Рейс в одну сторону
Шрифт:
Трясогузов настолько сильно увлекся мыслью об откушенном ухе, что пропустил важную часть предполагаемой сделки.
– Послушай, - сказал Трясогузов, - у меня были тяжелые дни, и я не всегда схватываю всю информацию? Ну-ка, скажи последние фразы...
– Это, какие же?
– спросил Малыш, уставившись непонимающим взглядом на толстяка.
– Ну, когда ты сказал, что, типа, я чего-то там не понимаю... Всё, больше я ничего не услышал.
Малыш отодвинулся от кресла толстяка.
– Ты издеваешься,
Альфред поднял брови.
– Я серьезно тебе говорю - у меня проблемы с восприятием - это из-за смены обстановки, наверное.
– Да пошел ты, убогий!
– крикнул ему в лицо Малыш и снова ушел в свой кабинет, провонявший дымом от дорогих сигар.
– Вот так-то оно лучше, - пробубнил Трясогузов, и быстренько перекрестился, поблагодарив Бога за то, что ему удалось так убедительно сыграть дурачка, что невозможно было подкопаться. По крайней мере, пусть Малыш именно так и думает, хотя Трясогузов действительно не слышал того, что предлагал ему этот отморозок.
Трясогузов вздохнул, и вернулся к своим задачкам - они были гораздо увлекательнее, чем то, что творилось сейчас на экране монитора, и тем более то, о чем говорил "потерявшийся матрос" (еще одна фирменная фразочка толстяка, которую он держал в глубокой тайне).
Когда были решены еще пять задачек, до конца смены оставалось два часа. И тут Альфред вспомнил, что ему назначено свидание на восемь вечера. Что же хочет ему сказать Маргарита? Вот это, действительно, интереснее, чем странное предложение Малыша и его сомнительные посулы наблюдать за псевдо-Светланой круглые сутки.
Два оставшихся часа прошли в спокойной обстановке. Трясогузов еще несколько раз видел чаек, крутившихся около складов под номерами пятнадцать и шестнадцать, но у них, похоже, так и не получилось свить там свои гнёзда, тем более, что солнце уже приблизилось к горизонту и чайки улетели спать туда, где обычно проводили свои ночи - куда-то в сторону "Эвереста".
Трясогузов смотрел на часы: рабочая смена заканчивалась в семь тридцать. Он не любил вот такое "неровное", как он выражался, время, но ничего не поделаешь - расписание, есть расписание. Дождавшись, наконец, Филимонова, молчаливого сменщика номер два, и просто приятного мужика без нервных срывов, Альфред, сообщив, что смена прошла в абсолютном покое, еще раз мельком глянув в сторону кабинета Малыша, поехал к выходу. Он всякую минуту ожидал, что вот сейчас ему на плечи снова лягут руки того урода, и он опять будет его принуждать сделать то, за что платят головой, по крайней мере, Альфред знал, что воровство подобных материалов приводит к довольно печальным последствиям. Но кому он об этом скажет, когда этот мерзавец занимает здесь высокую должность, да еще и на собрании выступал, как какой-нибудь Карабас-Барабас, у которого свои марионетки, свой отдел, и свой же, черт его дери, театр со сценой! Трясогузова аж затрясло при последних мыслях.
Он подъехал, наконец, к выходу, и, тревожно оглянувшись, издалека увидел, что дверь кабинета старшего смены, по-прежнему, закрыта. Он выдохнул и снова быстренько перекрестился, чтобы этого не заметил охранник.
Он проехал через пост, показав бейджик, и пожелал всем спокойного дежурства, за что на него тут же зашикали, мол, никогда нельзя этого желать.
– Я когда в психушке санитаром работал, - сказал один из охранников, - так там тоже, как только кто-нибудь пожелает спокойной смены - всё, считай всю ночь психушка будет на ушах стоять. И таких случаев, на моей памяти, было штук тридцать.
Товарищи этого охранника с уважением на него посмотрели, как на ветерана боевых действий. Трясогузов решил их поддержать в этом проявлении "уважения", и тоже, скорчив подобострастное лицо, посмотрел на охранника, как на... Сравнение снова не пришло в голову Трясогузова, и он, попрощавшись, покинул объект наблюдения.
