Римлянка. Презрение. Рассказы
Шрифт:
Он разразился таким неудержимым и заразительным хохотом, что мы с Джизеллой тоже засмеялись. Затем он снял костюм, сорочку, носки, ботинки и остался в нижнем шерстяном белье светло-бежевого цвета, обтягивающем его фигуру от шеи до щиколоток, отчего стал похож на циркового акробата или балетного танцовщика. Такое белье обычно носят пожилые мужчины, и оно еще больше подчеркивало комичность его фигуры, в эту минуту я забыла о его грубости и даже почувствовала к нему расположение — мне всегда нравились веселые люди, потому что сама я скорее склонна к веселью, чем к грусти. Он начал, расшалившись, кружиться по комнате, выписывать разные кренделя, он был маленького роста, без умолку болтал, важно и гордо выпятив грудь, будто на нем было не исподнее белье, а парадная форма. Затем из угла, где стоял комод, он внезапно вскочил прямо на кровать, обрушился на Джизеллу, опрокинул ее навзничь, а та от неожиданности пронзительно вскрикнула. Потом он, пораженный какой-то внезапной мыслью, смешно стоя на четвереньках возле Джизеллы, поднял свое раскрасневшееся и искаженное лицо, обернулся на нас, как делают кошки перед тем, как схватить добычу, и спросил:
— А вы чего ждете?
Я посмотрела на своего кавалера и спросила:
— Мне тоже раздеваться?
Он все еще стоял в пальто с поднятым воротником и, вздрогнув всем телом, ответил:
— Нет, нет… после них.
— Хочешь, уйдем отсюда?
— Да.
— Прокатитесь на машине! — крикнул нам блондин, не отходя от Джизеллы. — Ключи остались внизу.
Но его друг сделал вид, что не слышит этих слов, и вышел из комнаты.
Мы остановились в прихожей, я попросила юношу подождать меня, а сама зашла в большую комнату. Мама сидела за столом и раскладывала пасьянс. Увидев меня, она встала и молча вышла на кухню. Тогда я выглянула в прихожую и попросила юношу войти.
Я закрыла дверь и села на диван, стоящий в углу возле окна. Мне хотелось, чтобы он сел рядом и начал ласкать меня: с другими у меня было всегда так. Но он даже не взглянул в сторону дивана и начал ходить по комнате вокруг стола, держа руки в карманах. Я подумала, что ему надоело ждать, и поэтому сказала:
— К сожалению, у меня только одна комната.
Он остановился и спросил несколько вызывающим, но по-прежнему вежливым тоном:
— Я разве сказал, что мне нужна комната?
— Нет, но я думала…
Он сделал еще несколько шагов, и тогда я не выдержала и, показав на диван, спросила:
— Почему ты не сядешь рядом со мной?
Он посмотрел на меня, а потом, как бы решившись, подошел, сел возле меня и спросил:
— Как тебя зовут?
— Адриана.
— А меня Джакомо, — сказал он и взял меня за руки.
Все это было так необычно, в я снова подумала, что он, вероятно, робеет. Я позволила ему взять мою руку и улыбнулась, чтобы его ободрить. А он спросил:
— Значит, после них мы займемся любовью?
— Да.
— А если я не хочу?
— Тогда мы не будем ничем заниматься, — весело ответила я, думая, что он шутит.
— Да, — воскликнул он с горячностью, — я не хочу, ни в коем случае не хочу этого!
— Ладно, — согласилась я.
Но в действительности для меня его слова были неожиданностью, я еще ничего не понимала.
— Ты не обиделась? Женщинам не нравится, когда ими пренебрегают.
Наконец-то я поняла, в чем дело, и, не в силах что-либо сказать, отрицательно покачала головой. Значит, он не хотел меня. Внезапно мною овладело отчаяние, и я чуть было не разрыдалась.
— Нет, я не обиделась, — прошептала я, — раз ты не хочешь… подожди своего друга, а потом уйдешь.
— Не знаю, как быть, — продолжал он, — из-за меня ты зря потеряешь вечер… а могла бы что-то заработать.
Я подумала, что, очевидно, у него нет денег и, все еще надеясь, предложила ему:
— Если у тебя сейчас нет денег, неважно… заплатишь в другой раз.
— Ты добрая девушка, — сказал он, — нет, деньги у меня есть… давай сделаем вот как… я тебе заплачу… и ты не потеряешь зря вечер.
