Ричард Длинные Руки – принц императорской мантии
Шрифт:
– Тогда прошу, - проговорил он, явно не слушая, что за бред несу, - пока что в эту комнату, она вроде пуста.
От распахнул передо мной дверь, в комнате у высокого окна четверо священников ведут оживленный спор, оглянулись.
Мой диакон сказал торопливо:
– Продолжайте, продолжайте! Мы с Фидей Дефендером пока только…
Один вскрикнул счастливым голосом:
– Это и есть тот самый Защитник с таинственного Севера?.. Ой, как интересно, дайте на него посмотреть…
Они окружили меня все четверо, посыпались вопросы, сперва простенькие насчет
Вопросы совсем не странные, потому что спрашивали не о положении на севере, на что я отвечал так подробно, а на самом деле выясняли мое отношение к тем или иным событиям, людям, поступкам, или же, говоря понятным языком, рисовали мой психологический портрет. Я отвечал на все вопросы хитро составленного теста добросовестно, даже не заподозрив, что это за, иначе точно попытался бы схитрить и ответить правильнее и красивше.
Диакон проводил их добрым взглядом, сказал со вздохом:
– Молодежь… Такие любопытные.
– Да, - согласился я, - но специалисты хорошие. Даже первоклассные, я бы сказал.
Он посмотрел озадаченно:
– Правда?
– Правда-правда, - заверил я.
– Еще чуть бы тоньше сыграли, я бы почти поверил. Да, в Ватикане есть и хорошие работники. Ну что, идем к кардиналам? Или нужно дать время, чтобы их ознакомили с результатами теста?
– Простите…
– Вопросника, - пояснил я.
– Ответы нужно еще интерпретировать, верно? Когда я отвечал, предпочитаю голубой цвет или красный, речь шла не о цвете, кому это нужно?.. Вы разве не из той службы, что вроде бы дворцовая охрана, только не дворцовая и не охрана?
Он скромно опустил взгляд:
– Нет-нет, что вы… Это неправильно… Не совсем правильно держать такие службы в святом месте.
– Но мы в Ватикане, - напомнил я.
– Духовном центре мира. А духовность придает обычным гадостям оттенок гармоничной завершенности. В Ватикане все настолько возвышенно, что преступление может смотреться, как законченный шедевр Микеланджело, который разукрасил свод и стены папского дворца абсолютно языческими картинами, посмев изобразить даже Творца в облике Зевса.
Он дернулся, посмотрел на меня несколько ошарашенно. Я ответил наглой улыбкой, дескать, хоть и провинция, но чисты духом и помыслами, все замечаем. И очищение церкви, что грядет обязательно и неизбежно, как восход солнца, придет не из Рима.
– Но папа одобрил, - пробормотал он, - да и кардиналам понравилось.
– Это знакомо, - заверил я.
– Мне тоже часто та-а-акое нравится, еще как нравится!.. Потом иногда чуть-чуть жалею, чаще нет, так как уже привыклось, стало частью обыденной жизни.
– Сэр Фидей?
Я пояснил:
– Нельзя быть святым не только всю жизнь, но и слишком долго.
– Подвижникам это удавалось, - сказал он тихо.
– Мир состоит не из подвижников, - ответил я сожалеюще.
– Наверное, к счастью.
Он взглянул странно, вытянул руку, указывая новое направление:
– Кардиналы собираются вон там.
Комната, в которую он почтительно и торжественно открыл дверь, отделана с кричащей скромностью: вся в темно-коричневых тонах, стены из дерева дорогих и редких пород, небольшой столик ближе к камину, а дюжина кресел вдоль стен лицом друг к другу.
– Ждите здесь, - произнес диакон и, заметив выражение моего лица, строго добавил: - Они люди очень занятые, к тому же все не так молоды, как вы, сэр Ричард.
– Но как Фидей Дефендер, - заметил я, - уже стар.
– Простите?
– Нет-нет, - заверил я, - никак не тороплю. Я тоже как бы весьма поразмышляю о высоком. В пределах моего исполинского духовного роста, разумеется.
Он поклонился без улыбки, принимая смягчающую формулировку, почти шутку, отступил, постоял так со склоненной головой у двери, словно не зная, как поступить дальше, наконец вышел.
Некоторое время я исследовал комнату, рассматривал затейливо исполненные канделябры, камин, это у меня проходит по графе «мыслить о высоком».
Одно из кресел на возвышении, белоснежное, явно из слоновой кости, отделано серебром и золотом. Кардиналы сядут лицом друг в другу, между ними широкий проход, а кресло папы стоит так, что смотрит вдоль прохода на далекую дверь. Наверное, это что-то означает, в столь сложных и древних ритуалах каждый жест, слово и даже приподнятая бровь что-то да означают.
Когда из коридора открылась дверь, я ковырял ногтем облицовку стены, стараясь определить, в самом ли деле дерево или же святость этого места сумела перестроить его в некое совершенно иное состояние.
Кардиналы, все в пурпурных мантиях и красных шапках, заходят неспешно, усаживаются в разных концах комнаты, занимая то ли строго установленные места, то ли группируются по интересам и общим целям, везде есть левые, правые и центристы, здесь они, скорее, паписты.
Я стоял в почтительном молчании, они здесь хозяева, я гость, хотя какой-то неинтересный, всего лишь двое-трое бросили на меня беглые взгляды и продолжают вполголоса тихие разговоры.
Мой диакон вернулся вместе с кардиналами, посмотрел на меня строго и удалился. В числе последних вошли кардиналы Гальяниницатти и Мариоцетти, и хотя в комнате разошлись в разные стороны, мне почудилось, что успели о чем-то сговориться или, как говорят на верхах, достичь определенных согласованностей.
Когда все расселись, и говор начал стихать, появился кардинал Бабзани, быстро прошел к оставленному для него месту за столом, но не сел, а сказал отрывисто:
– Мы собрались по просьбе Верховного Инквизитора северных земель отца Дитриха, но не забывайте, что после дела, по которому прибыл Фидей Дефендер, нам предстоит решить еще несколько важных вопросов… Сэр Фидей?