Римлянка. Презрение. Рассказы
Шрифт:
— Прекрати, Джанкарло, — произнес он спокойным голосом.
Я промолчала, хотя мне не понравились эти слова, да еще произнесенные таким презрительным тоном; но в конце концов, это была правда. Джизелла взорвалась:
— Во-первых, это не так… а во-вторых, вы — грубиян!
Блондин ничего не ответил, но сразу же затормозил возле тротуара. Мы находились на какой-то пустынной, плохо освещенной, узенькой улице, стиснутой двумя рядами домов. Блондин повернулся к Джизелле:
— А ну поговори еще… вот возьму и выкину тебя из машины.
— Попробуйте только! — завопила Джизелла, откидываясь на сиденье. Она была скандалисткой и никого не боялась.
Тогда мой сосед наклонился вперед к сиденью шофера, и я разглядела его лицо. Это был брюнет, его растрепанные волосы падали на высокий лоб, у него были большие, темные и блестящие, чуть-чуть навыкате, глаза, тонкий нос, хорошо очерченный рот и некрасивый срезанный подбородок. Он был очень худ, и на шее у него сильно выпирал кадык.
— Прекратишь ты наконец?.. — спросил он у блондина громко, но без раздражения, мне показалось, что он не проявляет настоящего участия, как человек, который вмешивается в безразличное и чуждое ему дело. Голос у него был не сильный и не грубый и, должно быть, легко переходил в фальцет.
— Но ты-то тут при чем? — спросил блондин, оборачиваясь назад.
Однако эти слова он произнес уже совсем другим тоном, как будто сам раскаялся в своей грубости и был рад вмешательству друга. А мой сосед продолжал:
— Что это за манеры?.. Мы сами их пригласили, черт побери, они доверились нам и сели в машину, а теперь говорим им гадости. — Он повернулся к Джизелле и добавил с галантным видом: — Не обращайте внимания, синьорина… он, наверно, выпил лишнего… даю слово, что он не желал вас обидеть…
Блондин хотел было возразить, но друг положил ему руку на плечо и произнес не допускающим возражений тоном:
— А я тебе говорю, что ты просто выпил лишнего и вовсе не хотел ее обидеть… а теперь поехали.
— Я села к вам не для того, чтобы со мной так нахально разговаривали, — начала Джизелла не совсем уверенным тоном.
Она тоже, казалось, была благодарна брюнету за его вмешательство. А тот подхватил:
— Разумеется… кому приятно, чтобы с ним обращались грубо… само собой разумеется.
Блондин уставился на них с глупым видом. Лицо у него было пунцовое и все в каких-то неровных припухлостях, будто его избили, а глаза были голубые и круглые, большой красный рот свидетельствовал о чревоугодии и необузданности. Он посмотрел на друга, который добродушно похлопывал по плечу Джизеллу, потом повернулся к ней и внезапно расхохотался.
— Честное слово, ничего не понимаю, — воскликнул он, — и что это мы расходились?.. Почему вдруг затеяли ссору?.. Я даже не помню, как все началось… вместо того чтобы веселиться, мы ссоримся… честное слово, с ума сойти можно… — Он смеялся от всего сердца и, обращаясь к Джизелле, сказал: — Ну-ну, красотка… не гляди на меня так сердито… в конце концов, мы же созданы друг для друга.
Джизелла попыталась улыбнуться и ответила:
— И мне тоже так показалось…
Блондин, продолжая хохотать во все горло, воскликнул:
— На всем белом свете не сыщешь человека лучше меня, верно, Джакомо?.. Я очень покладистый парень… нужно только подобрать ко мне ключик… вот и все… а теперь поцелуй-ка меня разок!
И, повернувшись, он обнял Джизеллу за талию. Она немного отстранилась и сказала:
— Обожди.
Потом достала из сумочки носовой платок, провела им по губам, стерла помаду и только тогда с покаянным видом чмокнула его в губы. Блондин, пока она его целовала, дурачился и притворялся, показывая жестами, будто конфузится и задыхается. Они кончили целоваться, и блондин начал судорожными движениями заводить машину.
— В добрый час… клянусь, что отныне никому не дам ни малейшего повода пожаловаться на меня… я буду очень серьезен, очень чуток, очень вежлив… разрешаю вам даже дать мне подзатыльник, если я в чем-нибудь провинюсь.
Машина тронулась.