Он сунул руку в карман куртки, достал пачку денег, которые, надо полагать, были приготовлены заранее, и положил их на стол простым и вместе с тем необыкновенно изящным и небрежным жестом.
— Нет, нет, — запротестовала я, — при чем тут деньги… об этом даже говорить не стоит.
Но я возражала не очень решительно, потому что, по правде говоря, мне не так уж неприятно было получить от него эти деньги: они как-то нас могут связать, я останусь перед ним в долгу и буду надеяться, что мне удастся расквитаться. Он принял этот мой нерешительный отказ за согласие взять деньги, как оно и было на самом деле, и оставил их на столе. Затем он опять сел на диван, а я, чувствуя, что поступаю глупо и нелепо, потянулась и взяла его за руку. С минуту мы молча глядели друг на друга, потом он неожиданно сильно заломил назад мой мизинец своими длинными худыми пальцами.
— Ой, — немного раздраженно воскликнула я, — что это на тебя нашло?
— Извини меня, — сказал он, и лицо его выразило такое смущение, что я раскаялась в своей резкости и добавила:
— Мне было больно, понимаешь?
— Извини меня, — повторил он.
Охваченный каким-то внезапным волнением, он снова вскочил и начал ходить по комнате. Потом остановился и сказал:
— Не хочешь ли пройтись? Такая тощища ждать их тут.
— А куда мы пойдем?
— Не знаю… давай прокатимся на машине?
Я вспомнила о своих поездках с Джино и торопливо ответила:
— Нет, только не на машине.
— Тогда пойдем куда-нибудь… Здесь есть кафе?
— Здесь нету… но сразу же за городскими воротами, кажется, есть.
— Тогда пойдем в кафе.
Я встала, и мы вышли из комнаты. Когда мы спускались по лестнице, я как бы в шутку сказала:
— Имей в виду: деньги, которые ты мне оставил, дают тебе право прийти ко мне, когда тебе захочется… договорились?
— Договорились.
Стояла зимняя, мягкая, сырая и темная ночь. Весь день шел дождь, и на мостовой остались широкие черные лужи, в которых отражался тусклый свет редких фонарей. Над городской стеной раскинулось спокойное безлунное и беззвездное небо, подернутое, как вуалью, туманом. Время от времени невидимые трамваи, проходившие там, за стеною, разбрызгивали вокруг проводов снопы искр, которые на мгновение освещали небо, полуразвалившиеся башни и склоны рва, поросшие травой. Когда мы очутились на улице, я вспомнила, что уже несколько месяцев не проходила мимо Луна-парка. Обычно я поворачивала направо и шла к площади, где меня ждал Джино. Я не ходила в сторону Луна-парка с тех пор, как гуляла там с мамой; мы поднимались с ней по широкой аллее вдоль стены, любовались иллюминацией и слушали музыку, но, так как у нас не было денег, мы никогда не заходили в парк. По другую сторону широкой аллеи стоял маленький особняк с башенкой, сквозь открытые окна которого я увидела тогда семью, сидевшую за столом; это и был тот самый особняк, который впервые пробудил во мне мечты о замужестве, о собственном доме и о спокойной жизни. Мне захотелось рассказать своему спутнику о тех временах, о своих тогдашних надеждах, и, признаюсь, руководило мною не только сентиментальное чувство, но и расчет. Мне не хотелось, чтобы он судил обо мне по первому впечатлению, пусть он увидит меня в другом, более выгодном свете, такой, какой я была на самом деле. Чтобы принять уважаемых гостей, хозяева обычно надевают свои праздничные платья и открывают двери самых лучших комнат; в настоящее время таким праздничным нарядом и такой гостиной было мое прошлое, мои прежние мечты и стремления, и я рассчитывала, что эти мои воспоминания, пусть даже самые скудные и простые, заставят его переменить мнение обо мне и сблизят нас.
— На эту улицу сейчас почти никто не ходит, — пояснила я, — правда, летом жители нашего квартала гуляют здесь… Я тоже ходила сюда гулять… давно уже… надо было встретиться именно с тобой, чтобы вернуться сюда.
Он держал меня под руку, помогая идти по мокрому тротуару.
— А с кем ты здесь гуляла? — спросил он.
— С мамой.
Он засмеялся каким-то неприятным смехом, что меня крайне поразило.
— Мама, — повторил он, отчеканивая слоги, — мама… у всех есть мама… мама… Что скажет мама? Что сделает мама?.. Мама, мама…