Римлянка. Презрение. Рассказы
Шрифт:
— Сегодня я не хочу идти в твою комнату.
— Почему?
— Я хочу спать с тобой в комнате твоей хозяйки.
— Ты с ума сошла! — воскликнул он с возмущением.
Мы часто бывали в верхних комнатах виллы, но любовью занимались только внизу, в его комнате.
— Я так хочу, — заявила я, — а ты против?
— Еще бы!.. Можно нечаянно что-нибудь сломать… мало ли что случится… а если потом заметят, что я буду делать?
— Подумаешь, эка важность, — беспечно сказала я, — выгонят с работы, только и всего.
— И ты так просто об этом говоришь!
— А как мне прикажешь говорить? Если
— Я тебя люблю, но это невозможно, нечего даже говорить об этом, я не хочу иметь неприятности.
— Но мы будем осторожны… они ничего не заметят.
— Нет… нет…
Я была совершенно спокойна и, продолжая играть задуманную роль, воскликнула:
— Я, твоя невеста, прошу тебя сделать мне одолжение, а ты мне отказываешь в этом, должно быть, боишься, что я лягу на то место, где спит твоя госпожа, положу свою голову на ее подушку, да уж не воображаешь ли ты, что она лучше меня?
— Нет, но…
— Да она мизинца моего не стоит, — продолжала я, — ну не хочешь, так и не надо… можешь любоваться простынями и подушками своей хозяйки… а я ухожу.
Как я уже говорила, в нем жило непомерное почтение к господам, он преклонялся перед ними, глупо гордился их богатством, будто оно отчасти принадлежало ему, это я и высказала ему со всей горячностью и решительно направилась к дверям. Впервые увидев такую непреклонность с моей стороны, он совсем растерялся и кинулся вслед за мной.
— Да подожди… куда ты?.. Я сказал просто так… пойдем, пожалуйста, наверх, если тебе так уж хочется.
Я заставила его еще долго упрашивать себя, притворялась обиженной, а потом согласилась; крепко обнявшись и останавливаясь на каждой ступеньке, чтобы поцеловаться, мы поднялись на верхний этаж. Все было как и в первый раз, но только теперь моя душа зачерствела. В комнате хозяйки я первым делом подошла к постели и сбросила покрывало. Джино испугался.
— Неужели ты собираешься лечь под одеяло?
— А почему бы нет, — спокойно ответила я. — Я не хочу мерзнуть.
Он замолчал, всем своим видом выражая досаду, а я, приготовив постель, прошла в ванную, зажгла газовую колонку и приоткрыла кран, чтобы заранее наполнить ванну горячей водой. Джино последовал за мной с беспокойным и недовольным видом и снова запротестовал:
— Теперь ты уже и ванну хочешь принять?
— А они потом принимают ванну?
— Откуда я знаю, что они делают! — ответил он, пожав плечами. Но я видела, что все мои смелые выходки были не так уж неприятны ему, он только старался постепенно приноровиться к ним. Он был трусливым человеком и превыше всего боялся нарушить общепринятые правила. Но отклонения от правил привлекали его тем сильнее, чем реже он себе позволял их. — В конце концов, ты права, — заметил он спустя минуту со смущенной и натянутой улыбкой, пробуя рукой матрац, — здесь очень хорошо… лучше, чем в моей комнате.
— А я что говорила? — Мы присели на край кровати. — Джино, — сказала я, обнимая его за плечи, — подумай только, как будет чудесно, когда мы обзаведемся своим собственным домом… пусть он даже будет не такой, как этот… но ведь он будет наш собственный.
Не знаю, почему я так говорила. Вероятно, потому, что теперь уже я точно знала, что все это мне заказано, но испытывала какое-то удовольствие,
— Да… да… — и поцеловал меня.
— Я знаю, чего я хочу, — сказала я и продолжала, не щадя себя, описывать то, что для меня было навсегда потеряно, — мне нужен вовсе не такой богатый дом… мне хватит двух комнат и кухни… но зато все там будет мое, а дом будет сиять, как стеклышко… и я хочу жить в нем спокойно… По воскресеньям вместе ходить гулять… вместе обедать, вместе спать… подумай, Джино, как это будет прекрасно!
Он ничего не ответил. Признаться, я нисколько не расстраивалась, когда говорила все это. Мне даже казалось, что я играю какую-то роль, словно на сцене. Но от этого на душе становилось еще горше, ведь эта роль, такая чужая и далекая, не пробуждавшая ни единого отзвука в моей душе, еще десять дней тому назад была не ролью, а смыслом всей моей жизни. Пока я говорила, Джино, сгорая от нетерпения, начал раздевать меня, и я снова, как и тогда, когда садилась в машину, убедилась, что он все еще нравится мне, я подумала с грустью и досадой, что именно мое тело, всегда готовое испытать наслаждение, а вовсе не душа, которая теперь отдалилась от Джино, делает меня такой доброй и всепрощающей. Он ласкал и целовал меня, от этих ласк и поцелуев мой рассудок мутился и желание пересиливало сердечную обиду.
— Ты меня измучил, — наконец откровенно прошептала я и упала на постель.
Немного погодя я улеглась поудобнее, он последовал моему примеру, так мы и лежали на этой роскошной постели, укрывшись стеганым одеялом до самого подбородка. В изголовье постели белыми пышными складками спадал балдахин. Комната была вся белая, на окнах — легкие и длинные занавеси, красивые низкие диванчики стояли вдоль стен, кругом — блеск зеркал, хрустальные, мраморные и серебряные безделушки. Простыни тонкого полотна ласкали тело, а стоило мне пошевелиться, как подо мной мягко прогибался матрац, убаюкивая и успокаивая. Из ванной комнаты через открытую дверь доносилось ровное и тихое журчание воды. На душе у меня было легко, и я больше не сердилась на Джино. Наступила как раз подходящая минута сказать Джино обо всем, и я знала, что скажу это спокойно, без злобы.
— Итак, Джино, — ласково произнесла я после продолжительного молчания, — твою жену зовут Антоньетта Партини.
Он, вероятно, уже успел задремать, потому что сильно вздрогнул, как будто его внезапно хлопнули по плечу.
— Что ты такое сказала?
— А дочь твою зовут Марией… верно ведь?
Он хотел было возразить, но, посмотрев мне в глаза, понял, что все бесполезно. Мы лежали на одной подушке, повернувшись друг к другу лицом, и, когда я говорила, мои губы почти касались его губ.
— Бедный Джино, — продолжала я, — зачем ты столько времени обманывал меня?
Он вызывающим тоном ответил:
— Потому что я тебя люблю.
— Если ты меня по-настоящему любишь, то обязан был подумать, что когда я узнаю правду, то буду сильно страдать… а ты об этом подумал, Джино?
— Я тебя полюбил, — сказал он, — и потерял голову… и…
— Хватит, — оборвала я, — сперва мне было очень больно… я не думала, что ты способен на такой поступок, но теперь все прошло… не будем больше говорить об этом… а сейчас я пойду приму ванну.