искусства и философия в античной мысли / Пер. Е. Ф. Шичалиной. — М.: Греко-лат. кабинет, 2002. — 475 с.
Адо П.Что такое античная философия? / Пер. В. П. Гайдамака. — М.: Изд-во гуманит. лит., 1999. — 317 с.
Ажеж К.Человек говорящий: Вклад лингвистики в гуманитарные науки / Пер. Б. П. Нарумова. — М.: Эдиториал УРСС, 2003. — 301 с.
Ален.Суждения / Сост. В. А. Никитина; Предисл. С. Зенкина; Пер. Г. В. Волковой и др. — М.: Республика, 2000. — 398 с.
Альфан Л.Варвары: От Великого переселения народов до тюркских завоеваний XI века / Пер. М. Ю. Некрасова. — СПб.: Евразия, 2003. — 415 с.
Анналы на рубеже веков. Антология / РАН. Ин-т всеобщ, истории; Отв. ред. А. Я. Гуревич; Сост. С. И. Лучицкой; Пер. В. Мильчиной, И. Стаф, Е. Ляминой, О. Воскобойникова, Е. Лебедевой, Л. Пименовой, М. Графовой. — М.: XXI век: Согласие, 2002. — 284 с. — Содерж.: Рикер П.Историописание и репрезентация прошлого; Браун П.На пути к рождению чистилища (Искупление и покаяние в западноевропейском христианстве от поздней Античности до Высокого Средневековья); Барбу Д.Византийский образ: создание и способы использования; Шмитт Ж.-К.Культура imago; Маршал Г. П.К вопросу об истории иконоборчеств в Средние века; Яссман Я.Монотеизм и память. Моисей Фрейда и библейская традиция; Артог Ф.Время и история. Как писать историю Франции?; Десимон Р.Политический брак короля с республикой во Франции XV–XVIII вв.: функции метафоры; Мирамон Ш. де.Принятие монашества в сознательном возрасте (1050–1200 гг.). Исследование феномена обращения в зрелом возрасте; Медик X.Культура престижа. Одежда и ее расцветка в Лайхингене, 1750–1820; Бек А. де.Раскаты смеха. Полк ермолки, или Аристократическая стратегия насмешки во Франции (1702–1752).
Антонетти П.Повседневная жизнь Флоренции во времена Данте / Предисл. и пер. В. Д. Балакина. — М.: Молодая гвардия: Палимпсест, 2004.
– 286 с.
Арон Р.Избранное: Введение в философию истории / Отв. ред., пер. и сост. И. А. Гобозова. — М., СПб: Per Se; Универ. кн., 2000. — 543 с. — (Книга света).
Арон Р.Мемуары. 50 лет размышлений о политике / Пер. Г. А. Абрамова, Л. Г. Ларионовой; Вступ. ст. С. В. Трофимова. — М.: Ладомир, 2002.
– 873 с.