Ричард Длинные Руки – принц императорской мантии
Шрифт:
Он прищурился:
– И что, у вас есть рецепт, как изменить?
– Есть, конечно!
– Просветите…
– Противопоставить их неправильной коррупции, - сказал я с подъемом, - нашу правильную! Мы должны разоблачать противника, выявлять его грязные методы и выставлять на всеобщее обозрение мировой общественности нашего суда.
Он вздохнул:
– Это не наши методы. Церковь предпочитает решать такие интимные вопросы не публично.
– Жаль.
Он развел руками:
– Все в руках Божьих.
Я покачал головой:
– Боюсь, Господь передал всю власть в руки коллегии кардиналов.
Он произнес с поклоном:
– Но если передумаете… слушайте колокол.
После его ухода я создал на скорую руку еще пару ломтей ветчины с сыром, трапеза так трапеза, запил вином и вышел в коридор, оглядываясь по сторонам, словно диверсант на территории врага.
Под ногами не ровно подогнанные каменные плиты, к которым так привык, а настоящий паркет, даже не знаю, из дуба или неких ценных пород, но выглядит торжественно и вместе с тем уютно.
Стены тоже отделаны этим же деревом, цвет и оттенки умело подобраны, создавая атмосферу строгости и величия.
Впереди на широкой лавке под стеной сидит погруженный в раздумья кардинал, судя по его красной мантии и такой же красной шапочке. Я постарался пройти мимо как можно тише, чтобы не нарушать ход его мыслей, но когда почти миновал, он поднял голову и сказал ровным усталым голосом:
– Король Ричард?
Я ответил с вежливым поклоном:
– Монсеньор кардинал?
Сочтя, что этого достаточно, я двинулся было дальше, но кардинал заговорил неспешно и отчетливо с гипнотической мощью и уверенностью:
– Король Ричард, с какой целью вы прибыли?
В полусумраке я рассмотрел расшитую золотом мантию и золотой крест на груди, однако все достаточно скромно, это не похвальба богатством, а лишь регалии, напоминание о высоком сане.
– Монсеньор, - ответил я почтительно, - как мне и велели, я доложу об этом коллегии кардиналов.
Он сказал тем же ровным голосом:
– Я кардинал Бабзани, глава коллегии. С тем же успехом вы можете рассказать все сейчас.
Я ответил еще почтительнее:
– Кардинал, я человек, так сказать, военный. Не воинственный, но военный. А это значит, привык выполнять приказы в точности.
Он поморщился, но кивнул:
– Да-да, вы поступаете верно. Неразумно, однако верно. Иди с богом, сын мой.
Я поклонился и отбыл, но не мог избавиться от тревожной мысли, что кардинал не случайно как бы изволил отдыхать на моем пути.
Издали донеслось протяжное хоровое пение, я прибавил шаг, широкая арка вывела к переходу в собор, с которого видна площадь. По ней в эту сторону двигается торжественная церемония. Впереди носилок с троном, на котором восседает человек в папском одеянии, на пурпурных подушечках несут роскошную тиару и прочие регалии власти понтифика.
Священники в торжественных белых одеяниях спереди, такие же сзади, множество воздетых к небу крестов, народ толпится на площади, папские солдаты в церемониальном облачении сдерживают с обеих сторон толпу, множество хоругвей с незнакомыми мне символами, хотя, наверное, все относятся к христианству, его древней или даже нынешней истории.
За троном, длинные рукояти которого лежат на плечах дюжины носильщиков тоже в парадных одеждах, шествуют кардиналы. На этот раз не в традиционно красных одеждах, а тоже в белых, расшитых серебром,
Следом мальчики певчего хора, чистые детские голоса возносят хвалу Господу, насколько я понял. Дальше еще народ, но тоже не из простых свиней, а все в золоте, неслыханной роскоши одежды, чему положит конец, как понимаю, Лютер.
К распахнутым воротам собора первым подходит чернец, несущий тиару, она показалась мне сильно вытянутым вверх воинским шлемом, словно создавалась для крупного ученого, коих зовут яйцеголовыми. Тиару опоясывают три полоски из золота с вкрапленными рубинами, поменьше того, что в рукояти моего меча, но рука огранщика показалась мне знакомой.
Полоски, естественно, с зубчиками, словно из-за них тоже крохотные арбалетчики готовы отстреливать врагов папы, а также с оттопыренными от стального купола золотыми листиками неких растений, что-то знакомое, но я как-то пропустил уроки биологии.
На вершине тиары золотой крест в женскую ладонь размером, в центре креста тоже рубин, уже покрупнее, почти такой же, как у меня на мече, Вельзевул бы уже заинтересовался и начал ревниво сравнивать.
Перед воротами собора носилки опустили на землю. Папа сошел на грунт медленно и величественно, длинный хвост его парадного облачения заносили только на ступеньках собора, а дальше он двигался, как древний динозавр в золоте, волоча роскошный хвост. Чернец с тиарой все еще впереди, идет медленно и торжественно, словно к памятнику Неизвестному Рыцарю, только что не печатает шаг. В том зале, куда направилась процессия, на удивление много женщин, все присели к самому полу и смиренно склонили головы, и только стражи в сверкающих доспехах стоят выпрямленные и все замечающие, хоть ни один не шевельнет и бровью.
Папа медленно и величаво, чтобы не перетрудиться, двумя пальцами раздает благословление направо и налево, на каждые десять медленных шагов одно направо, на следующие десять - налево.
Если кого-то и не зацепит благословлением, то, как я понимаю, хрен с ними, людей на земле много, а вообще-то скоро и эти погибнут, чего зазря стараться.
Чернец двигается к противоположной от входа стене, там нечто вроде театральной сцены: четыре ступеньки к ней, по бокам толстые, как баобабы, колонны. На самой сцене в глубине длинный стол, покрытый золотой скатертью, по два подсвечника с горящими свечами справа и слева, середина стола пуста, но это понятно: перед столом лицом к залу, а спинкой к столу, роскошное, хоть и облегченное, словно дачное, кресло для папы.
За столом на стене подчеркнуто простой крест из дерева, что-то символизирует, иначе был бы тоже в золоте и драгоценностях.
К сцене двигаются уже более тесной группой, кардиналов почти не отличить от папы, только у него полотняная тиара расшита золотом, а у них золота поменьше, а вместо остальной части широкие красные полосы.
На кресле с папы сняли простую тиару, оставив голову в простой белой шапочке. Он сидит терпеливо и не двигается, мне даже показалось, что дремлет, но вообще-то это называется думает о высоком.