Весь остаток пути он продолжал разглагольствовать, громко смеялся и иногда с риском для наших жизней отпускал руль и отчаянно жестикулировал. А его товарищ после своего короткого вмешательства снова погрузился в молчание и отодвинулся в тень. Я почувствовала к нему огромную симпатию и сильное влечение; и теперь, много времени спустя, вспоминая об этом, я понимаю, что тогда-то я и влюбилась в него, вернее, сразу же начала приписывать ему все те черты, которые мне нравились и которых я до сих пор не встречала в людях. Ведь любовь должна проявляться во всем, а не просто в удовлетворении чувственности, и я все время искала человека идеального, каким одно время мне представлялся Джино. Вероятно, впервые не только за последнее время, но и впервые в жизни я встретила такого человека, то есть человека с такими манерами и таким голосом. Художник, к которому я впервые пришла позировать, был, правда, чем-то похож на него, только он был более сдержан и более самоуверен, но, если бы он дал мне повод, я бы в него непременно влюбилась. Голос и манеры этого молодого человека пробуждали в моей душе, хотя и не в такой степени, те же самые чувства, какие я испытывала во время первого посещения виллы хозяев Джино. Как тогда на вилле мне понравились порядок, богатство, чистота в я решила, что жить не стоит, если у тебя нет всего этого, так теперь голос, благородное и разумное поведение моего спутника, в какой-то мере характеризовавшие его, внушили мне страстную и прочную симпатию. В то же самое время я испытывала сильное влечение к нему, мне не терпелось почувствовать ласку этих рук и поцелуи этих губ; и я сама не заметила, как мои прежние надежды и эти нынешние желания слились в единое целое, а это-то и является настоящей любовью, безошибочной приметой ее зарождения. Но я боялась, что он не заметит моей любви и я потеряю его. Поэтому я потянулась к его руке и попыталась вложить в нее свою. Но его рука под моими пальцами, которые пытались сплестись с его пальцами, оставалась неподвижной, Я смутилась и поняла, что хоть мне не хочется этого делать, но надо заставить себя убрать руку. И тут машина, круто свернув за угол, толкнула нас друг к другу, и я, сделав вид, что потеряла равновесие, упала лицом прямо на его колени. Он вздрогнул, но не двинулся с места. С наслаждением ощущая скорость машины, я закрыла глаза и по-собачьи зарылась головой в его ладони, поцеловала их и попыталась нежно погладить ими свое лицо. Я хотела, чтобы его ласка была искренней и непосредственной. Я понимала, что теряю голову, и удивлялась, что несколько вежливых слов привели меня в столь сильное волнение. Но он не подарил мне ласку, которую я так смиренно просила у него, и отдернул руки. Вскоре машина остановилась.
Блондин выпрыгнул на тротуар и с шутливой галантностью помог вылезти Джизелле. Мы тоже вышли, я открыла дверь, и мы вошли в подъезд. На лестнице Джизелла и ее кавалер опередили нас. Блондин был невысок ростом и коренаст; хотя он не был толстым, костюм, казалось, вот-вот лопнет на нем по всем швам. Джизелла была выше него. На середине лестницы он отстал от Джизеллы на один шаг, схватил подол ее платья, потянул его кверху и открыл ее белые ляжки, стянутые подвязками, и кусочек ее маленьких худеньких ягодиц.
— Занавес поднимается, — закричал он со смехом.
Джизелла только хлопнула его по руке и одернула платье. Я подумала, что эта грубая выходка, должно быть, неприятна моему кавалеру, и сказала, желая дать ему понять, что мне это тоже не по душе:
— У вас очень веселый друг.
— Да, — ответил он кратко.
— Видно, у него хорошо идут дела.
Мы на цыпочках вошли в дом, и я провела гостей прямо в свою комнату. Закрыв двери, мы все четверо с минуту оставались на ногах, а так как комната была небольшая, то нам стало тесно. Блондин оказался решительнее всех, уселся на постель и начал как ни в чем не бывало раздеваться. При этом он беспрестанно смеялся и без умолку болтал. Говорил он о гостиницах, о частных квартирах, рассказал об одном недавно приключившемся с ним случае.
— Она мне говорит: я женщина порядочная… не хочу, говорит, идти в гостиницу… тогда я ей заявляю: гостиницы битком набиты порядочными женщинами… а она отвечает: не хочу показывать свои документы… А я ей говорю: я тебя выдам за свою жену, какая разница, одной больше, одной меньше… хватит, пойдем в гостиницу. Провожу ее в гостиницу как свою жену, поднимаемся в номер… но, когда дело доходит до главного, она начинает выкидывать разные фокусы… будто она раскаялась, ничего не хочет, что она действительно порядочная женщина… Тогда я, потеряв терпение, пытаюсь действовать силой… ничего я ей худого не сделал, но она открывает окно и грозит выброситься на улицу… Ладно, говорю я, виноват, что привел тебя сюда… Она садится на постель и начинает хныкать… потом рассказывает длинную, грустную и жалобную историю, прямо-таки всю душу мне перевернула… а в чем там дело, сейчас не припомню… знаю лишь одно, что в конце концов я растрогался до того, что чуть не упал перед ней на колени и чуть не стал просить прощения за то, что принял ее за девку. Решено, — сказал я ей, — развлекаться не будем, а потихоньку ляжем в постель и заснем… сказано — сделано, я сразу захрапел… но среди ночи проснулся, осмотрелся кругом: нет ее, исчезла… тогда взглянул я на свою одежду и вижу, все разбросано в беспорядке… Я ищу и не нахожу своего бумажника… вот вам и порядочная женщина.