Ринг за колючей проволокой
Шрифт:
Глаза у собравшихся сверкнули радостно. Худые руки нетерпеливо тянулись к оружию. Дай-ка подержать!
Люди стосковались по оружию. Небольшой тяжелый предмет, а сколько веры вселяет, какие надежды рождает! Оружие – это уже не разговоры.
Но на этом не исчерпывались сюрпризы.
Едва Андрей успел прийти в себя, как был потрясен новым чудом. Иван Иванович деловито достал из кармана и развернул перед собравшимися самодельную карту Бухенвальда. На ней были обозначены и бараки, и крематорий, и эсэсовский городок, и – самое главное – система охраны, пулеметные вышки, посты, блиндажи.
– Когда придет время, ваш батальон в составе бригады будет штурмовать здесь. – Иван Иванович провел указательным пальцем по проволочным ограждениям между больницей и главным входом. – А сейчас каждый из вас обязан детально изучить место будущего боя. Так, чтобы любой камень и кустик были знакомы. Ищите места, наиболее удобные для прорыва колючей проволоки, готовьте постепенно людей.
Совещание командиров длилось недолго, но Андрей был готов сидеть здесь целую вечность. Подполковник на прощание каждому крепко пожал руки, сказал несколько теплых слов.
Боксеру, топтавшемуся около и не собиравшемуся уходить, он сказал:
– Андрей, останься, ты мне нужен.
Когда все ушли, Иван Иванович положил руку на плечо боксера и осуждающе посмотрел ему в глаза:
– Ты что там воду мутишь?
– А что я, хуже всех? – не удержался Андрей. – Вы вот к бою готовитесь. Оружие, карты… А я? Почему меня не включаете? Не доверяете?..
– Мы надеемся на тебя, – подполковник немного помолчал. – Ты выступаешь на ринге…
– Да что бокс? Ни вы, ни Левшенков, никто из вас не ходит смотреть на бои. Думаете, я не вижу?
– Ничего ты не видишь, – в голосе Ивана Ивановича послышались суровые нотки. – Ничего не знаешь. Это военная тайна. Но я тебе верю и поэтому скажу то, что не обязан говорить. Так знай, когда идут боксерские состязания, большинство уголовников и всякая другая мразь толпятся возле ринга. Это нам как раз и нужно. Пока идет боксерский поединок, вот эти самые командиры проводят занятия со своими бойцами. Теперь ясно, для чего нужен бокс?
Андрей был поражен. Как же он сам об этом не догадался? Все мысли о побеге показались мелкими перед тем, что он уже делает. Какой же он дурак!
– Простите меня, Иван Иванович, – Андрей виновато опустил голову.
– То-то, брат! – Иван Иванович проводил Андрея к двери.
– Есть у меня к тебе просьба…
– Просьба?
– Ты в последнее время слишком быстро заканчиваешь бои. Постарайся растягивать время. Нам каждая минута дорога.
– Есть! – Андрей счастливо улыбается и козыряет подполковнику.
– Добро, – Иван Иванович крепко пожимает ему руку. – Добро.
Под вечер в барак пришел Роман, поляк из соседнего блока. Он был сильно возбужден.
– Андрей, ходи на минутку.
Бурзенко знал его, не раз встречал у Левшенкова. Роман был польским коммунистом.
– Надо бить морду. Крепко бить!
Роман просил помочь ему. У них в блоке появился новый заключенный, бывший каратель. В лагерь он попал за кражу продуктов со склада. Он откровенно хвастает тем, что вешал русских партизан, жег их дома, насиловал партизанок.
– Когда я сказал ему: «Ты, пся крев, за это ответишь перед русскими», – он бросился на меня и пытался задушить.
Вместе с Андреем в польский барак пошли летчик Алексей Мищенко, который занимал место погибшего Каримова, и сибиряк Григорий Екимов.
Каратель – рослый, длиннорукий, с выступающей нижней челюстью, – увидав Романа, оскалился, обнажая редкие крупные зубы.
– Пришел, большевистская холера!
Роман ответил на оскорбление.
Каратель соскочил с нар и двинулся к Роману. Не подозревая, что рядом с ним стоят русские, он начал ругаться и грозить, что сейчас расправится с польским коммунистом так же, как расправлялся с русскими партизанами и партизанками.
– Тут тебе не Россия, тут мы хозяева! А тебя, Роман Крипиневич, холера большевистская, задушу, как котенка.
Андрей преградил путь карателю. Тот зарычал:
– Отступись!
Рядом с Бурзенко встали Алексей и Григорий.
– Мы – русские партизаны.
Каратель от неожиданности оторопел. Потом круто повернулся и бросился к окну.
Добежать он не успел. Его перехватил Алексей Мищенко. Каратель брыкался, кусался, визжал. Ему скрутили руки, выволокли в умывальню, сунули головой в цементную ванну для мытья ног и держали так, пока он не захлебнулся.
Трое русских пленников действовали стихийно, молча, решительно. Они ни о чем не договаривались, понимая друг друга с полунамека. Все вышло как бы само собой. Гнев и ненависть, переполнявшие их души, вырвались наружу.
Эта расправа над карателем сразу сблизила Андрея с новичком летчиком Алексеем Мищенко и сибиряком коммунистом Григорием Екимовым. Дружба, рожденная в совместной борьбе, самая надежная и верная.
В ту же ночь, лежа на жестком матраце, Алексей Мищенко показал Андрею самодельную записную книжку.
– Веду учет раздавленным гадам. Ты не знаешь, как звали карателя?
– Нет, не знаю…
– Надо у Романа спросить.
Бурзенко перелистал страницы, исписанные карандашом, прочитал фамилии предателей и вернул книжку владельцу.
– Где же ты их ухлопал?
Тот ответил спокойным шепотом:
– Здесь, в Бухенвальде. В карантинном блоке и Малом лагере.
Бурзенко тоже был в Малом лагере, там у него было много знакомых.
– Ты в каком блоке жил?
– В пятьдесят шестом, – ответил Мищенко. – А ты?