Доехав до общего коридора, он завернул в маленький "аппендицит", который вел к довольно тесному лифту. Народу практически не было,
Тут скрипнул подъехавший лифт. Двери с лязгом отворились и все быстренько вошли внутрь. Трясогузов, оставшийся сидеть около лифта, понял, что места ему не хватило. Он уже, собрался, было, дожидаться этого же лифта, пока тот приедет обратно минут через пять-десять, но тут, какой-то сердобольный гражданин выскочил из кабины.
– Проходите, товарищ - я поеду на следующем.
Трясогузов хотел, было вежливо отказаться, но те, кто стоял под желтым квадратным плафоном, дружно закивали, мол, давай, не стесняйся - заезжай к нам на огонек.
Толстяк кивнул и рассыпался, было, в благодарностях, но сжалившийся над ним гражданин, сказал:
– Время не ждет.
Трясогузов снова кивнул и, закрыв рот, въехал в кабину.
Спустившись на минус третий этаж, он вышел один: остальные поехали еще ниже. Недалеко от лифта стоял пост охраны. Трясогузов подъехал к нему и спросил, как проехать до кабинета 17К. Охранник как-то странно на него посмотрел и сказал, то такого кабинета здесь нет, зато есть К17, и, может быть, Трясогузову надо проехать именно до него?
– Может быть, - пожал плечами Трясогузов, - могла же она перепутать.
– Что вы сказали?
– спросил охранник, вынимая из уха наушник плеера, в котором жужжала и звенела электрогитара. Ко всему прочему, ему, наверное, ужасно хотелось спать, о чем говорили темные круги под глазами, и бледное лицо. Да еще и с вентиляцией тут было не ахти: жара стояла, как на солнцепеке, но Альфред держался, учитывая, что мысли его были совсем в другом месте.
– Нет, нет, это я так, - быстро ответил Трясогузов, и покатил в указанном направлении.
Кабинеты располагались в таком порядке: на левой стороне был кабинет К13, на правой, напротив него - К14. Промежутки между кабинетами были довольно продолжительные - наверное, за дверями находились большие комнаты, ну или, такие же длинные, как и эти промежутки.
Доехав, наконец, до К17, он остановился и прислушался: полная тишина, только лапочки тихо жужжали. Он посмотрел на синюю дверь, обитую дерматином, и, собравшись с духом, постучал три раза. Дверь не открывалась. Он подождал несколько секунд, и снова постучался. Опять молчание. Может, он вообще не в том крыле находится, и ему нужен именно 17К, а не К17? Возвращаться к охраннику было долго, но, что поделаешь, раз не открывают. Он подождал еще немного, на секунду подумав, что докторша его провела, и тут, как только он повернул свое кресло, чтобы уезжать, левое его колесо шаркнуло по двери, и она приоткрылась. Трясогузов с опаской посмотрел на чуть открывшуюся дверь, не смея двинуться туда, где чернела щель входа в безмолвное помещение. Но надо было на что-то решаться. И он решился. Осторожно приоткрыв дверь чуть шире, он въехал в кабинет, нащупав на стене выключатель. Свет дневных ламп немного ослепил его: разница с желтыми лампами коридора, давала о себе знать его глазам. Он постоял несколько секунд, жмурясь от света и вытирая выступившие слезы. Потом, глянув вокруг себя, увидел, что здесь, кроме, нескольких столов со старыми компьютерами, ничего нет. Правда, его уставшие за смену глаза, разглядели еще кое-что: оно лежало далеко на полу, и нужно было проехать метров пятнадцать или двадцать, чтобы увидеть, что это такое. Ехать нужно было между столами, образовывавшими узкий коридорчик, в который, тем не менее, свободно влезла коляска толстяка. Как только он приблизился на пять метров к тому, что лежало на полу, он перестал дышать: на ковролине лежало распростертое тело человека. Вокруг головы растеклось темное пятно, не успевшее впитаться в серый ворс ковролина, и потому блестевшее сейчас под дневными лампами красноватым цветом. Трясогузов, не решаясь двинуться вперед, машинально включил моторчик, и коляска сама повезла его к страшной находке. Подъехав вплотную к трупу, Трясогузов увидел, что это лежал Полозов с перерезанным горлом.